– Какой полк здесь квартирует?
– Двадцать восьмой Полоцкий, – последовал ответ.
Сердце мое запрыгало от радости. Солдат меня не узнал. Это был новичок. Однако наши ребята, очевидно, рассказывали ему обо мне.
– А ведь перед тобой Яшка, – сказала я.
Это был своеобразный пароль. Все солдаты знали мое имя, ветераны полка рассказывали обо мне. Полковник, командовавший обозом, смешной старичок, увидев меня, расцеловал в обе щеки и прыгал вокруг, хлопая в ладоши и выкрикивая:
– Яшка! Яшка!
Он был очень добросердечный человек и сразу же проявил заботу: приказал своему ординарцу принести для меня новое обмундирование и приготовить баню, которой обычно пользовались офицеры. После бани полковник пригласил поужинать. Вместе с нами за столом сидели другие офицеры, и все они были рады меня видеть. Быстро распространилась весть о возвращении Яшки, и некоторые солдаты очень хотели пожать мне руку. То и дело в дверь стучали, и на вопрос полковника «кто там?» робко спрашивали:
– Ваше высокоблагородие, можно глянуть на Яшку?
За какое-то время в доме побывали многие из товарищей. Часть дома занимала хозяйка, вдова, с молодой дочерью. Здесь я и провела ночь, а поутру отправилась на фронт. Некоторые наши роты находились в резерве, и мой путь через их расположение стал поистине триумфальным шествием. Везде, где появлялась, меня встречали радостными приветствиями и аплодисментами.
Я представилась командиру полка, и он пригласил меня отобедать вместе с офицерами штаба. И это, наверное, был первый случай в истории полка, когда унтер-офицер удостаивался такого приглашения. За обедом командир, произнося тост в мою честь, рассказал о моей службе в полку и пожелал мне успеха.
В довершение всего он прикрепил мне на грудь Георгиевский крест 3-й степени и провел чернильным карандашом три полоски на погонах, производя меня тем самым в старшие унтер-офицеры. Штабники окружили меня, пожимали руку, хвалили и поздравляли. Меня глубоко тронуло подобное выражение искренней благожелательности и любви со стороны офицеров. И это была лучшая награда за все те страдания, которые пришлось испытать.
И действительно, эта награда была мне очень дорога. Что значили мои страдания от ран и полной неподвижности в течение четырех месяцев в сравнении с теми чувствами, которые я испытала при встрече с боевыми соратниками, столь восторженно выражавшими признательность и благодарность за мои жертвы? И теперь воспоминания об окопах, заполненных окровавленными телами, уже не вызывали во мне ужаса. Да и ничейная полоса казалась вполне привлекательным местом, где можно остаться на целый день с кровоточащей раной на ноге. Даже вой снарядов и свист пуль звучали как музыка. Эх, в конце концов жизнь не столь уж мрачна и бесполезна! Бывают благословенные минуты, когда забываешь годы мучений и невзгод.
Командир полка в приказе отметил факт моего возвращения и повышения в чине. Он дал мне в провожатые своего ординарца, чтобы показать дорогу к траншеям. Когда я вышла из блиндажа ротного командира, солдаты снова восторженно приветствовали меня. Возглавив взвод из семидесяти человек, я должна была отвечать за снабжение и оснащение своих людей, поэтому мне потребовался писарь.
Наши позиции располагались по берегу реки Стырь, которая в тех местах довольно узкая и мелкая. На противоположном берегу окопались немцы. В нескольких сотнях шагов от нас был мост через реку. Обе стороны оставили его нетронутым. Мы установили на своей стороне моста пост, а неприятель держал такой же пост на противоположной стороне. Из-за того, что речка была очень извилистая, наша передовая вытянулась зигзагами. Немцы яростно забрасывали нас минами. Однако мины летели с такой скоростью, что мы успевали укрыться прежде, чем они падали на нашу сторону. Наша рота занимала позицию в непосредственной близости от первой линии неприятеля.
Я не пробыла и месяца в окопах, как во время боя попала в плен к германцам. В течение примерно двенадцати дней они регулярно вели минометный обстрел наших позиций. Мы привыкли к нему и уже не ждали атаки. Кроме того, сезон боев уже миновал, и наступили сильные холода.
Однажды утром, примерно в шесть часов, когда мы только-только укладывались спать после ночного дежурства, нас вдруг разбудило громкое «ур-а!». Мы быстро похватали свои винтовки и заглянули в бойницы в бруствере. Батюшки святы! Там, всего лишь в сотне шагов от нас, и с фронта и с тыла германцы форсировали Стырь! Прежде чем мы успели организовать оборону, они напали на нас и взяли в плен пятьсот наших солдат. Я оказалась в той же группе.
Нас привели в германский штаб на допрос. Каждому задавали вопросы, с помощью которых неприятель пытался выведать ценные военные сведения. Тем, кто отказывался раскрывать что-либо, угрожали. Нашлось среди нас и несколько трусов, главным образом из нерусских, которые сообщили важные факты. Допрос еще продолжался, когда наша артиллерия с другой стороны открыла ураганный огонь по германским позициям. Очевидно, германский военачальник на этом участке не располагал большими резервами и стал запрашивать по проводу поддержки и подкрепления. А между тем для охраны пленных и сопровождения их в тыл требовались дополнительные силы. Поскольку неприятель ожидал немедленной контратаки русских, он решил не отсылать нас в свой тыл, пока не придет подмога.
«Так, значит, теперь я военнопленная у германцев, – размышляла я. – Как неожиданно! Однако все еще есть надежда, что наши ребята придут на помощь. Только вот каждая минута дорога. Они должны поспешить, иначе нам конец. Вот и мой черед идти на допрос. Что я им скажу? Я должна отрицать, что я солдат, и придумать какую-нибудь байку».
– Я женщина, а не солдат, – заявила я, когда до меня дошла очередь.
– Вы благородного происхождения? – спросили меня.
– Да, – ответила я, решив одновременно, что назовусь сестрой милосердия из Красного Креста и скажу, что надела мужскую форму для того, чтобы навестить своего мужа-офицера на передовой.
– А много у вас женщин, сражающихся на фронте? – последовал новый вопрос.
– Не знаю. Я же говорю вам, что я не солдат.
– Что же вы тогда делали в окопах?
– Приехала навестить мужа, который служит офицером в этом полку.
– Почему же тогда вы стреляли? Солдаты сказали, что вы стреляли в них.
– Я делала это, защищаясь. Боялась, что заберут в плен. Я служу сестрой милосердия в Красном Кресте в тыловом госпитале и приехала сюда, на передовую, чтобы повидать мужа.
Огонь русской артиллерии с каждой минутой становился все сильнее. Несколько наших разорвавшихся снарядов ранили не только солдат неприятеля – пострадали и пленники. Наступил полдень, но немцы слишком нервничали, им было не до обеда. Ожидавшееся подкрепление не появлялось, и все указывало на то, что наши войска готовятся к ожесточенной контратаке.
В два часа пополудни наши солдаты выбрались из траншей и бросились вперед на германские позиции. Командир неприятельской части решил отступить вместе с группой военнопленных на вторую линию, отказавшись от обороны. Это был критический момент. Когда пленных построили, послышалось «ура!» – наши шли в атаку. Решение было принято мгновенно.
Мы все, пятьсот человек, набросились на своих конвоиров и, разоружив многих из них, завязали жестокую рукопашную схватку. Как раз в это время наши солдаты прорвались через проволочные заграждения в немецкие окопы. Противник пришел в неописуемое замешательство, расправа была безжалостной. Я схватила пяток лежавших рядом со мной ручных гранат и швырнула в группу германцев. Человек десять, похоже, убила. В это время вся наша первая цепь пересекла реку. Передовая позиция германцев была взята, и теперь оба берега Стыри контролировали русские войска.
Вот так и закончилось мое пленение. Я пробыла в руках у германцев всего восемь часов, но полностью расквиталась с ними за это. В течение нескольких последующих дней в наших рядах наблюдалась повышенная активность. Мы укрепляли вновь занятые позиции и готовились к новой атаке на противника. Два дня спустя был получен приказ о наступлении. Но наша артиллерия опять-таки не сумела разрушить германские проволочные заграждения. Несколько продвинувшись вперед под уничтожающим огнем неприятеля, мы вынуждены были отступить, неся тяжелые потери, оставив многих товарищей ранеными и умирающими на поле боя.
Наш командир собрал группу из двадцати добровольцев по сбору раненых. Я откликнулась одной из первых. Прикрепив большие знаки Красного Креста так, чтобы их хорошо было видно, и оставив в окопах свои винтовки, мы вышли на открытую местность средь бела дня, чтобы спасти раненых. Немцы подпустили меня почти к самому заграждению из колючей проволоки. Но когда я наклонилась над раненым, у которого была перебита нога, то услыхала щелчок отводимого затвора и тут же распласталась на земле. Пять пуль просвистели над моей головой одна за другой, и большинство их угодило в раненого солдата. Я продолжала лежать без движения, и германский снайпер перестал стрелять, по-видимому решив, что меня он тоже убил. Я оставалась там дотемна и только тогда приползла назад в свою траншею.
Из двадцати добровольцев, действовавших под флагом Красного Креста, в живых осталось пятеро.
На следующий день командир в приказе объявил благодарность всем солдатам, которые, оказавшись в плену, проявили инициативу при своем освобождении, вступив в схватку с неприятелем. Моя фамилия значилась там первой. Отмечены были в приказе и те, кто отказался дать германцам какие-либо сведения. А одного солдата, выдавшего противнику много важных сведений, расстреляли. Меня представили к кресту 2-й степени, но поскольку я женщина, то получила только медаль 3-й степени.
Новый, 1917 год мы встретили, находясь на отдыхе в трех верстах от линии фронта. На постое в те дни было много шуток и веселья. Хотя дисциплина оставалась по-прежнему строгой, отношения между офицерами и солдатами за три с половиной года войны целиком и полностью изменились.