— У тебя три раза за последние две недели встречается, что Кобаладзе плохо выбрит. И каждый раз ты делаешь ему просто замечание. А тебе не кажется, сержант, что пора и власть применить, чтобы солдату впредь неповадно было повторять нарушение?
— Товарищ майор, у него такая щетина, что лезвие "Нева" не берёт. Я лично проверял. Эти лезвия, они же для технических целей, а старшина говорит, что в гарнизоне других нет. К тому же воды два раза не было. Он скребёт, скребёт на сухую, изрезался весь, и раздражение по лицу пошло. Поэтому делаю замечания, он правда старается…
— И что ты предлагаешь? — голос майора налился металлическим оттенком. — Дождаться, когда на разводе части командир или замполит заметят и всё подразделение выебут?
— Никак нет, товарищ майор, он уже написал домой. Должны прислать, если дойдут, конечно… — под конец фразы голос сержанта начал терять уверенность. — Ему в прошлом письме написали, что выслали, но в посылке не оказалось…
— Кто хочет, ищет возможность, кто не хочет — находит причину! Чтобы больше такого не повторялось, я проверю.
— Так точно!
— Теперь… ты постоянно пишешь, что нет зубной пасты, лосьона после бритья. Так почему не организуешь закупку через старшину?
— У ребят денег нет. На следующей неделе получим денежное довольствие и сразу всё купим.
— А куда, интересно, деньги делись? На семь рубчиков в месяц можно хоть пять лосьонов купить и зубной пасты до ёбаной матери! — Ромка молчал и переминался с ноги на ногу. — А я тебе скажу, куда они делись! Ты сам, сержант, бегал в чипок, хоть я запретил, и закупил там на всех тонну карамели и папирос! Вон у тебя на последней странице список, кто сколько сдал и на что!
Список действительно присутствовал и палил всех с потрохами:
"Фазлыев — 6 р. (7 пачек "Астры", 1 кг конфет,) печенья, 1 б. джема, 1 б. сока).
Мирзабеков -6 р. (5 пачек "Медео", 1 конфет + 1 печенья).
Гамидов — 5 р. (1 кг конфет, на остальные — с фильтром).
Хасанов — 3 р. (I конфет + 1 печенья, 1 б. джема).
Мурзилов — 4 р. (1,5 конфет + 1 печенья, 1 б. сока).
Акматов — Юр. (конфет на все)…"
Бреславский поднял на него глаза:
— Куда Акматову столько конфет? Жопа слипнется…
— У него день рождения, он всех угощал…
— Тоже мне, Рокфеллер. Мало того, что они потом дрищут от этих конфет и пасту купить не на что. Так я же запретил до сдачи итоговой проверки личному составу посещения чайной! Где они эти конфеты и печенье прячут, по-твоему? В тумбочках и под матрасом! Где же ещё? А то ты не знаешь! И пишешь при этом, что в тумбочках порядок. А дежурный по части только и норовит говна нарыть перед проверкой! А получит за это кто? Бреславский! А я не хочу под дембель, чтобы меня драли, как сраную кису, из-за какого-то сержанта! Ну?!
— Виноват, товарищ майор!
— Виноват он… Так, что у нас дальше? Смотрим вчера. Утренний осмотр; рядовые Мирзабеков, Хасанов не подшиты, Мурзилов — не чищена бляха, ботинки, грязный подворотничок. Попов — не побрита шея. И что? Ты просто перечисляешь недостатки, а где твоя реакция на них?
— Я сделал замечания, они устранили.
— Устранили они! Я вот читаю всю предыдущую неделю и каждый день вижу, что к утреннему осмотру половина отделения не готова. А потом они, видите ли, соизволят устранять… А почему сразу не свернуть их в бараний рог, чтобы даже в голову не приходило быть неготовыми! Пусть не спят, а подшиваются, бреют шею и чистят бляхи! Вместо сна! Заставлять нужно, сержант, а не замечания делать! Добреньким хочешь казаться? Так, дальше… рядовой Арсланов получил выговор от старшины за плохое выполнение обязанностей уборщика. Почему от старшины, а не от командира отделения? Почему это доходит до старшины, а? Дальше. На ПХД все работали добросовестно. В лучшую сторону отмечаю рядовых Акматова и Фазлыева. На занятии по физо слабую подготовку показали Акматов, Гамидов и Мурзилов. Отличились Арсланов, Кобаладзе и Чиркин. Это ясно. Так, рядовой Попов — постоянные пререкания в строю, выговор от своего имени. Пререкания?! Выговор за пререкания в строю? На глазах всего отделения? И это вместо трёх суток гауптвахты для начала?! Чтобы он понял, что лучше свой язык откусить, чем с сержантом пререкаться! — майор начинал багроветь…
— Я не имею полномочий от своего имени гауптвахту назначать… — Ромка ужасно жалел, что записал это в блокнот. Лучше бы он отвёл тогда Попова в туалет и дал пиздюлей. Как хотел, но не сделал. Потому что перед этим с ним также пререкался мелкий, но задиристый Хасанов, а дать тому пиздюлей он не мог, потому что потом имел бы дело со всеми чеченцами батареи…
— Конечно, не имеешь! А доложить по команде ты тоже не имеешь языка? А лучше докладную написать. Чтобы пресечь на корню даже попытку’ пререканий! Вот что, Романов, я сколько раз вам всем говорил, чтобы не заигрывали с подчинёнными? Не пытались быть добренькими и хорошими для всех. Говорил или нет?
— Так точно, говорили!
— Ну, и что тогда с тобой делать? Как бы ты сам поступил на моём месте? — Ромка переминался с ноги на ногу, глядя в пол. — Ну, что молчишь?
— Наказал бы…
Майор неожиданно успокоился. Так же быстро, как завёлся.
— Наказать — это самое простое. Цель же не в том, чтобы наказать, цель в том, чтобы добиться результата. Достучаться до мозгов, чтобы они включились. У тебя же светлые мозги, Рома. Но им мешают предрассудки. Ложные понятия о том, что хорошо и что западло. Это представления, которые ты подобрал на улице в своей Пензе. Ну и что, скажи мне, добились успеха в жизни твои учителя? Ну? Молчишь, вот то-то! Да они уже по зонам гниют и на лавочках бухие валяются, кому повезло. И работают слесарями и штукатурами. Что, не так? Я жизнь знаю, меня не наебёшь! А тебе ещё в МГУ возвращаться. И восстанавливаться на втором курсе. А там посмотрят, как ты служил. С какой характеристикой вернулся. И что ты, скажи на милость, взасос братаешься с этими чурбанами в своём отделении? Жопу свою из-за них подставляешь. И мою, кстати, тоже! Они же имбецилы. Ты посмотри на эти рожи. Там каждого второго зачали в пьяную ночь! У вас разные пути по жизни. Если, конечно, у тебя хватит ума не цепляться за эти уличные понятия и ложную солидарность.
Ромка стоял, опустив голову и не решаясь встретиться с майором взглядом. Нельзя сказать, что его оставляли равнодушным эти резкие, бьющие наотмашь слова. Бреславский казался искренним и говорил то, в чём он сам боялся себе признаться.
— В общем, так, Романов, давай определяйся. Или служишь, как положено, и мы вместе наводим порядок в батарее, или не обессудь — я всё равно добьюсь своего, но твоя жопа треснет! Замполит тебя доест, и я помогу. И ни о каком МГУ можешь даже не мечтать. Не говоря уж про отпуск и дембель раньше тридцать первого декабря. А теперь пошли проверять тумбочки…
Он получил два наряда вне очереди. И, в общем-то, даже не имел к майору внутренних претензий. Скорее, вопросы к себе…
Они бегут. Марш-бросок двенадцать километров. В полном снаряжении. Автомат, подсумок с полными рожками, штык-нож, ОЗК, противогаз, шинель в скатку, фляга. Время десять вечера, чтобы не так жарко. Уже быстро темнеет, но всё равно за тридцать. Ромка старший по батарее и бежит сбоку от колонны. Его всегда назначают старшим на все физические мероприятия. Солдаты чертыхаются в строю, но выкладываются по полной. Бегут все подразделения, и тот, кто займёт последнее место, бежит ещё раз. Об этом не хочется даже думать. Вот когда пригодилась Ромкина упёртость при проведении зарядки. Его батарея выглядит более тренированной, нежели остальные, но есть серьёзная проблема. Это рядовой Павлов из третьего взвода. У него астма, и он задыхается. Непонятно, как его вообще призвали. Проблемы у хилого Акматова и двадцатипятилетнего музыканта Гамидова с узкой, впалой грудью. И ещё несколько дохликов чувствуют себя неуютно, мягко говоря. А время засекается по последнему прибежавшему в каждом подразделении. Поэтому некоторые сержанты несут уже по два автомата — помогают самым отстающим. Но Павлов совсем бледный, хоть его автомат Ромка забрал, как только отбежали от части. Рот рядового открыт, как у рыбы, вытащенной на берег, в глазах ужас сменяется бессмысленным выражением.
— Батарея, шагом! — Ромка надеется, что отстающие немного придут в себя. — Витя, забери АКМ у Мурзилова!
Витя Чиркин, бесконечно выносливый КМС по велоспорту, молча забирает автомат у шатающегося неряхи Мурзилова. Ромка снимает с Павлова даже ремень и молча суёт кому-то в строю. Остаётся пара километров, но всё напрасно — рядовой Павлов падает в сухую, нагретую за день пыль. Непонятно зачем, Ромка в отчаянии и каком-то остервенении бьёт его носком ботинка по рёбрам и ещё раз. Не очень сильно, чтобы не сломать, но болезненно. Павлов, шатаясь, встаёт на четвереньки и пытается ползти.
— Батарея, стой! Федя, помоги!
Они с сержантом Васильевым снимают с себя по одному автомату, отдают кому покрепче и рывком поднимают Павлова на ноги.
— Батарея, бегом марш!
Они бегут в самом хвосте колонны, держа рядового под руки, и он даже перебирает ногами. У него на губах и подбородке разводы высохшей пены.
Они добежали. И были не последними. И кого-то другого отправили на второй круг. А вот и казарма наконец-то. Так твою… воды опять нет! Ну и духан будет стоять всю ночь…
Кстати, у Павлова прошла астма. Совсем. Приступы больше не повторялись никогда. За год бледный и худой как щепка бывший колхозный шофёр набрал десять килограммов и превратился в здорового, краснорожего мордоворота, связываться с которым больше никому не приходило в голову. Но на Ромку он зла не держал.
Они работали на территории, как обычно. Что-то убирали, что-то красили. В небе привычно шла война. Белые волнистые следы целей пересекались с такими же белыми трассерами противоракет, и в местах их пересечений возникали белые же кучерявые облачка разрывов, из которых сыпались горящие обломки. Иногда доносилось гулкое эхо взрыва, иногда нет. Всё зависело от расстояния. Иногда цель пролетала прямо над частью и её сбивали уже потом. Иногда не сбивали вов