Мои друзья, живо интересовавшиеся делами батальона, пришли в ужас, узнав об обстановке на фронте. А меня еще больше удручили их рассказы о положении в столице. Керенский после столкновения с Корниловым полностью изолировал себя от друзей и знакомых из высших слоев общества. Я пошла к генералу Аносову, чтобы рассказать о цели своего приезда в Петроград. Генерал предоставил в мое распоряжение машину, но сам никуда со мной не поехал. Я отправилась к тогдашнему командующему Петроградским военным округом генералу Васильковскому. Это был внушительного вида казак, не отличавшийся, однако, твердостью характера. Он принял меня радушно и поинтересовался, какое у меня дело в столице. Ему было уже известно о моих бедах на фронте, и он выразил сочувствие.
– В наши дни, – признался генерал, – нельзя быть уверенным ни в чем. Мы все не знаем, что с нами будет. Меня самого в любой момент могут вышвырнуть вон. И для правительства это вопрос уже не дней, а часов. Назревает еще одна революция, и она близка. Большевики повсюду – на заводах и фабриках, в воинских казармах. А как там на фронте?
– То же самое, и даже хуже, – ответила я и принялась рассказывать о всех своих горестях и тревогах, а также о том, какой помощи жду от него и от военного министра.
– Теперь вам ничто не поможет, – сказал он. – Власти бессильны. Их распоряжения не стоят даже той бумаги, на которой написаны. Я сейчас еду к Верховскому, новому военному министру. Хотите поехать со мной?
По дороге мы обсуждали назначение Верховского – того самого генерала, который, будучи командующим Московским военным округом, спас меня от разъяренной толпы в Москве несколько недель назад. Верховский был очень популярен в войсках и имел огромное влияние на солдат.
– Если бы его назначили несколько месяцев назад, он, возможно, еще сумел бы спасти армию, – сказал Васильковский. – А теперь слишком поздно.
Приехав к военному министру, мы узнали, что в кабинете у Верховского был сам Керенский. О нас доложили, и меня пригласили войти первой. Отворив дверь, я сразу же поняла, что все кончено. Премьер-министр и военный министр стояли друг против друга, представляя собой жалкое зрелище. Керенский был точь-в-точь покойник – в лице ни кровинки, а глаза такие воспаленные, будто он не спал несколько ночей. Верховский выглядел утопающим, безуспешно пытающимся спастись. Сердце у меня сжалось. Война ожесточила меня, сделала ко многому невосприимчивой. Но на этот раз я была потрясена видом этих двоих совершенно отчаявшихся людей. Выражение полной беспомощности на их лицах свидетельствовало о том, что Россия гибнет.
Оба попытались улыбнуться, но это была не улыбка, а гримаса страдания. От нее сделалось еще горше на душе. Военный министр осведомился, как обстоят дела на фронте.
– Мы слышали, как с вами жестоко обошлись, – сказал он.
Я подробно рассказала обо всем, что пережила и чему была свидетельницей: как растерзали полковника Белоногова и того офицера, который пытался меня защитить, как закололи штыками одну из моих девушек, как свои же солдаты повернули против меня пулеметы, потому что я ранила германца.
Керенский схватился за голову и закричал:
– О ужас! Ужас! Мы гибнем! Мы тонем!
Последовала напряженная, мучительная пауза.
Закончив рассказ, я заявила, что необходимы срочные меры, иначе армия окончательно развалится.
– Да-да, действовать нужно, но как? Что еще можно сделать сейчас? Что́ бы вы предприняли, если бы вам дали власть над армией? Вот вы, простой солдат, скажите мне, что́ бы вы сделали?
– Сейчас уже слишком поздно, – ответила я, немного подумав. – Месяца два назад я еще могла бы сделать много. Тогда солдаты еще меня уважали. А теперь ненавидят.
– Ах! – воскликнул военный министр. – Два месяца назад я сам мог спасти положение, если бы тогда назначен был на этот пост!
Затем мы обсудили мое дело. Я просила перевести батальон на участок фронта, где ведутся активные боевые действия, и подтвердить разрешение командовать батальоном без комитета. Военный министр тут же дал мне такое разрешение, и я все еще храню его при себе. Он также согласился удовлетворить мою просьбу о переводе на другой участок фронта и обещал рассмотреть этот вопрос и дать соответствующее распоряжение.
Керенский молчал в продолжение всего разговора. Он стоял рядом, как призрак, как символ некогда могущественной России. Еще четыре месяца назад он был кумиром нации. А теперь почти все отвернулись от него. И, глядя на него, я чувствовала, что присутствую при громаднейшей трагедии – трагедии раскола моей страны. Тоска сжала мне горло. От приступа удушья меня всю трясло. Хотелось кричать, рыдать. Сердце обливалось кровью за матушку-Россию. Чего бы только я не сделала тогда, чтобы предотвратить надвигавшуюся катастрофу! Какую бы только не приняла смерть ради спасения Отчизны!
Моя страна скатывалась в пропасть. Я наблюдала, как она все больше и больше погружалась в хаос… А передо мной стояли руководители правительства – безвластные, беспомощные, отчаявшиеся, безуспешно пытавшиеся удержать обреченный корабль на плаву без надежды на спасение, всеми покинутые, растерянные, подавленные…
– Одному Богу известно, что будет дальше… и увидимся ли мы еще когда-нибудь, – сказала я министрам сдавленным голосом на прощание.
Керенский с мертвенно-бледным, окаменевшим лицом хрипло прошептал:
– Едва ли…
Часть четвертаяТеррор
Глава шестнадцатая. Большевики у власти
Я возвращалась на фронт. Поезда были страшно переполнены, но, к счастью, мне удалось устроиться в вагоне первого класса. В Молодечно я доложила о прибытии командующему 10-й армией генералу Валуеву и отобедала в его штабе вместе с офицерами. Генерала неприятно поразила весть о том, как жестоко со мной обошлись солдаты.
– Неужто они вас били? – спросил он недоверчиво, с трудом представляя себе, как это солдаты могли так дурно поступить с Яшкой.
– Так точно, господин генерал. Били, – ответила я.
– Но почему?
Тут я рассказала, как ранила германца, когда тот направлялся к нашим позициям вместе со своими товарищами.
– Боже правый! Что стало с моей когда-то доблестной армией! – воскликнул он.
Я подробно описала генералу всю историю, а он то и дело прерывал мой рассказ возгласами удивления.
В конце обеда генерал Валуев сообщил мне, что я произведена в чин поручика. Он прикрепил еще одну звездочку на мои погоны и поздравил меня.
Мне дали машину, и я отправилась в штаб доложить о своем прибытии командиру корпуса. Генерал и офицеры его штаба горели желанием узнать о последних событиях в тылу. Я поделилась с ними впечатлениями о встрече с Керенским и Верховским, случившейся два дня назад.
– По их виду можно сделать только один вывод – что все кончено, – сказала я.
– А как насчет передислокации вашего батальона? – спросил генерал. – Батальон ждет вашего возвращения. Девушки надеются получить назначение на какой-то другой, более подходящий участок фронта.
Я ответила, что мне приказано ждать на этот счет дополнительных распоряжений, и показала выданный мне документ, подтверждающий мое право командовать батальоном без всяких комитетов. Генерал был очень рад за меня.
Между тем, узнав о моем прибытии, девчата выстроились для торжественной встречи и радостно приветствовали меня. Мой приезд, по-видимому, несколько приободрил их. Похвалив девушек, я отправилась вместе с ними на обед. У меня давно вошло в привычку есть вместе с моими солдатиками. Но такое случалось нечасто. Обычно перед едой я проверяла на кухне качество пищи, чтобы убедиться, что все в достатке и хорошо приготовлено. По собственному опыту знала, что для поддержания боевого духа солдата нет ничего лучше хорошей еды.
То ли повышение в звании настроило меня на веселый лад, то ли возвращение к девчонкам, к которым я глубоко привязалась, не знаю. Но после обеда я решила, что было бы неплохо позволить девчатам немного позабавиться и поиграть. Мои солдатики восприняли это с восторгом. Девчат обступили солдаты и с азартом стали следить за игрой. Было видно, что им тоже хотелось поиграть, но они не решались присоединиться к девушкам из боязни, что их прогонят. Я с удовольствием наблюдала за этими взрослыми детьми, которым так не терпелось включиться в игру, но делала вид, что ничего не замечаю.
Наконец они не выдержали и обратились ко мне.
– Господин поручик, – робко промолвил один из них, – мы хотим поговорить с вами.
– Что ж, давайте поговорим! – ответила я. – Но только не обращайтесь ко мне как к офицеру. Называйте меня просто Яшка или Бочкарева.
– А можно нам поиграть тоже? – спросили они, ободренные моими словами.
– Конечно, но при условии, что не будете приставать к девушкам. Относитесь к ним как к своим собратьям, – заявила я.
Солдаты поклялись, что будут вести себя хорошо, а девчата радовались такому повороту дел. Игра продолжалась часа два или три, и солдаты сдержали свое слово. Когда игра закончилась, они ушли совсем с другим настроем по отношению ко мне – недавняя враждебность уступила место чувству уважения и даже любви.
Батальон оставался в резерве еще несколько дней. С той самой игры многие солдаты стали по-другому относиться к нам, женщинам. Они приходили целыми ротами и участвовали в спортивных играх и различных развлечениях батальона, вместе с нами пели песни.
Давно ожидаемый приказ о передислокации батальона задерживался. А тем временем пришел срок сменить корпус, находившийся на передовой. Я решила, что мы достаточно отдохнули, и, когда батальон прибыл на передовую, установила обычный боевой распорядок. Я посылала дозоры в разведку, устанавливала наблюдательные посты и прочесывала ничейную землю перед своей позицией пулеметным и ружейным огнем. Германцев это ужасно возмущало. Наши солдаты тоже стали проявлять недовольство, но, так как во время пребывания в тылу у нас с ними сложились дружеские отношения, они ограничивались тем, что посылали к нам своих делегатов и комитетчиков для дискуссий.