Глава одиннадцатая. Я формирую Батальон смерти
По пути в Петроград ничего особенного не произошло. Поезд был набит до отказа возвращавшимися с фронта солдатами, которые спорили днями и ночами. Я оказалась втянутой в один такой спор. Темой всех обсуждений был мир, немедленный мир.
– Но как вы добьетесь мира с германцами, – ввязалась я в разговор, – коли они захватили часть России? Сначала мы должны одержать победу, а иначе наша страна пропадет.
– Ах, ты за старый режим! Ты хочешь обратно царя! – угрожающе надвинулись на меня несколько солдат.
Сопровождавший меня делегат посоветовал попридержать язык, если я хочу благополучно добраться до Петрограда. Я последовала его совету. Он расстался со мной на вокзале, как только мы прибыли в столицу во второй половине дня. Я не знала, куда деться: никогда раньше не была в Петрограде. С адресом Родзянко я ходила туда-сюда, спрашивая, как его найти. Наконец мне посоветовали сесть на какой-то трамвай.
Примерно к пяти часам вечера я подошла к большому дому. На мгновение у меня пропала вся смелость.
«А что, если он забыл меня? Или, может быть, его нет дома и никто обо мне ничего не знает?»
Я хотела уже уйти, но куда идти? Я никого не знала в этом городе. Набравшись храбрости, позвонила и с трепетом стала ждать, когда откроется дверь. Вышла служанка, и я назвала себя, добавив, что только что приехала с фронта, чтобы встретиться с Родзянко. Меня проводили к лифту – нечто для меня совершенно новое. Наверху уже ждал секретарь председателя Думы. Он тепло приветствовал меня, сказал, что предупрежден о моем приезде, и предложил чувствовать себя как дома.
Немного погодя вышел Родзянко и, увидев меня, радостно воскликнул:
– Мой геройчик! Я рад, что вы приехали, – и поцеловал в щеку. А потом представил своей жене как «геройчика», указывая на мои военные награды. Она была очень сердечна и щедра на похвалы.
– Вы приехали как раз к обеду, – сказала она и провела в свою ванную комнату, предложив помыться после дороги. Такой теплый прием несколько ободрил меня.
За столом разговор зашел о положении дел на фронте. Когда попросили рассказать о последних событиях, я, насколько помню, заявила следующее:
– В армии усиливается агитация за то, чтобы солдаты оставляли окопы и расходились по домам. Если не будет объявлено о наступлении, все кончено. Солдаты уйдут. Крайне необходимо также немедленно вернуть на передовую войска, разбросанные в тылу.
Родзянко отвечал примерно так:
– Многие подразделения в тылу получили приказ вернуться на фронт. Однако подчинились не все. Под влиянием большевистской пропаганды в некоторых частях начались демонстрации протеста.
Тогда я в первый раз услышала о большевиках. Шел май 1917 года.
– А кто они такие? – спросила я.
– Это группа, которой руководит некто Ленин, только что возвратившийся из-за границы через Германию, а также Троцкий, Коллонтай и другие политические эмигранты. Они участвуют в митингах, организуемых Советом у Таврического дворца, где заседает Дума, подстрекают к классовой борьбе и призывают к немедленному заключению мира.
Меня спросили также о том, как относятся солдаты к Керенскому, и сообщили, что он только что выехал на фронт.
– Керенский очень популярен. По сути, он самый популярный человек на фронте, – ответила я. – Солдаты ради него на все готовы.
Тут Родзянко рассказал одну историю, которая всех нас позабавила. В Зимнем дворце был старый швейцар, служивший при многих царских министрах. А Керенский, оказывается, взял в привычку здороваться с каждым за руку. И вот всякий раз при входе в свою канцелярию он пожимал руку этому старику швейцару и скоро стал посмешищем для слуг.
– Ну что это за министр, – жаловался старый лакей в разговоре со своим коллегой, – если он со мной здоровается за руку?
После обеда Родзянко повез меня в Таврический дворец, где представил группе солдатских депутатов, участников проходившего там заседания. Меня приветствовали аплодисментами и усадили на почетное место. Ораторы рассказывали об обстановке на разных участках фронта, и их наблюдения точно сходились с моими. Дисциплина исчезла, братание усиливалось, агитация за то, чтобы оставить окопы, набирала размах. Выступавшие доказывали, что нужно быстрее что-то предпринимать. Что можно сделать, чтобы сохранить у солдат боеспособность, пока не будет отдан приказ о наступлении? Это было главной проблемой.
Родзянко встал и предложил выслушать мое мнение. Он рассказал, что я крестьянка, добровольно вступившая в армию в начале войны, наравне с мужчинами воевала и переносила все тяготы фронтовой жизни. Поэтому, подчеркнул Родзянко, ей надлежит лучше знать, что делать. Разумеется, это повергло меня в смущение. Я совершенно не была готова вносить какие-то предложения и потому попросила дать мне возможность поразмыслить.
Заседание продолжалось, а я глубоко задумалась. С полчаса безуспешно напрягала ум. Потом вдруг меня осенило. Так возникла идея создания женского Батальона смерти.
– Вы слышали о том, через что я прошла и что сделала, когда была солдатом, – обратилась я к присутствовавшим, получив слово. – А что, если мы соберем сотни три женщин вроде меня, возьмем их на военную службу и сделаем примером для армии, чтобы пробудить в солдатах боевой дух?
Родзянко тут же одобрил мою идею. Но добавил:
– Разумеется, если мы сумеем найти еще несколько сотен таких женщин, как Мария Бочкарева, в чем глубоко сомневаюсь…
На это я ответила, что количество не играет большой роли и что важнее всего пристыдить мужчин и, даже если на одном участке появится несколько таких женщин, это послужит примером для всего фронта.
– Необходимо только, – продолжала я, – чтобы это женское формирование не имело у себя никаких комитетов, управлялось строго по армейским законам и было образцом военной дисциплины.
Родзянко нашел мое предложение великолепным и представил себе, как это подействует на мужчин, когда они узнают, что женщины находятся в окопах и первыми пойдут в наступление.
Однако у выступавших нашлись свои возражения. Один делегат сказал:
– Никто из нас ничего не скажет против такой женщины-солдата, как Бочкарева. Фронтовики знают ее и наслышаны о ее подвигах. Но кто поручится за то, что и другие женщины будут такими же порядочными, как она, и не опозорят армию?
А другой делегат заметил:
– Кто поручится за то, что присутствие женщин-солдат на фронте не приведет к тому, что там появятся маленькие солдатики?
Это вызвало взрыв хохота. Но я возразила:
– Если я берусь за формирование женского батальона, то буду нести ответственность за каждую женщину в нем. Я введу жесткую дисциплину и не позволю им ни ораторствовать, ни шляться по улицам. Когда мать-Россия гибнет, нет ни времени, ни нужды управлять армией с помощью комитетов. Я хоть и простая крестьянка, но знаю, что спасти русскую армию может только дисциплина. В предлагаемом мной батальоне я буду иметь полную единоличную власть и добиваться послушания. В противном случае в создании такого батальона нет надобности.
Никто не возражал против тех условий, которые я выдвинула как предварительные для формирования подобной воинской части. И все же я совсем не ожидала, что правительство отнесется к этому делу так серьезно и разрешит мне осуществить свою идею, хотя мне и сказали, что обо всем будет доложено Керенскому после его возвращения с фронта.
Председатель Государственной думы Родзянко проявил к моему проекту большой интерес. Он представил меня капитану Дементьеву, коменданту дома инвалидов, попросил выделить для меня одну-две комнаты и вообще позаботиться обо мне. Я пошла вместе с капитаном к нему домой, и там он познакомил меня с женой, очень милой и патриотически настроенной женщиной, которая вскоре со мной подружилась.
На следующее утро мне позвонил Родзянко и предложил, прежде чем докладывать военному министру Керенскому, поставить вопрос перед главнокомандующим генералом Брусиловым, который мог бы дать свое заключение с точки зрения армейского командования. Если он одобрит идею, легче будет добиться согласия Керенского.
Ставка Верховного главнокомандования находилась тогда в Могилеве, и туда мы – капитан Дементьев и я – направились, чтобы добиться приема у главнокомандующего. 14 мая нас принял адъютант главнокомандующего. Он доложил генералу Брусилову о цели нашего приезда, и тот сразу пригласил нас войти.
Не прошло и недели, как я уехала с фронта, и вот снова оказалась тут, но на сей раз не в окопах, а на аудиенции у самого главнокомандующего. Это было так неожиданно, что я не могла не удивляться в глубине души причудам судьбы. Брусилов приветливо пожал нам руки и сказал, что заинтересовался моей идеей. Предложив сесть, он попросил рассказать о себе и о том, как я собираюсь осуществить свою задумку.
Я поведала ему о своей солдатской службе и о том, что покинула фронт, так как не могла примириться с распространившимися в армии новыми порядками. Я объяснила цель моего плана пристыдить солдат в окопах тем, что женщины станут ходить в атаку первыми. Главнокомандующий, обсудив некоторые детали плана с Дементьевым, одобрил мою идею. Он попрощался с нами, выразив надежду на успех моего дела, и я в хорошем настроении уехала в Петроград.
Керенский между тем вернулся с фронта. Мы позвонили по телефону Родзянко и рассказали о результатах нашей поездки. Он сообщил, что уже договорился о встрече с Керенским и что тот примет его на следующий день в семь часов утра. После визита к Керенскому Родзянко по телефону известил нас о том, что организовал мне встречу с Керенским в Зимнем дворце в полдень следующего дня.
Капитан Дементьев отвез меня во дворец, и около двенадцати я была уже в приемной военного министра. К моему удивлению, я встретила там генерала Брусилова, который спросил, не иду ли я к Керенскому по тому же вопросу. Я ответила утвердительно. Он обещал поддержать мою идею перед военным министром и тут же представил меня генералу Половцеву, командующему Петроградским военным округом, сопровождавшему его.