Здесь они впервые столкнулись с дедовщиной. Нет, не по отношению к себе — их слишком много, да и спят они не в казарме для личного состава части, а в каком-то заброшенном бараке, наскоро подлатанном и почти не отапливаемом. Но все встречающиеся местные духи, того же призыва, что и они, выглядят последними чмошниками — в старых шинелях и потерявших форму прожжённых шапках, стоптанных сапогах, с выпрямленными пряжками на ремнях, у некоторых следы побоев на лице и у всех затравленный вид. Зато и дедушек можно отличить сразу — роскошные чубы, начёсанные специальными металлическими щётками новые шинели, отчего они выглядели как меховые шубы, новые же шапки, для пущего форсу тонированные гуталином и с согнутыми до неприличия кокардами, также согнутые пряжки на кожаных ремнях, у некоторых яловые сапоги. Деды ждали приказ об увольнении в запас. Шли так называемые сто дней до приказа, который подписывался министром обороны обычно в конце марта. После приказа деды становились дембелями, духи — шнурками, шнурки — черпаками, а черпаки — дедами. Такой вот иерархический круговорот, который для срочников означал гораздо больше, чем для офицера новое звание или должность, потому что затрагивал базовые человеческие потребности. Такие как сон, еда, физический комфорт и безопасность. Даже хилый дед или черпак мог безнаказанно глумиться над физически более крепкими духами. "Проверить фанеру", "налить пивка" — пробить в грудину или дать по почкам и так далее. Набор издевательств и унижений был изощрён и бесконечен. Причём чем больше натерпелся такой дед в свою бытность молодым, чем большим чмошником был сам, тем агрессивнее и безжалостнее становился он зачастую под конец службы.
Ромка встретил здесь земляка. Невысокого роста малограмотный мордвин из-под Пензы был уже без пяти минут дембелем и всё время подчёркивал собственное положение. Он как-то позвал Ромку показать свой дембельский альбом. Пока они ели тушёнку с хлебом и листали чудовищное произведение сумеречного сознания, изобилующее вклеенными фотографиями автора в нарисованных рамках и с выточенными из нержавейки застёжками в виде ракет, довольно высокий и плечистый дух с немой тоской во взгляде старательно обмахивал дедушку полотенцем. Тому якобы было жарко. Ничего, кроме отвращения, эта сцена у Ромки не вызывала. Но он так и не решился попросить земляка прекратить унижение пацана своего же призыва — в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Да и тушёнки очень хотелось.
Почему это называлось практикой, было не очень понятно. Никаких практических занятий с ними не проводилось. Да и вообще никаких занятий не проводилось. В бункер, где на боевом дежурстве находились операторы наведения, их сводили один раз на десять минут. В основном они работали на территории, всё время что-то таская или разгружая, зачастую выполняя совершенно бессмысленную работу. Такую, например, как выкапывание из-под снега металлолома и перенос его на другую площадку, где его тут же благополучно засыпало снегом. Было полное ощущение, что начальство просто не знает, что с ними делать. Да его и не видно было, начальства-то. Прибывший с ними старший лейтенант Сдобнов куда-то пропал. Старший сержант Рахманов, похоже, свалил в Москву. Изредка появлялся старшина Визитиу, отдавал какие-то невнятные распоряжения. Глаза его при этом подозрительно блестели. Постоянно с ними находился только младший сержант Омельчук, который растерял здесь остатки авторитета и старался быть незаметным, поскольку уже на второй день получил пиздюлей от местных дедов. А случилось это так. Омельчук вёл их на завтрак в столовую и по-уставному громко командовал. Они привычно маршировали. Но тут на дорожке появились три заспанных деда. Они недовольно посмотрели на Омельчука, и один негромко произнёс: "Слышь, земеля, а ты чё так разоряешься?" "Ну, я, это — взвод веду на завтрак…" — проблеял туповатый и ссыковатый Омельчук. "Аты, вообще, сколько прослужил?" — "Э-э-э…" — "Ты чё, баран?
Чё ты мекаешь?" — "Э-э-э…" — "Эй, салабоны, сколько он оттрубил?" — это уже обращаясь к притихшему взводу. Кто-то из серёдки произнёс: "Девять месяцев…" "Да ты шнурок! — оживились деды. — Короче, так! Вы валите на завтрак. А ты пойдём с нами побазарим". Омельчук продолжал стоять и моргать белёсыми ресницами, пока не получил затрещину, от которой его шапка покатилась по снегу. Он нагнулся за ней и тут же получил такого пенделя, что и сам оказался в снегу. Взвод злорадно наблюдал за этой милой сердцу картиной, оглядываясь по дороге к столовой. После завтрака Омельчук обнаружился в казарме пришивающим оторванные лычки обратно к погонам. Лицо его не несло видимых следов побоев, но передвигался он как-то кособочась и был невероятно тих. Теперь в столовую они ходили сами и без строя.
Дисциплина падала лавинообразно. Они дружно забили на работы. И бесцельно слонялись по территории и холодному помещению, служившему им казармой. Изо рта шёл пар, и находиться в нём без шинели было невозможно. Ромка пытался писать письма, но коченели пальцы, и он бросил это занятие, завалившись спать, не раздеваясь и укрывшись поверх одеяла шинелью. Лафа продолжалась недолго. На следующий день срочно вернулся злой Рахманов и быстро навёл порядок. Он накоротке переговорил с местными дедами, благо сам был дедушкой, и те обещали больше не вмешиваться в воспитательный процесс. А взводу устроил марш-бросок на двенадцать километров по глубокому снегу. И сам бежал вместе со всеми. Когда они в конце уже еле плелись, старший сержант был бодр и свеж. Ромка им искренне восхищался. И ведь тоже москвич!
А наутро Ромке подменили шапку. Вскочив по подъёму он обнаружил на табурете какую-то промасленную и прожжённую ушанку вместо своей новенькой. И растерялся. Все предметы одежды в армии подписываются. Спичкой, обмакнутой в раствор хлорки, внутри шинели, шапки, рукавиц, гимнастёрки, сапог, ремня и даже брючного ремешка выводится номер военного билета обладателя. Это не спасает от воровства рукавиц, но шапку или шинель убережёт. Когда ты в своём подразделении. А вот если на чужой территории и там деды собираются на дембель… Но вынес кто-то из своих! В первую очередь, конечно, вопросы возникали к наряду. Они же не спят и, в принципе, отвечают за порядок. Дежурным в эту ночь был Паша, и Ромка обратился к нему. Пашка сделал круглые глаза и сказал, что он спал всю ночь и пусть Ромка выясняет у своих москвичей-дневальных. Все пошли в отказ — никто ничего не видел, никто ничего не знает. На утреннем разводе Ромка получил конкретных пиздюлей от явившегося старшины и отеческое напутствие найти шапку до возвращения в учебку, иначе там он устроит ему форменный кирдык — появиться таким пугалом на утреннем разводе части представлялось невозможным. "Почему я? Почему именно у меня?" — билась и не отпускала мысль. Он поговорил с Шером, и тот заверил, что ничего не знает, и что Пашка тоже ничего не знает, и вообще никто из узбеков ничего не знает. А после завтрака его вызвал старшина и заявил, что, по его сведениям, Ромка поменялся шапками со своим земляком из местных, который собирался на дембель. Это был бред, потому что у Васьки уже была новенькая шапка, отнятая у кого-то из своих молодых. Да и размеры у них были разные. Но кто-то этот бред старшине подсказал, и тотему поверил, потому что звучало всё логично. Ромка незаметно сгонял в соседнюю казарму и поделился ситуацией с земляком Васей. Тот переговорил со своими, и шапку вскоре нашли. Её продал Пашка одному из дембелей за три рубля, и расставаться с ней дембель, естественно, не желал. Но готов был обменять на такую же новую с доплатой два рубля. Или продать запять. Пяти у Ромки не было, а два было. Но не было другой новой шапки. Да и вообще, какого хера он должен платить за свою же шапку? При этом дембель был абсолютно в своём праве, а все вопросы — к Паше. Но предъявлять их Пашке — всё равно что спрашивать с египетской пирамиды. Паша был Ромке не по зубам. Весь день он обдумывал ситуацию, периодически ловя насмешливые взгляды узбеков. Было очевидно, что все они в курсе произошедшего. Но почему именно он? И почему так повёл себя Шерзод? У них же были дружеские отношения. Им было интересно общаться. Вот именно — интересно общаться, а почему он решил, что из этого следует дружба? Да потому; что он сам так чувствовал. А вот что чувствовал Шер, он, как выяснилось, совершенно не представлял себе. Раньше Ромка предпочёл бы немедленно объясниться, но теперь он кое-чему уже научился. Во многом благодаря тому же Шеру, кстати. Ситуация была патовой и не имела красивого и благородного выхода.
Вечером в наряд заступил его дружок Витька Голубев. А наутро Ромкина шапка оказалась на месте, а вот у Сойкина, который был дневальным в предыдущую ночь и "ничего не видел", шапка пропала. А вместо неё на табурете оказалось другое старьё… Старшина опять орал перед строем, но Ромку это уже не касалось. На изнанке его шапки красовался номер его же военного билета…
Минус два рубля и очередной благородный принцип, плюс опыт — "сын ошибок трудных". И поощрительная улыбка Халилова. Который перестал быть для него Шером — принципы покидали Ромку неохотно.
Они вернулись с практики. И в занятиях начался аврал. Каждый день спецподготовка, строевая подготовка, физ подготовка, политподготовка, ЗОМП — защита от оружия массового поражения.
По специальности проходили устройство и принципы работы РЛС, типы зенитно-ракетных комплексов — от старенького, но практичного и надёжного С-125 до суперсовременного, но ещё сырого С-300 (рабочее название "Волхов-М6"). Вся информация по специальности считалась секретной, занятия проходили в специальном классе без окон, а конспекты писались в прошитые и пронумерованные тетради, которые выносить из класса строжайше запрещалось. Класс после занятий закрывался и опечатывался. Само здание, где располагались классы спецподготовки, входило в периметр охраны караула.
Зачем нужна строевая ракетчикам в таком объёме — совершенно непонятно, но, как говорится, в армии много непонятного, но абсолютно непосредственно данного в ощущениях.