Вертолет продолжал грузить свинцом западную окраину – пытаясь подрубить упрямого стрелка.
Анюту колотило.
– Бежим за околицу. Да пригнись ты… – Туманов бесцеремонно схватил ее за шиворот.
– Боже, будь милостив ко мне, грешной, – внезапно сказала она на полном серьезе и встала на ноги. Теперь она была сама собой – свихнувшейся от страха женщиной. Осознав утрату, обмякла, задор приутих.
Он подтолкнул ее к ограде.
– Будет он к тебе милостив, будет. Если сама захочешь… Прыгай. Тебя в школе не учили через козла прыгать?
Стрелок с вертолета их заметил слишком поздно. Они вбегали в лес, когда он прозрел и послал длинную очередь, обрубившую еловую лапу…
Темнота навалилась – окаянная… Пока привыкали глаза, раздраженные пламенем, Анюта успела провалиться в бурелом, а Туманов – повстречаться с деревом.
– Ну-ка, отдай мне это горе, – он попытался перехватить цевье автомата. – А то, факт, наколбасим. Будет нам тогда и прогулка, и надгробье.
– Нет, Паша, не отдам… – Она впилась в автомат, как в родное чадо, – намертво. – Мне спокойней с ним, Паша, пойми…
– Ладно, ладно, хренушки с тобой, – отступил он. – Фетиш, да? Только вон ту закорючку не дави, запомнишь? Знаешь, какую?.. Что бы ни случилось, даже если увидишь их, гадов. Нельзя нам стрелять, Анюта. Держись за хлястик и молчок, уяснила?
– Не маленькая я, Паша…
– Молчи, кому говорю…
Дай им бог унести ноги. В непроглядном мраке шли на ощупь, не видя дороги. Стволы деревьев вырастали под носом и сразу наваливались. Лес давил темнотой, возбуждая картинки в голове отнюдь не светлые. Гиблое место. Позорно страшно двигаться дальше, когда чуешь топор, висящий над головой. Но Туманов еще не догадывался, насколько худо все в действительности. Нет, он не сомневался, что в этой стране плохо везде, где мы есть, но чтобы вот так!..
Силуэт из-за дерева вынырнул нежданно и эффектно – как зубилом по затылку. Кто-то грузный пыхтел напролом, переваливаясь с боку на бок. Никакой тебе дистанции – лоб в лоб… Он не ожидал нападения, в отличие от Туманова, который ожидал. Подготовка «Бастиона» не проходит даром, наука убивать пусть не в душе, но в руках. Он врезал тесаком – наискосок, наотмашь, целясь в основание левой ключицы. Каратель вскрикнул, сцапал его за куртку и потащил на себя. Он опять замахнулся, ударил. Руки разжались. Вскрик перешел в хрипение, хрип – в какую-то тошниловку. Тень шатнулась, нетвердо сделав шаг назад, и упала навзничь, прошуршав одеждами.
– Сдохни, скотина… – процедил Туманов. Обернулся.
– Анюта?
– Здесь я, Паша, – испуганно вякнули заросли по правую руку. – Здесь я, родной…
Как гном из-под одеяла – ну право слово.
– Ко мне, Анюта… Бежим…
– Конечно, Пашенька…
И вдруг закричала – с надрывом, заполошно… Так кричат глупые бабы в импортных страшилках, оставаясь один на один с чудовищем. Этот крик у них визгом зовется…
– Б…! – ругнулся Туманов. В горле запершило.
Почти без паузы лес прошила тугая очередь. Совсем рядом. Еще одно тело затрещало буреломом и легло.
Он помчался на крик.
– Я попала в него, Паша… – фальцетом сообщила Анюта.
В траве лежало бесформенное, похожее на груду тряпья, тело.
– Как я могла не стрелять, Пашенька, скажи?.. Он вылетел, как сумасшедший… Я оплошала, да?..
Он зло сплюнул.
– Поздравляю…
Не до реверансов. В загашнике – секунды. Он отобрал у нее автомат, втиснул тесак за пояс, опять схватил за руку – она охнула от боли в запястье – и потащил, волоком, не разбирая дороги, лишь бы убраться из этой пагубной зоны, где каждый куст готов тебя изрешетить. Они пробежали метров пятнадцать, больше не сумели. В спину простучала длинная очередь – явно наудачу. Пули прошли над головой, обломив пару веток. Мимо, подумал он. Мимо… Анюта споткнулась, стала заваливаться. Он тянул ее за руку, оттого она и не рухнула лицом. Но он не мог тащить ее как волокушу бесконечно. Остановился. Она без слов осела в траву.
…Он опустился на корточки, ощупал голову. Нет, кажется, не мимо… Под волосами в разбитых костях затылка хлюпала кровь. Он погрузился в эту жижу, как в расколотую костяную чашу, и пока соображал, в чем суть да дело, прошли секунды.
– Анюта? – недоверчиво пробормотал он.
Она молчала. Он оторвал руку от головы. Мог бы и додуматься. Не станут каратели рисковать. Идя на операцию, они надевают «набрюшники» из титана. Анюта свалила одного, он оклемался и ударил в спину, веером. Сейчас разберемся, сука…
Он встал за дерево, поднял автомат и открыл огонь прямо в лютую темень. Куда уж стесняться? Имеем наглость…
Снаряженный магазин иссяк в три секунды. Ответных мер не поступило.
– Сладких снов, паскуда… – пробормотал Туманов и снова опустился на колени. Бежать не хотелось. Надоело – хуже горькой редьки.
Анюта не шевелилась. Жалко… Как подло устроен человек. Он эгоист. Когда умирает близкий, он скорбит не по нему. Он совсем не задумывается над тем, каково ему там – быть мертвым. Ему это и в голову не приходит. Он скорбит по себе, оставшемуся без него…
– Тихоренко, Григорьев, обойти справа! – прозвучала в темноте лающая команда.
Пусть бегут неуклюже, черти лютые… Туманов привстал с колен – защемило ногу.
– Белыш, Азаров, вперед! Он здесь, щас мы его!
Не возьмете… Он словно очнулся от долгой спячки. Опомнился. Выбросил пустой автомат и, пригибаясь, петляя точно заяц, бросился в кусты. Скатился в покатую ложбинку и, сбивая охотников со следа, припустил не прямо, а вбок – по самой пади. Дважды падал, но поднимался и опять бежал. Пусть шукают. Пробежав метров полтораста, взобрался на пологий откос и двинул на восток – в непроглядную даль за тридевять земель…
До ближайшего буерака. Он рычал от злости, ломая трухлявый бурелом, бороздя пахучий мшаник, а лес одновременно с его падением озарялся «северным сиянием». Десятки ракетниц лупили в небо, орали горластые командиры. «Вижу его!» – прогибался молодой и непуганый. Пули сбивали ветки. Туманов бежал, пригибаясь, громоздко лавируя между заскорузлыми стволами. Грохнул взрыв – кто-то ловкий умудрился залепить гранатой, не задев своих. И Туманова не задел. Кутерьмой он и воспользовался. Еще кружилась встрепанная волной листва, трещал валежник, взметенный взрывом, а Туманова уже и след простыл. Переться буром на толпу бронированных отморозков, имея в активе мясной тесак и маломощный «Фроммер» с семью патронами в обойме невзирая на улучшенный образец… Даже ярость не сподвигла бы его на самоубийство. Его учили выживать и одним пинком загонять горе в пятки. Беги, заяц…
Все осталось позади. Он петлял коломенскую версту, сбивая карателей со следа. В ботинках хлюпала вода, пижонская курточка превращалась в заслуженную оборванку. Крики затихали. Не пойдут они войной на одинокого партизана, резонно думал Туманов, хутор впереди, там добыча посолиднее. Он упал под поваленное дерево, закопался в листву и лежал, отдыхая, глядя, как серое небо загромождают тучи. Не желало его горе удаляться в пятки, лезло отовсюду, скручивая горло. Противотанковый еж вырос в груди. Вернулась ярость. Он вертелся под поваленным деревом, нервируя муравьиное хозяйство. Бездействие доканывало. Он поднялся и побрел дальше, на юго-запад, приняв за ориентир обросшую кедрачом возвышенность.
На холме и закопался, заинтригованный происходящим у подножия. На дороге, с трудом различимой за деревьями и ночной хмарью, стояла колонна из нескольких грузовых «Уралов». С потушенными фарами. Лишь на обратной стороне колонны – на уровне второй машины – мерцал огонек костра. У капота «флагмана» различалось смазанное шевеление. Тишина. Он повернулся на спину и принялся лихорадочно размышлять. Дорога за холмом поворачивает, огибая базу с запада. До хозяйства Петровича не добраться – дальний крюк. Здесь и спешились каратели, развернулись цепью и потопали по тайге. Шесть машин – если в каждую набить по двадцать рыл, получается укомплектованная рота, то есть хренова туча. Кто в наличии на дороге – водилы, часовые, сержант? Рация – по которой сообщили о бегстве партизана с его возможным появлением где того не просят. Выставили пост, удвоили бдительность, но считают ли всерьез, что этот «фаворит гонки» полезет внаглую на колонну? Он устал, запуган, зверски хочет жить. А про ярость благородную, сделавшую из него чудовище, разве подумают? Представят, как он брызжет ненавистью?
Тень смещалась от дерева к дереву. Метрах в ста от колонны он встал, отринул прочие чувства, кроме слуха, замер. Пять минут, и терпение оказалось вознагражденным. Кто-то полз, шелестя опавшей листвой. Тень поднялась – неповоротливая, ленивая, зашагала гусиным шажком в сторону ложбины, на которую он давно положил глаз. Воспользовавшись хрустом, метнулся поближе, подготовив тесак для рубки мяса. Самое время использовать по назначению.
Пост унесли подальше от колонны. От тяжелой службы боец явно не загнулся. Мечтал, с удобством приспособив рельеф местности. А второй разрушил трогательную солдатскую приватность, вломившись, как слон в посудную лавку.
– Гришаня, ты что, охренел? А ну, подъем, боец…
– Ты чего, Стригун?
– Вставай, вставай, военный… Змей сообщение принял: крыса партизанская из кольца вырвалась. Мужик с бабой через тайгу навстречу нашим шли; бабу замочили, мужик свалил в лес, затерялся где-то, урод…
– Стригун, да вы там перекурили, не иначе… Не попрет он в своем уме на колонну…
– А мне лично по фонарю, Гришаня. Змей приказ отдал: пост удвоить, и чтобы бдительность на высоте… А ну подвинься, разлегся тут…
Боец неуклюже сползал в ложбину. Дождавшись, пока он развернется к лесу передом, к смерти задом, Туманов метнулся. Три прыжка, толчок. Свалил Стригуна пяткой в хребтину. Каратель зарылся пастью в стылую глину. «Удар тигра» (упор левой стопой в колено врага и молниеносный правой – в челюсть), разумеется, не удался – он вообще никому не удается, – но врезал от души. Солдат откинулся, глухо вскрикнув. Туманов махнул тесаком, раскроив парню лоб. Хруст добавил ярости. Кровь не видно, но представить – ох, как легко… Разбираясь со вторым, забыл про первого. Стригун страдал неповоротливостью, но жить желал, как любая тварь. Карабкался по откосу, давясь хрипом. Угловато взгромоздился на бугор, намылился дать деру. Сутулая спина перекрыла видимый кусок неба. Он швырнул тесак, привстав на полу