ают: настолько далеко унеслись мысли от действительности. "И долго ты с ней прожил?" — это старшина, даже не пытаясь скрыть искреннюю заинтересованность. "Да нет. Три дня…" Взрыв истерического хохота, как выброс адреналина, за неимением другого выхода. "А что так, Рома?" — "Это уже другая история. До поверки не успею…" И тёмные фигуры потянулись в казарму, неохотно возвращаясь в объективную душную реальность…
Относительная идиллия мирного сосуществования в батарее закончилась, когда их комбат майор Дымниченко поступил в академию и отбыл в Москву. Мужик он был неплохой, незлобный — сам жил и другим давал. Высокий, статный хохол, он засиделся в майорах, потому что раньше бухал. А по синьке понятно, что залетал. Но вот уже пару лет, как не пил ни грамма. И судьба, а может, и не судьба вовсе, а жена, которая очень нравилась какому-то влиятельному полковнику в кадрах, предоставила ему шанс спасти карьеру в последний момент. Надо сказать, что из их дыры офицеру было вырваться непросто. Нов данном случае плохо смазанный армейский механизм скрипуче провернулся и, о чудо, выплюнул Дымниченко из Сары-Шаганааж в Москву. Не в силах скрыть счастливую улыбку; сорокалетний, подтянутый майор, идеально исполнявший сколько угодно раз подъём переворотом на турнике, молвил прощальное напутствие перед строем безнадёжно остающихся и поспешил к раздолбанному пазику, увозящему в прекрасное далёко. Причём чем дальше от этого места, тем прекраснее рисовалось далёко…
А на его место назначили низкорослого и кривоногого майора Бреславского. Да, ещё тот был плешив, хитёр и беспринципен. Но эти замечательные в своём сочетании качества по странному стечению обстоятельств не помогли интригану Бреславскому в жизни. Удивительно, не правда ли? В свои сорок три года еврей Бреславский был безнадёжным неудачником и торчал в этой богом проклятой дыре, как в жопе слива. Его нос, кстати, весьма напоминал этот фрукт. До дембеля майору оставалось два года, и он почему-то решил непременно выслужить себе за этот срок ещё одну звезду. В принципе, это было практически невозможно, поскольку майор Бреславский носил на груди "бычий глаз" — значок об окончании "пулемётных курсов". То есть у него имелось не высшее, а лишь среднее военное образование, что автоматически ограничивало карьерный рост майорским званием. Исключения случались, но редко. И за особые заслуги. Но майор решил этих особых заслуг достичь путём выведения вверенной ему батареи на первое место в соцсоревновании между подразделениями части. Для этого требовалось порвать жопу. И майор был на это готов. Вот только жопу он собирался рвать не себе, а батарее… Надо сказать, что власти, данной командиру уставом, достаточно, чтобы порвать вверенное ему подразделение на звёздно-полосатый хоть три раза. Но! Контингент в батарее подобрался не самый благополучный и на звание передового явно не тянул. Достаточно было взглянуть на них в строю — через одного упёртый, вызывающий взгляд, не таящий в себе братской любви к ближнему. Это если мягко выражаться. То и дело встречались сломанные уши и носы. Некоторым приходилось расшивать воротники, поскольку борцовские шеи в них просто не влезали. А Магомеду Хаджаеву не смогли подобрать шапку на складе. Ну не шили шапок такого размера! Опять же пришлось расшивать… В общем, встретив парочку таких персонажей в подворотне, среднестатистический прохожий испытывал неожиданный позыв опорожниться, не дожидаясь эвфемизма "Закурить не найдётся?".
Однако ничто не смущало старого майора, призванного в своё время из Орджоникидзе, он же Владикавказ, — столицы Северо-Осетинской АССР, на пути к заветной звёздочке. Он всю жизнь провёл на командных должностях и знал личный состав, как свои пять коротких, толстых пальцев, поросших чёрными волосами. Такие же чёрные, жёсткие волосы торчали у майора из ушей и ноздрей, а вот на голове, увы, отсутствовали, ограничиваясь седым венчиком вокруг блестящей лысины. И на что ему далась эта невзрачная звёздочка на старости лет? Может, прибавка к военной пенсии, если на дембель подполковником? Как бы там ни было, батарея ещё не знала, в какие лапы она попала, когда парой сотен глаз разглядывала прохаживающегося перед строем приземистого и чем-то неуловимо смахивающего на обезьяну в форме майора. Майор тоже насупленно разглядывал строй из-под кустистых бровей. Он, в отличие от них, прекрасно знал, что их знакомство ничего хорошего не сулит этим, считающим себя дерзкими, башибузукам. Как ломать через колено хоть бы даже и кавказцев по одному и пачками, майор знал хорошо. Поэтому смотрел на солдатиков, как удав на бандерлогов, и те, кто оказался посмышлёней, предпочитали не встречаться глазами с этим немигающим, неподвижным взглядом. А вот здоровяк Хаджаев смотрел прямо и дерзко и, сам того не ведая, заработал пару месяцев нарядов через день. За что? Да за то, что дерзкий, как сорокавосьмипушечный фрегат, или за то, что считает себя таковым. Ох, Мага, физическая сила — это ещё не всё в этом мире. Но на то армия и школа жизни, чтобы учить таких, как ты. А где и кто ещё научит тебя быть чуточку хитрее, если ты две двухпудовые гири поднимаешь, пока не скажут "хватит". Вон Арсланов опустил глаза под пушистыми, как у девушки, чёрными ресницами, и только рассеянная полуулыбка играет над квадратным подбородком, который, пожалуй, выдержит даже точный удар, если в него не вложиться. В смысле в удар… И прошёл пытливый взгляд комбата, не задерживаясь, но автоматически отметив — этого можно ставить дежурным, у него наряд летать будет! А вот открытый, располагающий взгляд высокого и стройного младшего сержанта — экий красавчик, прям рейнджер американский, ну ничего, ты у меня скоро поймёшь, что не все люди — братья и нехер лезть к миру со своей любовью. Меня, например, любить не требуется, а вот бояться — обязательно! Так, кто тут у нас ещё? Ага, взрослый и умный армянин, тоже младший сержант, явно брился с утра, но к вечеру щетина уже обозначилась до самых глаз. Этот, пожалуй, справится с батареей, когда нужно старшину замещать… Он читал их как открытую книгу и практически не ошибался. Всё было в этом взгляде — и понимание жизни, и знание солдатской психологии, не было в нём только сострадания. Ну не любил майор Бреславский людей, и они платили ему взаимностью. А может, и наоборот? Всё случилось много лет назад, когда маленький и щуплый Гриша ещё был открыт миру, а мир в лице крепких и подвижных как ртуть темноглазых и темноволосых мальчишек в Промышленном районе Орджоникидзе весело скалился и задирал худосочного Гришу, который носил скрипочку в футляре.
— Значит, так, строиться по команде мы не умеем! Плохо, очень плохо… — майор сделал печальное лицо и стал похож на грустного мима. — Значит, будем отрабатывать команды "Разойтись!" и "Строиться!". Старшина командует, а сержанты — на инструктаж в ленинскую комнату!
— Есть! — прапорщик Овчинников лихо козырнул, и все поняли, что это серьёзно.
Они сидели в ленинской комнате. Восемь командиров отделений и майор. И последний проникновенно и доверительно рассказывал, какие сволочи этот личный состав и как нельзя давать им ни минуты передышки:
— Солдат всегда должен быть занят. Как только у солдата появляется хоть одна свободная минута, он тут же думает, как накосячить. И придумает, не сомневайтесь! — Чем дольше длилась беседа, тем выше вырастала стена между слушавшими майора сержантами и топающей по центральному проходу батареей. Как-то само собой получалось, что у них разные цели и задачи. — А если солдатик накосячил, то кому отвечать — мне? Нет. Отвечать младшему командиру, то есть вам! — майор обводил присутствующих взглядом, и в нём отчётливо читалась прямо-таки отеческая забота о сержантах. И сочувствие… — То есть они на расслабоне, — короткий, толстый палец упёрся в стену, за которой продолжался дробный перестук, — а вам пиздюлей. И дембель тридцать первого декабря. А всё из-за чего? Что, младший сержант Копытов койку плохо заправил? Нет, Копытова научили в учебке койку’ заправлять. Не так ли, Ваня? — Ваня Копытов удивлённо моргал тёмными ресницами, но исправно кивнул головой. — Правильно! А койку не считает нужным заправлять, как положено, рядовой Хаджимурадов. И ему по херу, что командира отделения Копытова за это поимеет командир взвода, а командира взвода поимеет майор Бреславский. Потому что майор Бреславский не хочет, чтобы его самого на старости лет имели! Вы поймите, в армии всё начинается с сержанта. Если командир отделения не сможет добиться беспрекословного выполнения подчинёнными своих приказаний, никто сверху этого тоже не добьётся. А значит, что? Полный бардак и развал армии…
То, что говорил майор, казалось неискушённому Ромке логичным, и он чувствовал, как в нём вновь растёт и крепнет готовность навязать теперь уже не батарее, а всего-то отделению свою волю. Тем более что это вовсе и не его воля, а воля устава, которую он, согласно данной присяге, обязан лишь ретранслировать вниз по служебной лестнице, независимо от собственных представлений и желаний. И вот в этом "независимо" и пряталось оправдание себя в своей готовности, выражаясь по-простому, дрючить таких же, как он сам, срочников. Фактически товарищей по несчастью. Тем более что никакой видимой корысти в том для него лично не существовало. А как раз наоборот, противоречие его требований базовым интересам солдат отделения неминуемо приведёт к конфликтам, которые усложнят ему существование в коллективе. Потребуется повышение самодисциплины и даже самоотверженность. Придётся научиться хитрости и изворотливости, поскольку навязать свою волю коллективу, который сильнее тебя, иначе невозможно. В общем, изменение сложившихся вполне комфортных, хотя и довольно фамильярных взаимоотношений с сослуживцами не предусматривало никаких бонусов, но сулило лишь неприятности. Так почему же он почувствовал в себе готовность ввязаться в эту не свою борьбу и за чужие интересы, не имея никакой выгоды и подставляя собственный зад? Пока лишь готовность…
Манипулирование людьми — довольно сложная наука, предполагающая обширный набор инструментария. Майор Бреславский начинал с грубых приёмов, апеллируя к базовым инстинктам, но в его рукаве имелось и умение работать с тонкими настройками, персонально направленными. Впрочем, он не спешил. Чего-чего, а времени в армии до хрена. У срочников — два года, с кровью вырванных из самой юности. У офицеров — вся вырванная жизнь…