– Бронетранспортеры, – сказал Березкин. – Это они…
Смутные живые фигурки забегали по берегу, близко рассыпались автоматные очереди, несколько человек, разбрасывая на бегу вспышки, тенями замелькали через мостик. И тотчас Борис услышал, как зачастил, захлебываясь, «максим» на околице.
Ду-ду-ду… а-а-а! – послышалось оттуда смешанное и протяжное.
– По левому бронебойным! Наводить точнее! Огонь!.. – крикнул Борис, ощущая жгучий азарт: «Смазать, смазать его с первого снаряда».
Он не смазал бронетранспортер ни после первого и ни даже после второго снаряда – бронебойные, прочерчивая линии высоко над силуэтами, терялись в тумане. Туман изменял расстояние. Борис трижды снижал прицел и, когда после шестого снаряда заметил, что там, возле мостика, туман порозовел, крикнул с злым весельем:
– По… правому!..
Но расчет медлил. Сдвинув фуражку со вспотевшего лба – звенело в ушах, – Борис оглянулся и увидел: Березкин, только что стоявший в двух шагах от него, почти вплотную к орудию, сидел на станине, позеленев лицом, одними белыми губами странно улыбался, зажимая согнутой окровавленной рукой плечо, точно нашел и испуганно прихлопнул что-то.
– Что? Задело? – крикнул Борис. – Задело? Дуй в штаб батальона! Там – перевязку!
Он уже не обращал внимания на Березкина, который, не отнимая руки от плеча, бежал по парку, и, увидев, что справа движущийся силуэт выбрасывает пучки огня и белые пунктиры, перекрещиваясь, летят прямо в лицо ему, крикнул:
– По правому!.. Два снаряда, огонь!..
У мостика розовое дважды смешалось с ярко-красным и сразу опало.
– Огонь! Три снаряда, ог-гонь!..
Теперь ему показалось, что впереди все стало багровым – не то мостик горел, не то бронетранспортеры. Гулкое дудуканье крупнокалиберных пулеметов уже не заглушало беспорядочной автоматной трескотни, и это «ду-ду-ду» было справа и слева в тумане, но не там, около мостика.
Что-то весомо задело по козырьку Бориса, и он, удивленный, увидел возле него срезанную пулей мокрую веточку.
– Товарищ капитан!.. Пригнитесь! Пригнитесь! Не видите?
Сзади сильно дернули Бориса за рукав, он быстро повернулся и в упор встретился со встревоженным широкоскулым лицом Жорки.
– Ты что?
– Пригнитесь, товарищ капитан! Сейчас Бульбанюка возле штаба обстреляли. Снайперы где-то в деревне сидят. По парку бьют! – И Жорка возбужденно засмеялся. – К вам бежал – лупанули, бродяги, по мне. Со всех сторон бьют!..
– Как у Бульбанюка?
– Колечко, товарищ капитан! Сейчас огня из дивизии собирается просить, а Орлов говорит: рано!
– Верно, пожалуй, рано! Пусть увязнут. Иначе не стоило заваривать всю кашу, – ответил Борис, ладонью вытирая пот на лбу, на щеках.
– Смотрите-ка! Никак наша пехота драпанула? – проговорил полуутвердительно Жорка и лег грудью на бруствер, длинно сплюнул: – Ей-богу, огонь бы по ним открыл!
Было видно отсюда, из парка, как от берега реки, поочередно возникая, бежали к деревне размытые в тумане фигурки, разбрызгивая светящиеся пунктиры в разные стороны, а с того берега доносилось лихорадочно и глухо: ду-ду-ду… ду-ду-ду-ду…
– Какой… «наша»! – сказал Борис и выругался. – Вороной! Видишь? Четыре снаряда… беглый… огонь!
Разрывы легли перед этими фигурками, туман смешался с дымом – ничего не стало видно. И вдруг ближе разрывов, шагах в ста от орудия, как из земли выросли несколько человек – бежали, низко опустив винтовки, нагнув головы, прямо на огневую позицию к окраине парка.
– Говорил, наши драпают, – повторил Жорка и вскочил на бруствер. – Куда они? Стой, славяне!..
В это же мгновение, опаленный внезапной злостью к этим бегущим людям, Борис, перекосив лицо, прыжком перемахнул через бруствер, бешено выхватил ТТ, бросился навстречу им со стиснутым пистолетом в потной руке, закричал непрекословно и неумолимо:
– Сто-ой! Наза-ад! Рас-стреляю первого! Наза-ад!
Жорка, бледный, с острым, отрешенным выражением лица, бежал в двух шагах за капитаном, щелкнув затвором немецкого автомата. Люди не останавливались. Борис увидел дикие пустые глаза, жадно, широко открытый от дыхания рот у переднего солдата, вскинул руку.
– Сто-ой! – закричал Борис и выпустил две пули над головой переднего. – Куда драпаете, защитники Родины! Наза-ад! В траншею! Наза-ад!
Солдаты остановились. Передний, судорожно глотая слюну, затравленно озираясь, – глаза по-прежнему пустые, с поволокой дикого страха, – сипло выдавил:
– Сбоку обошли… со спины обошли… Погибель нам тут… Завели… – и, сморщив лицо, зарыдал лающим, хриплым рыданием обезумевшего человека.
– Наза-ад! – злобно повторил Борис, и в ту же минуту горячий воздух толкнул его в спину, забив звоном уши; это стреляло его орудие, и он крикнул, не слыша своего голоса: – Ну? Один ты, что ли, тут! В траншею! Жорка! Проводи-ка их. Бегом наз-ад!
– А ну! – Жорка с решимостью поднял над животом автомат, кивнул в сторону реки белокурой головой. – Потопали, бродяги! Давай!..
Солдаты столпились и вдруг, низко пригнувшись, горбя спины, неуверенно побежали в лощину, к реке, растаяли, исчезли в тумане.
Разгоряченный, потный, Борис, на ходу вталкивая ТТ в кобуру, добежал до огневой. В этот момент орудие снова ударило беглым огнем, и когда из дымящегося казенника вылетела последняя стреляная гильза, Борис уловил боковой, тревожно ищущий взгляд наводчика Вороного, устремленный на деревню. Снаряды вздернули землю на берегу реки, где опять двигались фигурки, и неясный крик «а-а-а!» доносился оттуда. Крик колыхался и рос, мешаясь с тяжелым, нарастающим стуком скорострельных пушек и пулеметов на окраинах.
Борис успел заметить, что в низине, на восточной окраине, веселыми, жаркими кострами пылали две соломенные крыши, там стрельба была особенно частой, и над горящими крышами в утреннем небе стремительно и вертикально падала ракета…
И прежде чем Борис спросил у наводчика Вороного, сколько было ракет, Жорка Витьковский, перескочив через бруствер на огневую, крикнул обрадованно и возбужденно:
– Ракеты, товарищ капитан! Бульбанюк! Сейчас наши дадут! Сейчас они, как тараканы, завертятся!
Трудно дыша, он опустился на снарядный ящик, взял горсть сырой земли, приложил к потному лбу, затем, сияя голубыми глазами, сообщил, как о чем-то веселом:
– А по пехоте всамделе с трех сторон чешут! Эх, сейчас я баня начнется, а, товарищ капитан?
– Сто-ой! – скомандовал Борис.
И, улавливая короткое затишье, он сквозь звон в ушах, сквозь выстрелы прислушался, пытаясь различить характерный шорох наших снарядов, далекий перестук начавшейся там, за лесом, артподготовки. Но он ничего не услышал.
«Сигнал, что ли, не виден оттуда? – соображал он. – Надо вызывать дивизию по рации. По рации! Пора! Самое время. Самое время!»
В ту же минуту четыре ракеты вновь торопливо взметнулись в небе в стороне пожара и частой стрельбы и бессильно угасли, оставляя дымные нити…
И снова ракеты.
– Не видят они! Слепые! – закричал Жорка с досадой. – Лопухи слепые!
Пулеметные очереди остро резанули по брустверу, по стволам деревьев, за спиной трескуче защелкали разрывные. Что-то шевельнулось, зазвенело у ног Бориса. Посмотрел: пустая гильза была пробита в двух местах.
Вороной сказал:
– Снайпера вроде из деревни бьют.
– А может, этот бродяга на церковке сидит? – Жорка быстро привстал, сузил глаза: – Может, проверить, а? Ведь житья не даст, гад. А, товарищ капитан?
Борис хмуро и молча бросил взгляд на Жорку, отшвырнул ногой гильзу. Жорка, понимающе кивнув, перекинул автомат через плечо, подмигнул в пространство: «Проверить, а?» – и, перешагнув бруствер, боком двинулся в кусты.
Борису мучительно непонятно было, почему дивизия молчала, почему не открывала огня. Неужели не видят ракет? Есть ли связь с артполком? Что с батальоном Максимова? Было ясно другое: немцы стягивали кольцо, стрельба усиливалась.
Туман рассеивался, сдавленное тучами солнце как бы нехотя скользнуло над желтыми полями за рекой, и все то, что скрывалось недавно белесой мутью, теперь проступило отчетливо.
Вдоль опушки леса, за полями, неподвижно полукругом стояли танки, и немцы в черном спокойно ходили там. Пересекая желтеющую меж овсяных копен дорогу, по которой ночью вышел из приднепровских лесов батальон, толчками ползли четыре тупоносых бронетранспортера. Две машины горели около мостка. Треск очередей рвал воздух возле самой околицы. На крайних домиках как-то охотно занимались соломенные крыши, пылали дымно и жарко.
Весь расчет, пригнувшись, глядел то на танки, то на бронетранспортеры – одни, умоляя Бориса глазами, незащищенно оглядывались, иные рукавами шинели вытирали струйки пота на осунувшихся лицах.
Борис понимал, что танки ждут, прикрывая бронетранспортеры, понимал и то, что несколькими снарядами он может расстрелять эти ползущие машины, но сразу же огнем откроет орудие, и исход был ясен ему.
Но когда он подумал так, передний бронетранспортер с ходу врезался радиатором в черные вихри орудийных разрывов, выросших на дороге, – колеса сползли в кювет. Это стрелял расчет Ерошина.
– Быстро к орудию Ерошина, вот вы! – Борис взглянул на первого попавшегося на глаза солдата. – Передайте: заранее не открывать орудие танкам – не стрелять. Ждать команду!
Тот закивал, попятился от орудия, а когда побежал по опушке парка, то неуклюже покачнулся, наступив на распустившуюся обмотку, упал. В эту же минуту, почти натолкнувшись на него, из-за кустов выкатился маленький круглый солдат. Упал рядом. По ним запоздало хлестнула пулеметная очередь откуда-то из деревни.
Вскочили одновременно. Маленький круглый солдат вкатился на огневую позицию, с лицом, мокрым от пота, в пилотке поперек головы. Сел на землю – отдышаться не мог, хрипел только.
– Скляр? – удивился Борис, рывком подымая его. – Ты что?
– Товарищ… товарищ капитан… Товарищ капитан… – кашляя, задыхаясь, выговорил Скляр. – Бульбанюк ранен… Ранен тяжело. Орлов срочно… немедленно приказал орудия туда… Немцы ворвались… Танки там…