— И запомните: по любым вопросам, с любыми проблемами не задумываясь обращайтесь ко мне лично, — так майор закончил инструктаж.
Выглядел он в этот момент добрым и всепонимаюшим дедушкой Лениным. У Ромки даже не щёлкнуло внутри, что за последней фразой скрывалось фактически то же самое, что более топорно предлагал ему в своё время майор ОБХСС Табаков, чьё предложение о сотрудничестве он отверг, сначала гневно и не задумываясь, а потом хорошо подумав и очень вежливо. Отверг, несмотря на катастрофические последствия, в результате которых он и очутился в армии. Чтобы здесь столкнуться с тем же самым. Воистину всё развивалось по спирали. Вот только спираль в его случае закручивалась вниз.
Часть IVТы или тебя
"Мы будем жить теперь по-новому!" — словами этой песни можно передать настроение, воцарившееся в казарме. Майор дневал и ночевал в батарее. Ну не ночевал, конечно, но приходил до подъёма и уходил после отбоя. Он сопровождал их на завтрак, обед и ужин. Не гнушаясь солдатского котла, сидел за отдельным столом и с аппетитом уплетал по миске свинины, заботливо наложенной дневальным. Похоже, майор был тот ещё скряга и экономил на офицерской столовой. Возглавлял батарею на разводе части, естественно. Браво маршируя впереди — на голову ниже правофлангового рядового Онищенко, — он шёл, печатая шаг, и фуражка смешно подпрыгивала на его лысом, загорелом черепе. С неиссякаемой энергией Бреславский дрючил батарею. Причём не только срочников. Из-за стен его кабинета можно было слышать, как он ежедневно распекает командиров взводов — молодых лейтенантов, которые прежде не стремились рвать жопу. Сержантов он регулярно и с большим знанием дела дрючил перед строем. Взыскания сыпались, как листья дуба падают с ясеня. Это было даже на руку — не приходилось отдельно объяснять подчинённым, почему они в свою очередь закручивают гайки. — Бреславский прилюдно и во всеуслышание требовал, чтобы сержанты добивались беспрекословного подчинения. Периодически воля майора сталкивалась с неотчётливым сопротивлением, но основное противостояние происходило на уровне рядовые — сержант.
Не вылезавший из нарядов Хаджаев традиционно отказывался мыть сортир. Да и вообще что-либо мыть. Обычно по загадочному стечению обстоятельств эта работа доставалась другим дневальным. Сам же Хаджаев соглашался лишь натирать центральный проход двухпудовой "Машкой" — деревянной колодой на длинной ручке, подбитой снизу войлоком. "Машкой" растирали свеженанесённую на пол мастику, чтобы пол блестел и лоснился по итогу как котовы яйца. Работа была довольно тяжёлая и чистая. И вот Магомед, обычно в одних синих армейских трусах и тапочках, играючи орудуя тяжеленной "Машкой", которую тот же Акматов, например, вообще не мог поднять, методично и даже как-то самозабвенно драит центральный проход, пока вся батарея занята на работах вне казармы. Блестит от пота широченная спина, толстыми жгутами перекатываются под загорелой толстой кожей эластичные мышцы. Мага тяжело дышит, но нет-нет да молодецки крутанёт колоду над головой для куража — такое не под силу больше никому в батарее, да что там — во всей части. Видно, что это не столько работа для него, а скорее тренировка. Но вот выходит из своего кабинета Бреславский. Он долго сидел за столом согнувшись и писал план занятий с личным составом наследующий месяц. Потягивает больная поясница, ноет затёкшая шея, майор неприязненно смотрит на пышущую физическим здоровьем груду мышц и идёт в туалет. Вялая струя, не добивающая до дырки свежеотдраенного Акматовым толчка, не добавляет настроения.
— Дневальный! — зычно командует комбат, приоткрыв туалетную дверь.
— Я! — гулко басит Хаджаев. Двое оставшихся дневальных убирают территорию вокруг казармы. Дежурный сам стоит на тумбочке.
— Почему в туалете бардак!? Ну-ка, ко мне!
Хаджаев вразвалку заходит в туалет, не ожидая от приглашения ничего хорошего. Он заранее хмурится.
— Почему разводы на полу? (И где он нашёл разводы?) Перемыть и доложить! — Тишина. — Не слышу ответа! — майор в упор смотрит на рядового.
— Есть… — неохотно отвечает Хаджаев. Он решает не обострять ситуацию, зная, что мыть всё равно не будет, но по крайней мере изображает подчинение, надеясь проскочить. Майор прекрасно понимает, что чувствует строптивый подчинённый, и знает, как будут развиваться события дальше.
Хаджаев остаётся в туалете, майор уходит в свой кабинет, на ходу бросая козырнувшему дежурному, что через пятнадцать минут проверит полы в туалете и территорию вокруг казармы. Дежурный понимает, что пиздец подкрался незаметно, и делает вялую попытку проскочить на тоненькую:
— Дневальный!
Из туалета высовывается круглая голова шестьдесят-последнего размера:
— Ты чё орёшь?
— Мага, надо перемыть полы в туалете.
— Хочешь, иди и перемой сам, а я на тумбочке постою.
— Ты чё, с дуба рухнул? Дежурному не положено.
— На положено хуй наложено. Я мыть не буду!
— Ну тогда иди, позови Шарипова. Это он плохо помыл. Пусть перемывает. Аты вместо него на территории оставайся.
Хаджаев одевается и уходит. Долго никого нет. Дежурный — исполнительный и недалёкий младший сержант Горбатько — ёрзает на тумбочке. Наконец появляется Шарипов.
— Шарипов, ты где шляешься? — злобно шипит дежурный, чтобы не слышно было в кабинете командира. — Давай быстро в сортир и перемывай полы! Комбат приказал.
— А чё я перемывай? Я нормально помыл — ты же принял. Хаджиеву приказали, пусть он и моет.
У Горбатько не так много средств воздействия на рядового. Тем более что тот по-своему прав. Именно дежурный должен справедливо распределять работы между дневальными, и то, что Шарипову или Акматову постоянно достаются самые грязные участки, конечно, свидетельствует о пристрастности дежурного. В принципе, всем всё понятно. И не будь Горбатько сержантом, он бы сам не вылезал из сортира стряпкой в руках. Но по иронии судьбы, а может, и не по иронии вовсе, а как раз по самой что ни на есть армейской закономерности Горбатько — сержант. Вот Дубидзе, который в момент свернёт любое отделение в бараний рог, поехал в войска ефрейтором с одной лычкой. А Горбатько, мывший вместо него в учебке туалет, стоит на тумбочке младшим сержантом и включает дурака.
— Рядовой Шарипов, дневальный обязан выполнять приказания дежурного, — заводит он гнусавым голосом.
Шарипов отличается благородством. Он плюёт дежурному под ноги и идёт в туалет.
Ромка, который всё это время сидит в ленинской комнате с открытой дверью и печатает одним пальцем распорядок дня на пишущей машинке "Ятрань", задумывается, продолжая механически нажимать на клавиши. Как бы он сам поступил на месте Горбатько? Его, как и в учебке, пока не ставят в наряд, используя для более интеллектуальных занятий, но подобных ситуаций хватает и без нарядов. Одна зарядка, которую именно он проводит с батареей по приказу комбата, чего стоит. Не секрет, что остальные подразделения части, едва выбежав из казармы, находят укромные уголки, где половина личного состава курит, а вторая половина ковыряет в носу. Он же заставляет свою батарею бегать положенные пятнадцать минут, а потом приседать и отжиматься. Это приводит к постоянным конфликтам с желающими покурить вместо бега и отжиманий. Удивительно, что претензии предъявляют не только хиляки, которым не хватает дыхалки, но и вполне выносливые, спортивные кавказцы. Такое ощущение, что некоторые заводилы ищут любой повод, чтобы обострить ситуацию. Иногда он отделывается формальными фразами, что это для их же пользы, иногда приходится поминать устав, как Горбатько сейчас. Правда, делает он это в другом тоне, не блеет и не заискивает, а сам идёт на обострение. Пока это прокатывает. Ещё сохраняются некоторая дистанция и авторитет, заработанный в карантине. Пока… С ним предпочитают не связываться. Не связываться, потому что никто ещё не представляет, к каким последствиям может привести открытое неподчинение. Но запас прочности неумолимо тает. В батарее появились свои естественные лидеры. По уму именно им следовало бы передать сержантские полномочия. И тогда именно им пришлось бы лавировать между молотом устава и наковальней хотелок личного состава. Интересно, сохранился бы после этого их авторитет? Но это — по уму. А много ли в армии происходит по уму? Насколько проще была бы его жизнь, не будь лычек на погонах. Ему вполне хватает физических кондиций, чтобы к нему не докапывались просто так. Служи, не залупайся, никого не трогай — и тебя никто не тронет. Нет же, Бреславский так развернул жизнь в батарее, что командирам отделений постоянно приходится противостоять подчинённым. К настоящему моменту сержанты расслоились, как и остальная батарея. Горбатько добивается выполнения приказаний нудным скулежом, абсолютно потеряв какой-либо авторитет. Подчинённые общаются с ним по принципу "не трожь говно — вонять не будет". Копытов и Парасюк фамильярничают с личным составом, каждый раз давая понять, что от них ничего не зависит. Подчинённые принимают правила игры, взамен нахально демонстрируя, что между ними и сержантами нет никакой дистанции: "Копытов, постой на тумбочке, я в чипок сгоняю". По жизни между ними действительно нет никакой дистанции — они ровесники и, будь они на гражданке, различия в статусе определялись бы только личными качествами. Но они не на гражданке, и можно сколько угодно делать вид, что всё нормально, однако фраза "постой на тумбочке", даже если на неё ответ "обойдёшься", де-факто вырывает твои лычки с мясом. Вот тут Ромка подошёл в своих размышлениях к очень важному для себя вопросу, который неотчётливо, но неотвязно витал в воздухе с тех пор, как он впервые, ещё в приёмнике повёл батарею на обед. А что значат для него эти пресловутые лычки? Безусловно, лычки — это символ власти. Но не всегда сама власть… Эта власть может быть микроскопической и смехотворной, как у Горбатько, а может — огромной и всепроникающей, как у Осокина. И где на этой логарифмической линейке его место? И нужна ли она вообще — эта власть? Более того, она автоматически и неизбежно заканчивается вместе с дембелем. И те, кто не служил, даже не подозревают о её существовании. И могут прожить жизнь в счастливом неведении. Или не могут? Или власть, единая по своей сути, не делясь на власть сержанта и генерала, пахана и начальника зоны, восточного диктатора или демократически избранного лидера, делит людей на тех, кто навязывает свою волю, и тех, кто этой воле подчиняется. А то, что чужую волю никто не принимает добровольно и её нужно навязывать, Ромка здесь, в армии, усвоил раз и навсегда. Какие бы ритуальные танцы с демократическими выборами ни устраивались — это лишь фиговый листочек, призванный прикрыть грубую срамоту: любая власть берётся, удерживается и исполняется только силой. И власть Чингисхана не отличалась, по сути, от власти президента США-самой демократической демократии в мире. Поэтому вопрос стоит предельно просто: на какой ступени пищевой цепочки ты находишься? И соответствует ли это место твоим амбициям? Подавляющее большинство людей находятся в самом низу. Это ни хорошо, ни плохо. Это данность. Так устроена жизнь. Другое дело, что большинство из этого большинства даже не задаётся подобным вопросом. А вот это уже неправильно. Ты можешь выбрать любое место в жизни, но твой выбор должен быть осознанным. А дальше ты уже в меру сил и способностей будешь либо соответствовать своему выбору, либо нет. В первом случае это гармония, в противном — личная драма. Но если ты вообще отказался делать выбор или даже не признаёшься себе в том, что вопрос стоит именно так и необходимо определиться, то извини, но это позиция парнокопытного.