опасность может подстерегать отовсюду, расплата за невнимательность – жизнь. Андрей взял автомат на изготовку, пробежал взглядом по ближайшим деревьям и кустам. Не зря. Зоркий глаз пограничника выхватил притаившуюся за стволом дерева фигуру немецкого солдата в каске с маскировочной сеткой и камуфлированной куртке. Откуда? Ведь наши части прошли здесь совсем недавно? Но сейчас ответ на этот вопрос был маловажен, немец целился в тридцатьчетверку из фаустпатрона. Тридцатьчетверка была защищена сетчатыми противокумулятивными экранами, но спасут ли они машину, Скоморохов не знал, да и с расстояния около двадцати метров фаустник мог легко поразить уязвимое место танка. Андрей понял, что не успеет уничтожить немца до выстрела. Перед глазами встал изуродованный выстрелом из фаустпатрона танк «Резвый» и обезображенные тела погибших танкистов. И все же возможность спасти экипаж была. Андрей слышал, что выпущенные из фаустпатрона гранаты сбивали автоматной очередью, как уток на охоте. В который раз ему должно было помочь умение метко стрелять. Оно не подвело. Граната разорвалась, не долетев до танка, но фаустник мог выстрелить еще раз. К тому же из леса раздались выстрелы из автоматов и винтовок. Взрыв в середине колонны означал, что фаустник не один, следовательно, надо было выбить немцев из леса. Из грузовика, который следовал за танком, уже выпрыгивали бойцы отделения Милованцева.
Немцев в лесу оказалось немного. Оставляя среди деревьев убитых и раненых, они быстро отступили. Преследовать их у батальона времени не было, поэтому, отогнав неприятеля, штурмовики, собирая раненых и трофеи, возвращались назад. На полпути Милованцев окликнул Скоморохова. Остановились неподалеку от дерева, под которым лежало тело немецкого солдата. Милованцев достал из кармана пачку немецких сигарет.
– Дай прикурить, а то я зажигалку где-то обронил.
Скоморохов неторопливо достал трофейную зажигалку, дал Милованцеву. Владимир прикурил, выпустил струю дыма, спросил:
– Тебя что, зацепило?
Скоморохов тронул пальцами кровавую ссадину на правой щеке.
– Веткой оцарапал.
Милованцев посмотрел за спину Скоморохова. Распростертое на земле тело солдата вермахта вдруг ожило. Немец быстро поднялся. Милованцев увидел в его руках автомат. Сильный толчок опрокинул Скоморохова на землю, секундой позже автоматная очередь прошила грудь Милованцева. Андрей перекатился, выстрелил в немца. Очередь отбросила того к дереву. Андрей выстрелил еще раз, вскочил, подбежал к Милованцеву. На выстрелы сбежались другие штурмовики, но ни они, ни Скоморохов помочь товарищу уже не могли. Ленинградец был мертв. Горькие мысли стучались в виски Андрея: «Почему?! Почему товарищи уходят один за другим, а его даже не ранило?! Почему Милованцев погиб, когда до конца войны осталось совсем немного?!» Андрей стиснул зубы. Война забрала у него последнего близкого человека…
На следующий день Андрею Скоморохову перед строем вручили медаль «За отвагу» и в тот же день вместе с несколькими штурмовиками вывели с передовой для восстановления в званиях и офицерских правах. В штабе батальона на бойцов, исключенных из состава подразделения, заполнили боевые характеристики. Скоморохов не знал, была ли эта милость по отношению к нему плодом стараний старшего оперуполномоченного отдела «СМЕРШ» капитана Шилохвостова или хорошее отношение к нему командования батальона, оценившего его заслуги, но теперь он вновь становился командиром Красной армии. После сдачи экзамена на знание Боевого устава ему вернули звание, выдали офицерские документы, погоны и новую форму.
И вот теперь пасмурным майским днем младший лейтенант Скоморохов вел роту молодых необстрелянных красноармейцев по заваленным кирпичом, досками, мусором, брошенными вещами улицам Берлина. Вел мимо разрушенных домов, сожжённых автомобилей, трамваев, танков. Мимо потоков пленных немецких солдат и беженцев с чемоданами, узлами и тележками. Вел к Рейхстагу, туда, где стреляли, туда, в мясорубку, где их поджидала смерть. Неужели этой чудесной порой, когда просыпается новая жизнь, когда здесь на земле Германии зацвели яблони и вишни, кто-то из этих парней должен был погибнуть?! Андрей знал, что это может случиться, но как он мог сберечь эти молодые жизни, когда они сами, не нюхавшие пороха, рвались в бой? Шли, печатая шаг, словно на параде, безусые, прыщавые, лопоухие мальчишки. С завистью косились на бывалых вояк с орденами, медалями и нашивками за ранения на гимнастерках. Остановились, пропустили конницу – лихих кавалеристов-казаков в черных кубанках, пошли дальше, с каждым шагом приближаясь к Рейхстагу. И вдруг стрельба прекратилась, напряженная тишина повисла над городом. Её разорвал шквал выстрелов, он накатывался по улице всё ближе вместе с криком «ура!». И вот уже стоящие рядом танкисты и пехотинцы стали стрелять вверх из своих и трофейных немецких пистолетов, автоматов, винтовок, ручных пулеметов. Только теперь Скоморохов осознал, что это победа! Понял это и один из молодых красноармейцев, курносый сероглазый парень, в первом ряду колонны.
– Товарищ младший лейтенант! Победа! Дайте команду «вольно»!
От волнения перехватило горло, Скоморохов прохрипел:
– Вольно!
Бойцы роты взорвались криками:
– Ура-а! Победа-а!
Обнажая бритые головы, они стали бросать вверх пилотки. Скоморохов снял фуражку, устало сел на обломок рухнувшей кирпичной стены. Смешанное чувство радости, горечи и опустошения навалилось, бросило в воспоминания. «Неужели всё?!» Рядом захлопали в ладоши, чубатый крепыш танкист пустился в пляс. Победа! Андрей отвел взгляд от танцующего танкиста, наткнулся на двух пехотинцев напротив. Они спали, прислонившись к стене полуразрушенного дома. Ни тело убитого немецкого солдата у их ног, ни крики, ни выстрелы, к которым они привыкли, не могли их разбудить…
Молодой курносый боец подошел, сел рядом.
– Товарищ младший лейтенант, что с вами? Вам плохо?
Андрей достал папиросу, прикурил, по-доброму глянул на новобранца.
– Хорошо.
Разве мог он объяснить молодому солдату, что творится у него в душе. Курносый бросил взгляд на медаль «За отвагу» на груди у Скоморохова, с сожалением произнес:
– Вам повезло, а мы и повоевать не успели…
Железнодорожный вокзал гудел как улей. Отовсюду слышалась речь на русском, немецком, английском, польском, французском языках. Всё смешалось: узелки, чемоданы, вещмешки; немецкие беженцы, красноармейцы, солдаты союзных войск, худые, с ввалившимися глазами, бывшие узники концентрационных лагерей, «остарбайтеры» – насильно пригнанные на работу в Германию украинские, белорусские, русские женщины и подростки, освобожденные военнопленные разных национальностей. Неподалеку от места, где на перроне расположились бойцы роты Скоморохова, группа бывших военнопленных, человек двадцать. С ними два бойца с винтовками и старшина. Андрей заметил, что у троих из военнопленных на голове поношенные буденовки. Такие были на бойцах майора Двужильного в сорок первом, под Уманью. Тогда ему в первый раз удалось вместе с ними вырваться из немецкого плена. Но было и второе пленение, и немецкий лагерь. Были голод, холод, тяжкий труд, изможденные, похожие на тени, люди и смерть. Ком подступил к горлу от нахлынувших воспоминаний.
Рядом раздался дружный смех. Скоморохов обернулся. Причиной смеха был черноволосый, чернобровый старшина Днепровской флотилии, который развлекал двух сослуживцев анекдотами.
– Один немецкий папаша говорит другому: «Мой сын Ганс избежал пули советского солдата». – другой спрашивает: «И как это ему удалось?». – «Он подорвался на партизанской мине».
Теперь моряков поддержали смехом и бойцы роты Андрея Скоморохова. Старшина, польщенный вниманием, продолжил:
– Одессит говорит жене: «Сара, ты знаешь, мине так стыдно перед Мойшей». – жена спрашивает: «Почему?» – «Он уже два раза приглашал меня на похороны жены, а я его ни разу не пригласил».
Лицо Андрея погрустнело, перед ним возник образ его друга, весельчака и рассказчика анекдотов Сени Голоты. «Может, этот морячок его земляк? Эх, если бы Сеня сейчас был рядом, они нашли бы, о чем потолковать». Скоморохову поговорить с земляками не пришлось. Уже следуя вместе с ротой на вокзал, он увидел, как красноармейцы вели мимо верблюда в увешанной немецкими крестами попоне, на которой крупными буквами было написано: «Астрахань – Берлин». Перед глазами стали всплывать картины увиденного им в поверженном Берлине: надписи на Рейхстаге, вывешенные из окон белые тряпки, простыни и скатерти, бюст Адольфа Гитлера с ночным горшком на голове, танцующие на флаге со свастикой красноармейцы, пожилой старший сержант-артиллерист, кормящий тушенкой маленького немецкого мальчика…
Андрей не заметил, как к вокзалу медленно подполз воинский эшелон. Из вагонов высыпали красноармейцы. Радостные бритые лица, чистые гимнастерки, у многих на груди ордена и медали.
– Скоморохов!
Оклик заставил Андрея обернуться. Продираясь сквозь толпу, к нему подошел лейтенант Рукавицын.
– Здорово, пограничник!
После крепкого дружеского объятья Рукавицын спросил:
– Как ты?
– Нормально.
– Рейхстаг брал?
– Не успел, а сейчас нашу часть перебрасывают, куда неизвестно.
– Может, с японцами воевать?
– Не знаю. Может быть. А как вы?
– А мы после твоего убытия окруженную группировку немцев оттеснили к городу Луккенвальде, там ей и пришёл капут. Потом пошли на запад, взяли Тройенбицен и ещё несколько небольших населенных пунктов, а первого мая на реке Эльбе, неподалеку от Магдебурга, встретились с американцами.
Рукавицын вытащил из кармана открытую пачку американских сигарет, протянул Андрею.
– Бери всю, у меня ещё есть.
Скоморохов вытащил одну сигарету, прикурил, пачку положил в карман.
– А что с батальоном?
– Батальон расформирован, всем бойцам вернули звания. Теперь домой, отвоевались. Ты подожди, я сейчас. – Рукавицын растворился в толпе и вскоре вернулся с красивой стеклянной бутылкой в руке. – Вот, виски – американский самогон. Давай хлопнем.