Выручил Бондаренко. Ящерицей он пополз в сторону от кустов, и, когда немец был рядом с «лежкой» отряда, раздался стон. Но теперь он происходил не от раненого, а от Бондаренко, который успел отползти на добрую дюжину метров и спрятаться за деревом. Немец выстрелил на звук. Стон повторился, но уже в стороне от дерева и теперь был больше похож на уханье филина. Немец замер. Уханье повторилось. Автоматчик повернулся к кустам. «Неужели все-таки заметил?» – промелькнула в голове Скоморохова мысль. Не заметил. Немец расстегнул ширинку галифе, справил малую нужду и быстро вернулся на дорогу. Когда она опустела, к отряду вернулся живой и невредимый Бондаренко. Капитан Хижняк встретил его объятиями.
– Молодец, красноармеец! Всех нас спас. Тебе бы сейчас благодарность перед строем объявить, но не до этого, пока немца нет, надо срочно перейти дорогу.
Проселок миновали без происшествий, шли лесом, затем до вечера отлеживались в подсолнухах недалеко от небольшой украинской деревушки. Ночью разжились у селян скудной пищей, двинулись дальше. Ближе к утру наткнулись на десяток красноармейцев из восьмого стрелкового корпуса, части которого участвовали в обороне Перемышля. От них узнали, что дивизия вместе с другими частями Красной армии отступила в сторону Винницы.
И снова отряд двинулся на восток. Шли медленно, быстрому продвижению мешали раненые бойцы, проливные дожди и немцы. Иногда приходилось сутками ждать возможности незамеченными идти дальше. Надеялись, что Красная армия остановила врага, а может, и перешла в наступление, что скоро они соединятся с одной из её частей, но война вместе с Красной армией отступала всё дальше вглубь страны. Скоморохов потерял счёт времени, по его прикидкам, они шли около месяца, а значит, было уже начало августа. В воспаленном усталом мозгу билась только одна мысль – выйти из окружения, чтобы поскорее закончился этот изнуряющий путь. В лишениях день уходил за днем, уходили боевые товарищи – погибали в скоротечных схватках с противником, умирали от ран, терялись в ночи во время переходов, а отряд упрямо продолжал идти на восток. Шел мимо сожжённых селений, разбомбленной техники, брошенных позиций Красной армии. Шел по занятой врагом территории. И дошёл…
Пробивались с боем, ночью, в непогоду. Немцы не ожидали нападения сзади, и это помогло отряду капитана Хижняка. Однако сам он не выжил. Когда до позиций своих оставались считаные шаги, немцы открыли шквальный пулемётный огонь. Капитан умер на руках Скоморохова в землянке командира батальона, в расположение которого они вышли. Теперь в отряде из старших командиров оставался только Андрей. Он-то и доложил о действиях отряда и передал командиру батальона двух пленных немцев и трофейное оружие.
Командиром батальона оказался среднего роста, лысоватый, с крупной лобастой головой старший лейтенант с большими темно-серыми навыкате глазами, по фамилии Проскурин. На вид ему было около сорока лет. После непродолжительного разбирательства бойцам, всем сорока восьми, кто вышел из окружения вместе со Скомороховым, было приказано оставаться в распоряжении комбата Проскурина. Старший лейтенант был назначен на эту должность тремя днями раньше их встречи, так как остался в батальоне старшим по званию. Прежние командиры погибли в предыдущих кровопролитных боях. От него Скоморохов узнал, что части Красной армии, в расположение которых вышел отряд, сами находились в окружении. В глухом, сипловатом голосе старшего лейтенанта чувствовались нервные нотки.
– Попали вы, ребята, из огня да в полымя. Мы вырваться из мешка пытаемся, а вы сами в него залезли. Только мешок этот благодаря нашему бездарному командованию образовался. Говорят, что немцы четыре наших армии здесь окружили!
У Скоморохова перехватило горло, он хрипло выдавил:
– Армии?! Как же так?!
– А вот так! Мы сначала немцу тоже прикурить давали, и контратаковали, и населенные пункты брали, пленных, трофеи. А потом пришел приказ прорываться из окружения. Только уже было поздно. Бросили нас, как собак! Помощи нет! Продовольствия нет! Дохлых лошадей жрать приходится! Горючего кот наплакал! Боеприпас на исходе! Ни авиации, ни артиллерии! Чем прикажете воевать?! Немецкие самолеты в небе что хотят делают. Нормальной связи между подразделениями нет, управление нарушено, дисциплина хреновая! Я за последние два дня троих, – капитан показал Скоморохову ладони, – вот этими самыми руками расстрелял! – Проскурин растер ладонью лицо, свернул самокрутку. – Вот дожились, «козьи ножки» приходится из немецких листовок делать. Знаешь, что они в них пишут?
Андрей отрицательно мотнул головой.
– А пишут они, что им в плен сдались несколько наших высокопоставленных командиров, что мы в полном окружении и положение наше, дорогой товарищ, дерьмо. Думаю, что немецкие писаки недалеки от истины.
На минуту в землянке повисло тягостное молчание, его прервал Скоморохов:
– При выходе из отступления мы встретили красноармейцев из восьмого механизированного корпуса, они сказали, что их часть отступала к Виннице.
– Здесь остатки корпуса, по соседству.
– Значит, и девяносто девятая дивизия здесь, в окружении? Там же наши пограничники должны быть! Вы что-то слышали о них?
– Про дивизию слышал. Пришлось мне тут с лейтенантом из девяносто девятой повстречаться. Говорят, что часть орденом Красного Знамени наградили, за взятие Перемышля. Знаю, что корпус до окружения под Тетиевым был, потом к Умани отступили. Девяносто девятая тоже, у них бои под селом Краснополка были. Сейчас его остатки левее нас. Теперь всё смешалось. Кто? Где? Зачем? Почему? Ничего не понятно. Но, думаю, что это продолжится недолго. Похоже, нам всем скоро конец придет. – капитан затушил самокрутку. – Ладно, отдыхай. Силы тебе понадобятся. Утром определимся, где тебе с твоими бойцами занять позицию. Сдается мне, мы не сегодня-завтра снова на прорыв пойдем.
Утром Андрея Скоморохова разбудил немецкий громкоговоритель. Дребезжащий голос вещал:
– Внимание! Внимание! Русские солдаты, сдавайтесь! Дальнейшее сопротивление бесполезно! Немецкое командование гарантирует вам жизнь, питание и возвращение к семьям. Внимание! Внимание!..
Стоило Скоморохову выйти из землянки, как перед ним появился Павел Бондаренко.
– Здравия желаю, товарищ младший лейтенант! Мени б поговорити?
– Говори, Бондаренко.
– Ци мисця мени ридни, в найближчому сели мий дид живе. Видвидати його треба, взнати чи живий, чи ни, може, и будинок йогов же нимци зруйнували або спалили. Якщо живий, тоди звисточку про себе видправити ридним. Писля доведеться чи ни, невидомо. Та и дид скаже: «Ти що ж, Павло, поруч був, а дида не видвидав?!»
Скоморохов растер ладонями лицо.
– Деда повидать – это хорошо. Только вот тебе должно быть известно, что оставление части во время боевых действий является серьезным нарушением воинской дисциплины. Я тебе, может, и разрешил бы, только вот какие будут последствия. А вдруг заблудишься, к немцам в руки попадешь, тогда что?
– Я тут кожен лисок, яр знаю…
Сиплый голос командира батальона Проскурина окликнул:
– Младший лейтенант Скоморохов!
Андрей тронул Бондаренко за плечо.
– Иди. После поговорим.
Скоморохов подошел к старшему лейтенанту, поздоровался. Неожиданно для Андрея Проскурин спросил:
– Ты, помнится, про девяносто девятую дивизию спрашивал. Так вот, можешь к ним наведаться. В ночь назначен прорыв, надо утрясти с соседями кое-какие вопросы по совместному действию. Пойдем вместе. Если повезёт, то своих пограничников там встретишь.
С пограничниками погранотряда Скоморохову свидеться не удалось, хотя кое-какие сведения у него появились. Он узнал, что отряд был у Фастова, у Тетиева, держал оборону на подступах к Умани. С этим и вернулся. В батальоне его ждало неприятное известие – пропал Бондаренко. Андрей не верил, что Бондаренко мог без его разрешения покинуть расположение батальона. Он вспомнил их утренний разговор. Вдруг его обожгла мысль, что Бондаренко мог не так понять его последние слова: «Я тебе, может, и разрешил бы» и «Иди. После поговорим». Он поспешил доложить о своей догадке старшему лейтенанту Проскурину, но тот был вне себя от ярости. Скоморохов надеялся, что он успокоится и всё обойдется по возвращении Бондаренко, и в глубине души молился, чтобы Павел поскорее объявился, однако скоро стало не до Бондаренко. Немцы, недовольные тем, что уговоры не действуют на красноармейцев, решили их напугать силой оружия. Предвестником надвигающийся бури был самолет-разведчик, за «рамой» прилетели бомбардировщики. К ним присоединилась немецкая артиллерия. И снова взрывы бомб, грохот снарядов, завывание мин, свист пуль, дым, кровь, смерть.
Из клубов черного дыма вынырнул старший лейтенант Проскурин, сипло крикнул:
– Немцы в атаку пошли! Давай со своими бойцами на правый фланг!
Атака немцев была скоротечной, ожесточенное сопротивление красноармейцев заставило их отступить. Скоморохов устало опустился на дно окопа, снял фуражку, вытер рукавом пот со лба. Но отдохнуть ему не пришлось. Не прошло и десяти минут, как к нему подбежал один из бойцов, с которым он выходил из окружения. Запыхавшимся голосом он произнес:
– Товарищ младший лейтенант! Скорее. Там. Там Бондаренко пришел. Капитан его расстрелять хочет!
Скоморохова словно подкинуло с места. Что было сил он побежал к наблюдательному пункту командира батальона, который был расположен рядом с землянкой. Не успел. Два пистолетных выстрела прозвучали, прежде чем он добрался до места.
Бондаренко лежал рядом с землянкой, устремив удивленный взгляд голубых глаз в такое же голубое небо. Скоморохов заметил у его ног пустой льняной мешок, на траве были разбросаны: шмат сала, кольцо домашней колбасы, две буханки круглого ржаного хлеба, несколько луковиц и десяток варёных яиц. Здесь же лежал вышитый красными и черными нитями белый рушник и большая стеклянная бутыль с мутноватой жидкостью. Андрей подбежал к Бондаренко, медленно встал на колени. Лицо убитого побледнело, словно было вылеплено из воска, нижняя губа прикушена, отчего казалось, что он улыбается. Скоморохов перевел взгляд на старшего лейтенанта: