— Вам Барсук кланялся, — внезапно протрезвев, сообщил он. — А теперь ведите меня в полицию, благо она напротив.
Дверь отворилась, на пороге стояла фрау Берта с маленьким револьвером.
— Погодите, милая фрау, все не так страшно, — сказал Лабрюйер. — Вернитесь к себе, быстро! Это мужские дела…
— Я понимаю!
Дверь захлопнулась.
— Это мой номер! — вдруг заорал пьяница. — Не для того я из Двинска приехал! Я этот номер заказал по телефону! Слышите?! По телефону!
Следующим его поступком был удар ногой по двери.
Видимо, этот человек имел по дверной части большой опыт и умел драться ногами. Он так ловко брыкнулся, что попал в замок. Двери в гостинице были отнюдь не дубовые, крашеная фанера вокруг замка треснула, и выбить его вторым ударом было бы совсем несложно.
— Волоките меня в полицию, черт бы вас побрал… — прошипел посланец Барсука.
— Фрау Берта, выбросьте мне пальто и шляпу! — потребовал Лабрюйер. — Я сейчас доставлю пьяного болвана в полицию! Пока он еще чего-нибудь не натворил!
По коридору уже бежала перепуганная пожилая горничная.
Пока Лабрюйер вдевал руки в рукава, посланец Барсука, поминая всуе голубенькие глазки, предложил горничной руку и сердце. Потом он цеплялся за лестничные балясины и обещал жаловаться российскому морскому министру Григоровичу. Этот балаган продолжался, пока Лабрюйер не вывел буяна из гостиничного вестибюля на Театральный бульвар.
— Слава те Господи, — сказал тогда буян. — Разрешите представиться — Росомаха.
— Что это значит? Следили за мной, что ли? — возмутился Лабрюйер.
— Следили, да не за вами, Леопард. Просто счастье, что вас возле цирка заметили. Я связался с… хм… с фрейлен Каролиной, и она приказала спасать вас всеми средствами. Вы просто не представляете, с кем связались.
— Представляю. Или «Клара», или «Птичка».
— Ведите меня к полиции. Она, возможно, будет смотреть в окно.
— У нее окно на Карловскую выходит.
— Все равно, мало ли что.
Лабрюйер перетащил Росомаху на другую сторону Театрального бульвара, прямо к дверям Полицейского управления, словно бы силком.
— Лучше было бы зайти туда, — предложил Росомаха.
— Можно и зайти. Дежурные меня знают.
В Полицейском управлении они пробыли минут двадцать, стоя у самых входных дверей, потом Лабрюйер высунулся.
На бульваре было пусто.
— Нужно будет рано утром найти хозяина гостиницы и заплатить за дверь, — сказал Лабрюйер. — И как-то договориться насчет вас, господин Росомаха. Если фрау Берта поднимет шум, утром начнут разбираться, что за постоялец перепутал двери. Придется звать на помощь кого-то из инспекторов — пусть объяснит, что это полиция проводила облаву.
— Вы правы, Леопард, я сгоряча об этом не подумал, — признался Росомаха. — Главное было — вытащить вас оттуда.
— У фрейлен Каролины странное понятие о мужчинах. Она полагает, что нам достаточно переспать с дамой, чтобы тут же устроить ей полноценную исповедь…
— Фрау Шварцвальд — слишком хороший исповедник. Она опаснее, чем вы думаете, Леопард…
— Да и я ведь не грудной младенец.
— Вы многого еще не знаете.
— Так расскажите! — не выдержал Лабрюйер. — Почему мне ничего не говорят? Почему я обо всем узнаю случайно? Или сам провожу свое следствие и понимаю, где собака зарыта?!
— У вас пока еще мало опыта.
— Когда нужно было гонять шпионов на Солитюдском ипподроме, мне опыта хватило!
— Там речь шла всего лишь об опытной модели аэроплана-разведчика и о чертежах моторов. А тут — сами знаете о чем. Не обижайтесь, Леопард, — попросил Росомаха. — Мы все о вас очень хорошего мнения — и Каролина, и Барсук. Весь наблюдательный отряд! Вы приносите больше пользы, чем вам кажется, клянусь чем угодно! Сможете завтра уладить вопрос с хозяином гостиницы? Пусть он объяснит фрау Шварцвальд, что я взял номер в другом крыле, но перепутал этажи и коридоры. Пусть принесет извинения, как это обычно делается. А мы компенсируем ему весь ущерб, для таких случаев у нас есть особые фонды.
— Ладно… А теперь — бегом за мной.
Они заскочили за угол здания Полицейского управления, в такое место, что не просматривалось из гостиничных окон. Пройдя немного дальше по Карловской, они остановили ормана.
— Куда вас везти? — спросил Лабрюйер. — Где вы живете?
— Да в «Рижской фотографии господина Лабрюйера» и живу, — честно признался Росомаха. — Я к вам недавно перебрался.
— Но где?!
— На складе вашей театральной рухляди. Там мне выгородили уголок. Да вы не волнуйтесь, Леопард, мне там хорошо и удобно! Как вы думаете, зачем вообще этот фотографический притон понадобился?
— Понятно… Осталось придумать, что я скажу фрау Берте…
— Она в вас когти запустила и так просто их не вытащит. Знаете что? Предложите ей руку и сердце!
— Что?!
— Я не шучу. От такого предложения она шарахнется, как черт от ладана. Больно ей нужно выходить за вас замуж! А вы видите в ней будущую супругу и не смеете на нее посягать до венца!
Лабрюйер расхохотался.
Росомаха ему нравился, причем нравился все больше. Веселая круглая физиономия Росомахи была, возможно, пресловутым зеркалом души — души, не склонной к страданиями, готовой к внезапным действиям и способной на преданность — друзьям, делу, Отечеству.
— Там, в фотографическом притоне, вам и умыться толком нельзя. Едем ко мне. У меня комната пустует. Велено было расширить квартиру, а до сих пор непонятно — зачем.
— Нельзя. Может, там уже кто-то бродит, вас караулит.
— Ну, нельзя так нельзя.
— Но я вас провожу — мало ли что
Выйдя из пролетки, Лабрюйер шел по лестнице очень осторожно, то и дело озираясь, даже расстегнулся, чтобы при нужде быстро достать револьвер. Но никаких опасностей он не обнаружил.
Дома он достал припрятанную бутылку коньяка.
В запойные годы Лабрюйер не брезговал никаким напитком — ударяло бы в голову и приводило в бесшабашное настроение. После пьяных приключений на штранде он решил употреблять только дорогие напитки: и для здоровья полезнее, и много не выпьешь, потому что много — не по карману. Сейчас перед ним стоял старый добрый «Ожье».
Лабрюйер налил стопочку, приготовил стакан кипяченой воды. Выпил коньяк, запил водой. Беспокойство, владевшее им после приключения в «Северной гостинице», отступило. Он посидел еще немного, потом спрятал коньяк и сам себя похвалил за малую дозу. Теперь можно было и спать ложиться.
Он расстелил постель, разделся, лег, вытянулся под хрустящим от избыточного крахмала пододеяльником, желая поймать острое удовольствие первых мгновений полной расслабленности тела. И вдруг рассмеялся, вспомнив старания фрау Берты. Было смешно и немного обидно — до чего же не вовремя вломился Росомаха…
Приснилась, разумеется, фрау Берта. Приснились жаркие объятия прямо на колеснице, под хлопанье голубиных крыльев, и вдруг оказалось, что колесница стоит посреди манежа. В первом ряду сидел Енисеев и бешено аплодировал.
Вот только его в такую страшную минуту и недоставало!
Глава шестнадцатая
Будильник прозвенел в семь утра. Это было время, когда цирковые артистки еще спят без задних ног, зато гостиничная прислуга давно на ногах, и, возможно, хозяин этого заведения уже занимается делами. В половине восьмого Лабрюйер уже входил в вестибюль, на ходу доставая бумажник.
Хозяина пришлось подождать, разговор был короткий. Лабрюйер напомнил, как именно он восемь лет назад помогал ловить гостиничного вора, был узнан, вручил двадцать рублей на починку двери и в уплату за содействие. Он объяснил, что шла охота на преступника, который, украв значительную сумму, на радостях малость тронулся умишком и ушел в загул. Подробностей он не сообщил — да они и не были нужны.
Поверит фрау Берта в эту историю или не поверит — он не знал, но другого ничего придумать не мог.
Спеша в свое заведение, Лабрюйер встретил на Дерптской бывшего городового Андрея. Ветеран тащил откуда-то доски.
— Опять велосипеды увели, — сказал Андрей. — Я нанялся дверь починить, да так, чтобы ее из пушки не прошибить.
— Это мальчишки, — усмехнулся Лабрюйер.
— Мальчишки не мальчишки, а пора навести порядок. Ежели у тебя есть свой велосипед, так и катайся, а ежели своего нет — так и сиди, смотри, как другие ездят! — изрекши эту вечную истину, Андрей пошел чинить дверь сарая, а Лабрюйер направился в фотографическое заведение, размышляя: мог ли быть к этому делу причастен Пича.
Первым делом Лабрюйер заглянул в закуток, где стоял реквизит. Там действительно было устроено ложе. А вот велосипедов не было. Видимо, это все же был не Пича — или прятал их в более подходящем месте.
— Господин Гроссмайстер! Господин Гроссмайстер! — услышал он женский голос и вышел в коридор, откуда его настойчиво звали. В коридоре стояли две женщины — госпожа Круминь и какая-то незнакомая, по виду — из того же слоя общества. Женщины из этого слоя носят платочки и выходят на улицу, не снимая фартуков, в которых стоят у плиты. Это они — жительницы деревянных домишек в глубине каждого квартала, это они покупают дешевую кровяную колбасу, но мечтают дать сыновьям образование.
— Господин Гроссмайстер, вы Пичу никуда не посылали? — спросила Дарта Круминь.
— Нет, а что случилось?
— Чертово отродье дома не ночевало!
— И мой Кристап не ночевал, — добавила незнакомка. — Где их только носит? Ведь могут попасть в беду!
— Если мальчишки где-то ночью бегают, то обычно стараются утром уже лежать в кроватке, чтобы мамочка пришла и разбудила, — вспомнив детство, сказал Лабрюйер. — Не могли они сразу после своих приключений побежать в школу?
— Мы были в школе, там их нет.
Женщины были сильно напуганы. Лабрюйер их понимал — Кристап и Пича в том возрасте, когда сильно тянет на подвиги. Нужно было успокаивать…
— Я сейчас телефонирую в полицию, — сказал Лабрюйер. — Может, их уже поймали. Тогда вам придется идти на Театральный бульвар или куда скажут. Значит, Петер Круминь и Кристап?..