Бреславский словно читал мысли. И как-то раз, вскоре после комсомольского собрания, вызвал Ромку на разговор. Он велел ему остаться, когда закончилось занятие с сержантами и все потянулись на выход.
— Скоро аттестация. И кровь из носу ты должен добиться дисциплины в отделении на все сто! И сам, смотри, не угоди в какое-нибудь говно, как ты умеешь! Ну, что молчишь?
— Так точно!
— Да не нужно мне твоё "Так точно", я с тобой по-человечески разговариваю. — Ромка знал цену этому "по-человечески" и не расслаблялся. — Как у тебя отношения с Рыжиковым? — Ромка пожал плечами. — Он тебя стебёт и правильно делает. Чтоб служба мёдом не казалась. Аты намотай на ус, устроишь залёт перед аттестацией, я тебя из младших сержантов разжалую. Вкупе со взысканиями по комсомольской линии на тебе можно будет поставить крест. А если всё отделение пройдёт аттестацию на отлично, получишь "Отличника Советской Армии" и третью лычку. Чуешь разницу?
Ромка чуял. Из кабинета комбата он вышел в раздрае. Нет, он больше не собирался подставлять Рыжикова и себя заодно. Но пройти аттестацию на отлично?! Учитывая наличие в отделении таких персонажей, как Попов, Акматов и Арсланов, это представлялось нереальным. Однако Бреславский знал, что предложить. В обычной ситуации ему бы на хер не спёрлось сержантское звание и "отличник" заодно. Но в той войне на уничтожение, что объявил ему Рыжиков при поддержке замполита, очередное звание и значок отличника служили мошной бронёй. В самом деле, не может же сержант и отличник боевой и политической подготовки быть плохим комсомольцем. Неувязочка получается. Значит, нужно вывернуться наизнанку, но зажать отделению яйца в тиски. И на хер это благородство, с которым он столько носился, у него нет другого выхода. Да и первый шаг с Терлоевым уже сделан. Тот, кстати, вернувшись с губы, делал вид, что ничего не случилось. Да и в батарее отношение к нему особо не поменялось. Во всяком случае, внешне никто не демонстрировал осуждения. Первый день пофыркали некоторые, но потом заткнулись, когда он, будучи на нерве, дал понять, что готов с каждым недовольным сходить в сортир и решить вопросы в индивидуальном порядке.
Он нашёл Арсланова и отвёл его в курилку, где никого не было. Их отношения изменились. На Кавказе уважают власть и силу. Ромка понятия не имел, уважает ли его Арсланов, но не считаться сданной сержанту властью тот не мог. Вода камень точит, а время и постоянный прессинг — кого угодно. И Халид, сохраняя чувство собственного достоинства, предпочитал при этом не залупаться лишний раз. Ведь, как гласит армейская поговорка, "не доходит через голову, дойдёт через ноги…"
— Халид, через месяц аттестация. — Тот смотрел на него из-под густых чёрных ресниц. Он был очень неглуп, этот ветфельдшер из Махачкалы. И хитёр. Моментально чувствовал собственную выгоду или, наоборот, засаду. — Бреславский поставил задачу, чтобы наше отделение прошло её на отлично. Ты знаешь, у меня залёты, и, если я не справлюсь, мне капец. Комбат так и сказал. Поэтому у меня нет выбора, — он замолчал и принялся пристально разглядывать собеседника.
— А я-то тут при чём?
— Ты сам догадываешься при чём. Без тебя я не справлюсь. — Лесть — ахиллесова пята многих сильных и мужественных кавказцев. — Ты должен взять на себя Попова и Акматова. Ты единственный, кого они послушают. — Но на одной лести на Кавказе далеко не уедешь. — И если мы справимся, я напишу рапорт, что выдвигаю тебя в командиры отделения вместо себя, когда уйду на дембель…
— На хер мне это надо…
Но по глазам Ромка понял, что попал в точку. Сильный и хитрый Арсланов был честолюбив.
— Надо, не надо — это тебе решать. Плюс сниму все наложенные от своего имени взыскания. Через пол года встанет вопрос с отпусками, лишним не будет.
Отпуск Арсланову не светил, как и самому Ромке. Это они оба знали. А впрочем, чем чёрт не шутит. За отпуск любой солдат жопу порвёт. Вот только обычно этого недостаточно. Про поведение самого Халида он с ним не говорил, подразумевая, что второе вытекает из первого. Они закончили разговор без каких-либо обязательств, но ситуация в отделении с этого дня начала меняться. Ромка делал всё как обычно, но внутреннее сопротивление его действиям стало спадать. Он показательно вздрючил неряху Мурзилова, посылая того каждую ночь драить толчок после отбоя. Все наряды были очень рады и с удовольствием пинали Мурзилова, заставляя делать за себя самую грязную работу. Того это настолько достало, что он, о чудо, начал выглядеть как человек. Бреславский не верил своим глазам. Мурзилов сам не поверил, когда на него из зеркала вместо вечного чмошника посмотрел подтянутый, свежевыбритый солдат с горящей как огонь бляхой и в начищенных сапогах. Ромка также персонально поговорил с Хасановым. Он льстил и угрожал. Не впрямую, конечно, чтобы не задеть гипертрофированное самолюбие чеченца, но вполне прозрачно. Его главный аргумент был, что ему нечего терять и отступать тоже некуда. Это было правдой, и мелкий, но решительный Хасанов решил про себя, что сейчас с сержантом действительно лучше не связываться. Тем более что тот обещал подписать представление на отпуск, когда подойдёт время, и снять кучу взысканий.
И дела пошли налад. Он постоянно устраивал тренировки по ЗОМП и физо, где было самое большое отставание. Отделение часами надевало и снимало химзащиту. Гамидов, Акматов и Мурзилов болтались на турнике как сосиски, дули на посиневшие от холода пальцы и снова болтались. Он не отходил от них и требовал, чтобы они ещё и подход-отход делали, как положено. Ведь в армии бытовала шутка: "Подход к снаряду — пять, отход — пять, упражнение — два. Средняя оценка — четыре!" Когда Акматов первый раз без посторонней помощи сделал подъём переворотом на турнике, он сиял как латунная пуговица и даже за глаза перестал комментировать приказания сержанта. С Поповым Ромка тоже переговорил с глазу на глаз. И оказалось, что к тому можно подобрать ключик. Достаточно было порасспросить о родителях, сестрёнке, о его работе каменщиком до армии, и упрямый как осёл и своенравный рядовой оттаял. Он вырос в небольшом казахском посёлке и привык противостоять всему и вся вокруг. Ромка, как мог, постарался объяснить, что его действия не направлены против Олега лично, что он сам заложник ситуации, и у Попова словно открылись глаза. Он косноязычно высказался, что тоже не имеет против сержанта ничего личного, и почему-то долго тряс Ромке руку. Ромка внутренне перекрестился, что тогда не пошёл на поводу у собственной злости и не избил Попова в туалете. Как он сейчас понял, того было ничем не сломить, а злейшего врага он поимел бы до конца службы как минимум. Арсланов, кстати, тоже не мог с ним справиться, и один разговор сержанта с рядовым по душам возымел больший эффект, чем все силовые методы. Ромка сам не понимал в этот момент, что учится жизни. Он ломал себя, делал то, что не стал, не решился или не сумел бы делать раньше, и в каждый момент видел результат. Перед ним стоял вопрос выживания, и дух и тело мобилизовались. Мозг стал изворотливым и бдел постоянно, отслеживая непосредственно ситуацию и периферию.
Казалось, и всё отделение заразилось его состоянием. Оно даже равнялось и по стойке смирно вытягивалось в строю не в пример другим отделениям. Бреславский не подавал виду и прятал то ли улыбку, то ли усмешку в усы, когда отмечал бравый вид и настрой первого отделения первого взвода. Сам Ромка довёл себя до состояния полуавтомата. Форма сидела на нём безукоризненно, выправка казалась врождённой, а движения — отточенными. Рыжиков при всём желании не находил повода придраться и, похоже, даже начинал оттаивать. И только замполит Пронин, единожды избрав Романова в качестве козла отпущения и дежурного триггера для Бреславского, не собирался менять решения. При этом он не имел против подтянутого сержанта ничего личного. Более того, порой он невольно любовался, глядя, как тот чётко докладывает и управляется с отделением на тренажах. Но, как говорится, ничего личного, только служба. Поэтому он просто ждал, зная по опыту, что Романов с его характером непременно ещё даст повод довести избранную им линию до логического завершения.
В конце ноября началась сдача контрольных нормативов по учебным дисциплинам. Это была тактическая и специальная подготовка, та же ненавистная защита от оружия массового поражения, строевая и физическая подготовка и, конечно, политподготовка. При сдаче ЗОМП первое отделение шло на рекорд, все солдаты уверенно перекрывали норматив на отлично, и только неожиданно разволновавшийся Арсланов запутался с крокодильчиками и получил "хорошо". Всё равно это оказался лучший результат в батарее, а может, и во всей части. Также лучше других они сдали строевую. По тактике и спецподготовке трудно было ожидать отличных оценок от кого бы то ни было в батарее. Очень хорошо ситуацию с этими дисциплинами характеризует запись в сержантском блокноте Романова: "На занятиях по тактической и специальной подготовке рядовые Фазлыев и Акматов плохо подмели дорожку — замечание от старшины". Но и её они сдали неплохо на общем фоне. Проблемы закономерно возникли при сдаче физо, но в целом результат оказался лучше, чем можно было ожидать ещё месяц назад. И наконец, на контрольном занятии по политподготовке отличился сам командир отделения. На контрольной присутствовал замполит части полковник Хренников. Он сурово посматривал из-под роговых очков и до времени молчал. Но когда капитан Пронин для ответа на каверзный вопрос поднял Романова, полковник оживился. Вопрос был о роли Вооружённых Сил СССР в деле укрепления мира во всём мире и предоставлял широкое поле для спекуляций на эту тему. Но Ромка отчеканил передовицу из "Красной звезды" почти слово в слово, и Пронин просветлел. Тогда полковник поднялся и поначалу довольно витиевато продолжил Ромкин ответ, а потом, обращаясь к нему же, спросил: "А почему, желая мира, следует готовиться к войне?" И тут, к изумлению присутствующих, какой-то младший сержант начал сыпать историческими примерами, потом перешёл к классовому характеру любой войны и, наконец, привёл по памяти несколько цитат из "Военной программы пролетарской революции" В. И. Лен