действительности лишь частично. Но работник автосервиса был очень рад услышать, что его сын хорошо служит и что командир за ним присматривает, и со своей стороны обещал в любое время и без очереди принять железного коня командира. Вот только коня пока не было. А когда появится, курсант Евдокимов уже получит младшего сержанта и уедет в войска и его папа соответственно потеряет всякий интерес к бывшему командиру. А значит, что? Правильно — нужно оставить Евдокимова замком вместо увольняющегося в запас Рахманова, благо тот из его взвода. Он, правда, для замка ни характером, ни физикой не вышел, но здоровье будущего железного коня с люлькой важнее. Глядишь, пооботрётся Евдокимов и с помощью старшины как-нибудь справится. Тем более что с летним призывом всяко легче, чем с зимним. Тут, правда, существовала ещё одна проблемка — собственно, командир второго взвода старлей Сдобнов уже согласовал с командиром батареи майором Солдатенковым кандидатуру этого зазнайки Романова на должность замка. Он им, видите ли, конспекты пишет и типа пользуется авторитетом среди личного состава. Но старшина Визитиу уже двадцать лет в армии и таких молокососов, как Сдобнов, ест на завтрак. У него припасён козырь в рукаве, который он вытянет в нужный момент. И никто из этих тупорылых офицериков даже не поймёт, как Романов уедет далеко и надолго, а более подходящей кандидатуры, чем Евдокимов, к тому моменту просто не останется. Эх, жаль всё-таки, что траву нельзя покрасить. Он, Визитиу, уже пробовал, краска держалась плохо…
Вот и наступили, а потом и пролетели экзамены. И наконец настал день, когда казарма погрузилась в необычайное возбуждение. Старшина принёс большой моток плотной жёлтой тесьмы с палец шириной и отмерял каждому почти по метру. Каждому — да не каждому. Были и те, кто не получил заветные лычки и поедет в войска рядовым. Ромка сидел и вместе с другими пришивал к погонам первые знаки отличия. Ещё пол года назад он не мог представить, чего стоят эти жёлтые полоски. А потом почти пять месяцев не мог поверить, что этот солнечный апрельский день когда-то наступит. В памяти всплывали и уносились прочь тёмный морозный лес, прозрачное чёрное небо с дрожащими яркими звёздами, постоянное присутствие холода, тревоги и тупой безнадёжности. Застывшие в этом холоде эмоции и забытое чувство собственного достоинства. Въевшееся под кожу и пропитавшее насквозь ощущение, что ты недочеловек, стадное животное, лишённое элементарных прав, которое неведомая, грубая, непреодолимая сила неуклонно увлекает и несёт к какому-то неясному, но мрачному исходу. И вот вместе с весной вышло солнце, осветило и согрело природу и душу, развеяло давящую безысходность подневольного существования. А где солнце, там надежда. Там проснувшаяся вера, что всё будет хорошо, воспоминание, что есть другая жизнь, частью которой он когда-то являлся и в которую обязательно вернётся. И порукой в том эти жёлтые полоски, так украсившие невзрачные прежде чёрные погоны.
Новоиспечённые младшие сержанты не стесняясь толкались перед зеркалом, торопясь запечатлеть в сознании свой новый образ. Уже завтра первая партия покинет часть. Вчерашние курсанты начнут разъезжаться в разные уголки необъятной родины. Кто-то попадёт в одну команду, и тогда они будут держаться друг друга на новом месте, даже если в учебке не всё между ними было ровно. Эту науку выживать сообща перед лицом внешней угрозы здесь освоили даже индивидуалисты-москвичи. Вообще, надо заметить, все здорово изменились. Заматерели, что ли. Они больше не были самоуверенными и самовлюблёнными юнцами, считающими, что мир вращается вокруг них. Почти все успели понаделать ошибок во взаимодействии с окружающей действительностью и как-то исправить их. Или научиться с ними жить. Ушло ощущение собственной исключительности, так свойственное детям. Особенно детям, которых любили. И все без исключения поняли, чего они по-настоящему стоят. Каждому нашлось его место в иерархической системе под названием жизнь. Теперь предстоял новый и исключительно важный этап службы — прижиться на новом месте. Поставить себя. А в том, что это будет непросто, сомнений не было ни у кого. Они попадут в новый, уже устоявшийся коллектив со своими правилами и своими лидерами. Они будут в меньшинстве. И находятся в очень уязвимом положении — с одной стороны, они младшие командиры и должности, по идее, должны получить соответствующие, с другой стороны, они всего лишь шнурки. И вряд ли местные черпаки с дедами обрадуются их появлению и бросятся подчиняться. Скорее наоборот. Даже точно, всё будет наоборот. А значит, конфликт неизбежен. Оставалось одно — держаться вместе, не оглядываясь на то, что было. И это ожидание скорых испытаний сблизило их, прекратились издевательства и оскорбления. Никто не знал, куда и с кем попадёт. А что, если Давидян попадёт вместе с Груздевым в одну часть и там больше не будет армян? Осунувшийся, с ввалившимися щеками Боря уже не выглядел добродушным толстячком, скорее напоминая настороженного, ощерившегося хорька, который понял главное — трусость деструктивна, в окопе не отсидишься, а толпой можно отмудохать кого угодно. Так что все братались, хлопали друг друга по плечам, обменивались адресами. Это не было показным. Они действительно чувствовали симпатию друг к другу. Ведь на самом деле вместе было пройдено и пережито немало. Они вместе голодали, недосыпали, мёрзли до усрачки и тосковали по дому. И они вместе научились преодолевать себя. А плохое забывается быстро, сознание загоняет неприглядные воспоминания поглубже, чтобы не отравляли действительность. И в данном случае — чтобы не мешали радоваться весне и окончанию очень трудного периода в жизни. Вот и Ромка испытывал противоречивые чувства. С одной стороны, душевный подъём и какую-то щенячью радость, что прошла зима, что его оставляют в учебке и не придётся куда-то ехать, возможно к чёрту на кулички. А здесь всё знакомо и привычно, и он теперь будет совсем в другом статусе. С другой стороны, его точило и не отпускало незаконченное дело с Халиловым. Тот, казалось, всё забыл и всячески демонстрировал крайнее расположение. Ромка и сам, будучи очень отходчивым, внутренне уже не испытывал к узбеку никакой неприязни. Но улица с детства научила его не оставлять непоняток в вопросах чести и собственного достоинства. Поначалу, вернувшись из санчасти, он караулил и выцеливал Халилова, но тот удивительным образом никогда не оставался один. Рядом с ним постоянно маячили то Пашка, то Нодар, то оба сразу. Это было тем удивительнее, что в армии колода тасуется самым причудливым образом. Тебя могут послать на работы, в наряд или в караул с кем угодно и в каком угодно составе. Как старшине или замку в голову взбредёт. В случае с Халиловым начальству почему-то всегда взбредало в голову одно и то же. Куда бы его ни послали, вместе с ним посылали и его дружков. Или его с ними, считайте как хотите. Тем неожиданнее прозвучала команда:
— Романов!
— Я!
— Халилов!
— Я!
Старшина Визита у выглядел недовольным. Впрочем, довольным его никто и не видел.
— Хватит красоваться перед зеркалом. Грабли в руки, и чтобы через час территория за спортзалом была вылизана. Задача ясна?!
— Так точно!
Вот они и остались один на один. Причём место — нарочно не придумаешь, глуше не бывает.
Никто так не знает психологию солдата, как старшина. Потому что никто из офицеров не проводит столько времени с личным составом. Да и выходцы они из разной среды. Офицер — из училища, старшина — из солдат. Для офицера главное — карабкаться по служебной лестнице. Для него личный состав — лишь средство, а чаще препятствие для достижения этой цели. Потому что залёты солдатиков — это его залёты, вечный офицерский головняк. Сколько многообещающих карьер загублено солдатским пьянством, самоволками и неуставняком. Служба на командирских должностях, с личным составом — офицерское наказание. То ли дело штабная или инженерная должность. А вот у старшины нет никаких перспектив, кроме дембеля, как и у солдата. Он обречён вариться в солдатском котле, пока не выслужит положенный срок и не заработает военную пенсию. Звёзды ему не светят. Но и залёты солдатские его особо не волнуют, он и так в командирской табели о рангах ниже некуда — для него это повседневная рутина. Поэтому старший прапорщик Визитиу лишь посмеивался незаметно в усы, когда офицерики бледнели и потели в случае ЧП. Он прослужил почти двадцать лет и уже через пару дней после прихода нового призыва мог безошибочно сказать, кто из молодых чего стоит, кто будет неформальным лидером, а кто — чмошником. Он видел солдата насквозь, как рентген, благо психология срочника, чай, не бином Ньютона и базируется на примитивных инстинктах. Солдат всегда хочет жрать, спать, нажраться, что-нибудь спиздить, в "чипок", в самоволку и не работать. Ждёт писем из дома, лета, увольнительную, отпуск, дембель. Причём последнее он ждёт сильнее, чем Троцкий ждал победу мирового пролетариата. Солдат всегда не хочет работать, в наряд, в караул, на плац. Солдат не ждёт пиздюлей, проверок, построений и учебных тревог. А также зиму и старшину, когда замутил в укромном месте чифирь или бражку с земляками. Вот, собственно, и вся психология. И совершенно неважно, кем он был на гражданке — профессорским сынком или пэтэушником. В армии, как в бане, все одинаковы. Поэтому старшина Визитиу, зная всё, что происходило, происходит и произойдёт во вверенной ему батарее завтра, не сомневался в том, что случится за спортзалом.
Ромке было неуютно, хоть он и ждал этой ситуации почти месяц. Было бы гораздо проще, если бы Халилов как-то бычился или вёл себя вызывающе. Но тот, как назло, дружелюбно рассказывал что-то из бывшей гражданской жизни. Что-то весёлое и жизнерадостное. Казалось, он искренне считает прошлый инцидент исчерпанным и не понимает, что творится в Ромкиной душе. Но вот разговор перескочил на спорт, и узбек неосторожно упомянул, что, оказывается, был призёром каких-то там соревнований по карате в лёгком весе. Да, росточком и телосложением тот не вышел, это факт. И в этом крылась ещё одна причина, останавливающая Ромку от решительных действий. Он не привык бить противника, заметно уступающего в габаритах. Но упоминание о карате, которым постоянно хвастались узбеки и о котором в Пензе имели смутное представление, почему-то взбесило Ромку, поскольку нервы и так были на пределе.