Главное, что он сам знал, чего стоит. А желание продемонстрировать это окружающим, наоборот, шло скорее от неполной уверенности в себе. Хорошо ещё, что всё обошлось более или менее благополучно. Ибо последствия могли быть катастрофическими, причём на пустом месте. Как он сейчас понимал, Шер также отрабатывал собственный комплекс неполноценности, демонстрируя землякам своё мужество, так неудачно и самоуверенно выбрав Ромку для пущей убедительности. Вместо этого они могли подружиться, их тянуло друг к другу, и это определялось уровнем образования и внутреннего развития. Какое-то родство по интеллектуальному признаку. То, что он бессознательно, но упорно всегда искал в людях и что так редко встречалось. То, из-за чего покинул родной город, из-за чего не променял МГУ на деньги. Он ещё раз осмотрел стриженые жующие головы вокруг, потом бросил взгляд на грязно-жёлтую перспективу за окном. Мысль не успела сформироваться, за дальним столом поднялся командир и кивнул ему. Ромка вскочил: "Закончить приём пищи! Встать!"
Вечером перед отбоем он подошёл к Хаджаеву, достал из кармана медальон и протянул тому: "Вот, кто-то из ваших потерял". Тот открыл, едва бросил взгляд на бумажку, и лицо его разгладилось. "Спасибо, я передам…" — ответил нереальной физической силы горец без какого-либо выражения, но Ромка понял, что они больше не враги. Впрочем, и не друзья.
Его назначили старшиной приёмника. Чувство было двойственным. С одной стороны, на нём фокусировался весь негатив молодых от трудностей первых дней службы. А это не учебка, через пол года никто не разъедется, им вместе тянуть лямку до его дембеля. И в призыве чуть не половина — кавказцы, а плохое на Кавказе помнят долго. С другой — единожды проснувшееся чувство власти — а ему подчинялись и его приятели-сержанты — оказалось неожиданно глубоким и захватывающим. Это было совершенно новое, не имеющее аналогов ощущение. Вырастая над подобными себе, он вырастал и над самим собой. Поменялось даже физическое ощущение окружающей действительности. Он перестал ощущать в полной мере дискомфорт от жары, недосыпа, усталости. Всё это подавлялось необходимостью постоянно демонстрировать безупречность собственного поведения. Чем больше ты требуешь от окружающих, тем требовательнее должен относиться к себе. Он сам не заметил, как начал идеально заправлять кровать, оптимально натягивая одеяло и отбивая тапком абсолютно ровный кантик, который оставался таковым весь день до отбоя. У него в тумбочке теперь всегда был порядок, ботинки и бляха блестели, а подворотничок подкупал белизной даже к вечеру, как будто шея не потела вовсе. Он не замечал усталости, хотя вставал до подъёма, чтобы свежим, бодрым, одетым и побритым, собственно, и провести этот подъём организованно, а ложился после отбоя, проведя дополнительный инструктаж наряда и проверив порядок в казарме. Это с его-то на гражданке вечным беспорядком в комнате, небрежностью в одежде и привычкой всё оставлять на потом. Помнится, мама ещё причитала: "И в кого ты такой неряха? Когда ж ты научишься порядок наводить?" Вот, мама, видно, пришло время.
Приёмник марширует на завтрак. Он идёт сбоку и громко, раскатисто отсчитывает: "A-раз! А-раз! A-раз, два, три!" Строй не печатает шаг, как должно, как они печатали у Осокина, и Ромку это задевает. Он принимает это на собственный счёт, как вызов себе лично. Прекрасно видно, кто старается, а кто — нет. Собственно, это всегда одни и те же персонажи. Молодые — всего неделю в армии, ещё не приняли присягу, а характеры уже чётко просматриваются. Удивительно, как быстро поменялись его видение и интерпретация окружающего. Он уже не ассоциирует себя с ними. Они уже по разные стороны баррикад, хотя его положение временно и эфемерно, лишь на время карантина. И можно было совершенно формально отнестись к этим обязанностям нештатного старшины, махнуть рукой на бузотёров, недовольных армейской дисциплиной, к коим он и сам относился в самом начале службы. Но он уже не может. Непонятным образом он начал ассоциировать себя с этой громоздкой, неповоротливой, но неумолимой, как каток, армейской машиной, всю абсурдность и очевидный тупизм которой высмеивал сам ещё совсем недавно. Что это? Неужели даже крохотная доза власти, как мощный наркотик, вызывает моментальную зависимость?
— Стой! Раз-два! Налево! Рядовой Арсланов!
— Я!
— Выйти из строя! — Арсланов, как две капли воды похожий на Абдуллу из "Белого солнца пустыни", довольно чётко выходит из строя. Он, пожалуй, второй по силе среди кавказцев, да и во всей батарее после Хаджаева, но явно хитрее и предпочитает не демонстрировать открытое неподчинение. Однако Ромка жопой чувствует, что этот гораздо опаснее. — Почему не печатаем шаг? Хотите индивидуально отработать строевой шаг после завтрака?
— Да ладно, чёты, сержант? Нормально иду…
— Не сержант, а товарищ младший сержант! А нормально так ходят за хлебом на гражданке. — Довольно дружный смех в строю. Ромка уже подметил, что смех — очень действенный метод против идейных нарушителей, которые пытаются таким образом поставить себя среди земляков. Вот и сейчас Арсланов смутился, он явно не рассчитывал на такой исход словесной дуэли… — Становитесь в строй! И не заставляйте всю батарею отдуваться, пока вы о жареном баране мечтаете!
Смех волной прокатывается построю. И Арсланов уже не рад, что зацепился с сержантом языками, здесь у того явное вербальное преимущество. Вот на ковёр бы его борцовский… Или просто в тёмный переулок…
Приятели-сержанты слегка подсмеиваются над тем, с каким энтузиазмом Ромка взялся "претворять в жизнь политику партии и правительства". Сами они выполняют свои обязанности командиров отделений, не сильно усердствуя. Ромке это не нравится. Получается, что они не команда. Как будто ему больше всех надо. Вот в учебке сержанты были за одно, и это единство вытаскивало даже недотёпу Омельчука, позволяя держать всю батарею в ежовых рукавицах. Он пытается донести свою позицию до приятелей, но те только отмахиваются — вот закончится карантин, разделят, тогда и посмотрим. Как они не понимают — как поставишь себя сейчас с молодыми, такие отношения и останутся на все полтора года. Пока они ещё мягкие, тёплые. А оботрутся — и уже не навяжешь им дистанцию. Придётся не приказывать, а уговаривать. Хотя он и сам сомневается, что этим абрекам получится приказывать.
Вартан Арутюнян, взрослый и опытный армянин с высшим образованием, как-то добродушно заметил, когда они были один на один: "Рома, не порви жопу. Всё равно никто из офицеров не оценит. Наша задача здесь дембеля дождаться, а не выслужиться. Подставишься, залетишь случайно — никто из командиров пальцем не пошевелит, чтоб тебя отмазать. Враз снимут и ещё все косяки навесят — во всём виноват окажешься". Он тогда решил, что Вартан просто завидует — по всему старшиной надлежало стать именно ему. Хотя чему тут завидовать, нагрузка и ответственность больше, а преимуществ никаких. Ребята только за свои отделения пиздюлей огребают, а он — за всю батарею. Но где-то в подсознании ворошился червячок беспокойства. Не бывает дыма без огня, да и Вартан совсем не походил на завистника, как раз наоборот, рассудительный и душевный, с каким-то правильным пониманием жизни и стальным стержнем внутри. Он своим авторитетом в учебке немало конфликтов погасил. Ромка чувствовал засаду, но бес властолюбия оказался хитёр и коварен и действовал от обратного — не искусы с соблазнами предлагал (к этому-то у Ромки как раз иммунитет с детства имелся), а предлагал он преодоление себя, бросал вызов, брал на слабо — тут-то Рома и давал маху. Нет, он вовсе не пытался выслужиться, сам понимая всю абсурдность таких попыток для срочника. Но от него в полном соответствии с уставом требовали выполнения приказов, которые он также по уставу обязан был транслировать ниже и, в свою очередь, требовать их выполнения. А здесь, сталкиваясь с саботажем, он принимал это на свой счёт и дальше бился уже по принципу "Или я, или они!". Подмена сущности происходила на очень тонком психологическом уровне. Он сам не понимал, почему его вроде бы правильные действия приводят к постоянному противостоянию с рядовым большинством. На самом деле ему просто элементарно не хватало опыта управления. Точнее, таковой просто отсутствовал. Что неудивительно в восемнадцать лет. Хорошо хоть инстинкт самосохранения имелся. Как-то, случайно или нет, он столкнулся с Арслановым в туалете. Больше никого не было:
— Слышь, сержант! Давай побазарим. И без этих "товарищ-моварищ"…
— Давай.
— Чё ты до меня докопался? Я тебе чё, мальчик?
Арсланов ни разу не выглядел мальчиком. Ромка знал из личного дела, что тот на год старше и окончил ветеринарный техникум. Но выглядел он гораздо старше. Да ещё и КМС по вольной борьбе. Сказать, что Арсланов был крепким, — ничего не сказать, мышцы так и перекатывались под гимнастёркой. Но не это главное. Арсланов был очень спокоен. Так бывает спокоен человек, который точно знает, что он может сломать оппоненту шею, если захочет. Просто он ещё не решил, надо ли это… У Ромки был богатый опыт уличных драк, и он безошибочно чувствовал, что на этот раз его шансы стремятся к нулю. Он не испытывал страха, скорее досаду, что ситуация глупая, а может стать ещё глупее…
— Знаешь, Халид, мы не на гражданке, чтобы иметь личные претензии. Меня назначили старшиной, и я выполняю свои обязанности, как умею. Ты хочешь показать, что тебе похую этот порядок, так покажи это офицерам, а не мне. Не я его устанавливаю. Но это плохо кончится, ты сам знаешь…
Арсланов был польщён, что сержант знает и помнит его имя. В глубине души он понимал, что ситуация именно такова, как описывает Романов. Ему просто хотелось проверить, обосрётся сержант или нет. Обычно от его взгляда в таких ситуациях обсирались. Но этот вроде спокойно держится и на дурака не похож. А в дисбат он и сам не хочет. По крайней мере из-за такой мелочи…
— Ты меня услышал, сержант. Доёбывайся до других, если хочешь на дембель на своих ногах уехать…
— Нет, Арсланов. Если ты хочешь на дембель через два года уехать, то делай вид, что выполняешь приказы, а я буду делать вид, что меня это устраивает. Других вариантов не будет.