Ромке была простительна такая бескомпромиссность. Неделю назад ему исполнилось девятнадцать, и судьба до сих пор не гладила его по головке. Он не успел додумать свою мысль, вернулась батарея и прозвучала команда "Строиться!". Но он знал, и знал это давно, что сделал свой выбор ещё в детском саду. А может, и раньше. А может, и не он вовсе его сделал?
Стараниями Бреславского взаимоотношения в батарее изменились. Они стали более формальными и оставались таковыми даже в его отсутствие. Была суббота, и комбат отбыл в гарнизон вместе с другими офицерами. Старшина тоже уехал. На хозяйстве остался молодой и зелёный лейтенант Рыжиков, лишь год как окончивший училище. Ещё недавно его вообще не воспринимали всерьёз, вяло козыряя при встрече и позволяя непринуждённые позы при общении. Но Бреславский проводил свою воспитательную работу не только с сержантами, и, как говорится, всё течёт…
Ромка в кои-то веки оказался в наряде и был дежурным по батарее. Дневальные ему попались покладистые, комбат отсутствовал, и он не требовал чрезвычайного порядка. Батарея традиционно находилась на работах, в казарме царила сонная тишина. Один дневальный подпирал спиной стену на тумбочке, лениво шлифуя при помощи ветоши и ядрёной зубной пасты "Поморин" залитого эпоксидной смолой скорпиона на куске плексигласа — будущий брелок любимой девушке. Двое оставшихся зашкерились в недрах казармы с присущей солдату Советской армии способностью раствориться в насквозь просматриваемом пространстве. Причём случись неожиданный обход, и проверяющий обнаружит каждого при деле — усердно протирающим пыль или возюкающим мокрой тряпкой по полу. Ромка решил не упускать редкую возможность, как у них выражались, прибуреть и расположился в одних трусах позагорать на скамейке перед казармой. Его, белокожего мальчика, уже совершенно не смущало, что стоял полдень и под прямыми лучами солнца температура была за пятьдесят. Он не сгорал. Совсем… Не заметил, как уснул. А проснулся от резкого окрика "Встать!". Перед ним стоял красный от злости лейтенант Рыжиков, а позади ехидно скалился его первый взвод. Это была редкая возможность посмотреть, как сейчас будут дрючить принципиального сержанта и как он будет себя чувствовать на их месте. Ромка вскочил.
— Почему не по форме?! — Рыжикова прямо крючило от злости, и Ромка не понимал причину такой ненависти. Да, он облажался. Но, учитывая выходной и отсутствие старших офицеров, ситуация не выглядела вопиющей. Лейтенант вполне мог не демонстрировать при личном составе такую форму идиосинкразии по отношению к младшему командиру, а спокойно отчитать потом наедине.
— Виноват!
— Два наряда вне очереди, и я доложу о случившемся командиру батареи!
Последнее выглядело настолько беспомощно и как-то по-детски, что Ромка не сдержался и брякнул:
— Валяй!
Взвод замер. Лейтенанту уже некуда было краснеть, и он посинел. Казалось, глаза сейчас вылезут из орбит. Ромка неуместно успел подумать, что рыхленькому Рыжикову, который за пять лет в училище так и не освоил толком подъём переворотом, наверное, доставалось от сокурсников.
— Отставить! Зайти в кабинет! — выдал он совсем уж ни к селу ни к городу и убежал, забыв распустить взвод. Казалось, он вот-вот расплачется.
Взвод распустился самостоятельно и окружил Ромку.
— Пиздец тебе, сержант! — влез неугомонный Акматов, умудрявшийся оказаться затычкой в любой бочке.
Впрочем, мелкий и юркий киргиз был абсолютно незлобив, обижаться на него не имело никакого смысла. Тем более что он высказал очевидную вещь. Злорадство рядовых сменилось каким-то нездоровым любопытством и отчасти сочувствием. Всё-таки персонального говна Ромка никому не делал.
— Это его второй взвод довёл на позициях, а тут ты со своими трусами. Теперь точно настучит, чмошник.
— Ладно, Романов, подумаешь, в наряд сходишь…
— Не, нарядом точно не отделается!
Все спешили поделиться своим мнением, но Ромка не стал слушать и пошёл одеваться. Угораздило же его заснуть на солнцепёке. Впрочем, солдат заснёт в любых условиях. Засыпали не только стоя в строю, но, случалось, и на ходу в строю…
В понедельник вернулись офицеры. Ромка ожидал вызова на разбор полётов. И он последовал. Но вызвал его не комбат, а замполит капитан Пронин. До этого тоже казавшийся неприметным тюфячком с оттопыренными ушами. Настолько добродушным и незлобивым, что Ромка как-то позволил себе на политзанятии показавшееся ему очень остроумным замечание, чего никогда не допустил бы в учебке с суровым капитаном Осередным. Тема лекции была "Современная международная обстановка". А читал её замполит, то и дело сверяясь с учебником по политподготовке. Все клевали носом, пока Ромка прилюдно не поинтересовался, какие современные реалии капитан находит в учебнике десятилетней давности. В классе раздались смешки, а реакция замполита оказалась неожиданно бурной. Он покраснел и очень эмоционально заявил, что такими вопросами младший сержант Романов демонстрирует свою политическую незрелость и в конечном счёте льёт воду на мельницу империализма. Вот так! Ни больше ни меньше. Ромка, помнится, ещё посмеялся про себя над тупостью замполита и никаких выводов из случившегося не сделал. Сейчас же разговор был какой-то странный. Капитан не кричал, снова говорил тихим, мягким голосом и выглядел довольно дружелюбным. Он не столько говорил сам, сколько задавал вопросы. Расспрашивал о его жизни на гражданке — про учёбу, работу и занятия спортом, а потом неожиданно отпустил. Далее последовал вызов к Бреславскому. Майор выглядел уставшим и расстроенным, хотя и пытался это скрыть. Он тоже говорил с Ромкой в несвойственной ему манере, не мешал с говном, как обычно, а просто выяснил, что произошло, и, с непонятным сожалением покачивая головой, устало произнёс: "Ладно, иди…" Ромка, грешным делом, даже решил, что его пронесло.
На следующий день незапланированно назначили комсомольское собрание. Выступал замполит. И сначала долго рассказывал о напряжённой международной обстановке. Говорил, что враги в бессильной злобе от того, что не могут справиться с лагерем социализма военным путём, идут на различные подлые ухищрения и усиливают подрывную идеологическую деятельность. Так, по его словам, тлетворное влияние Запада проникло на советскую почву и особенно в молодёжную среду: "Используя незрелость отдельных молодых людей, агенты вражеских разведок навязывают им ложные представления о целях и смысле жизни. На первое место выпячиваются меркантильные, бездуховные идеалы. Поощряется бездумное потребление, погоня за материальным. Несознательная молодёжь, а среди них встречаются и отдельные комсомольцы, стараясь выделиться, использует приобретённые с рук на различных толкучках и барахолках сомнительного качества импортные вещи, непонятно стрижётся и красит волосы, крикливо одевается, слушает западную музыку, даже не понимая, о чём там поётся…". Зал засыпал, Ромка тоже клевал носом. Но вот его кто-то толкнул вбок, замполит смотрел прямо на него: "И, к сожалению, должен отметить, что эта зараза проникла в спортивные круги и прежде всего поразила секции единоборств, бокса и борьбы. Вот, младший сержант Романов, например, с виду примерный комсомолец и вроде ничем не отличается от нас с вами, но…" — здесь замполит взял театральную паузу, и все головы повернулись в Ромкину сторону, он почувствовал, как краснеют уши. — Но я, например, не знаю, что на душе у комсомольца Романова. Потому что ни один, я подчёркиваю, ни один честный советский военнослужащий не позволит себе демонстративное нарушение воинского устава! Тем более непозволительно это младшему командиру, который всем своим поведением, начиная от внешнего вида и заканчивая выполнением приказаний вышестоящего начальства, обязан демонстрировать преданность воинскому долгу и нашей непобедимой социалистической Родине!" — пафос замполита зашкаливал, и, если бы не резкий запах пота и гуталина, висящий в душном, закрытом помещении ленинской комнаты, Ромка решил бы, что ему это снится. А дальше замполит понёс откровенную околесицу. По его словам, выходило, что Ромка — возможный скрытый враг, который ещё на гражданке вступил на скользкий путь западопоклонничества и предательства коммунистических идеалов и теперь здесь, в армии, целенаправленно разлагает подчинённых, подрывая дисциплину и тем самым в конечном счёте обороноспособность Родины. Из случайной и незначительной стычки с Рыжиковым замполит раздул целую теорию о злостном неподчинении офицеру с целью дискредитации воинской службы, а синие, как у всех присутствующих, солдатские трусы теперь напоминали знамя анархии с костями и молотом. Чем дальше уходил замполит в дебри спутанного сознания, тем больше Ромке казалось, что вот-вот кто-то, а скорее всего Бреславский, встанет и прикажет прекратить балаган. Но Бреславский всё не вставал, и цирк продолжался. Наконец круглолицый, с оттопыренными красными ушами и детским румянцем на круглых щеках капитан закончил. И тогда поднялся Бреславский. Но он не назвал всё сказанное бредом сивой кобылы, а несвойственным ему глухим, надтреснутым голосом принялся, словно извиняясь перед капитаном, заверять того и всех находящихся в ленкомнате, что не потерпит неподчинения и самовольства во вверенном ему подразделении. Вслед за майором выступал старшина, потом младший сержант Комник. Очень обтекаемо и обезличенно они также заверяли присутствующих и прежде всего замполита, что гидра вседозволенности не прорастёт в столь славном и дружном коллективе. В конце Пронин дал слово Ромке и предложил ему объяснить собратьям по оружию, как он докатился до такой степени нравственного падения. Плохо соображая что-либо, Ромка промямлил, что ничего такого не имел в виду, и тоже заверил две сотни разглядывающих его глаз, что подобное не повторится. Ему влепили строгий выговор по комсомольской линии, и это не бог знает какое ужасное наказание как-то не вязалось с вероломной изменой Родине, в которой его фактически обвинял замполит. Бреславский же вообще его не наказал. А два наряда вне очереди, объявленные Рыжиковым перед строем, так и остались висеть в прозрачном знойном воздухе.