Иные аксакалы, тоже верхами, обследовали зимние пастбища, где все дышало еще медом разнотравья, где зимой бывает теплее скоту и вольготнее людям. Да, аилы скоро, скоро разъедутся по зимовьям. Осенние стойбища опустеют.
И в эти последние дни равно богатые и бедные спешили взять у золотой осени все ее дары, впитать в себя побольше тепла осеннего белого солнца.
То в одном, то в другом аиле ярким соцветьем вспыхивали свадьбы; разгорались поминальные пиры; исполнялись обряды обрезания; люди рассчитывались с долгами и всевозможными налогами и обложениями.
Осень — самая благоприятная пора для приезда женихов за невестами. Желтая осень — самая красивая пора для проводов невесты. Разноцветная осень — самое щедрое, ласковое время года, когда каждому всего вдоволь — сыт младенец, и у воробья пиво, сыт человек, ублаготворен и хищник. Великодушная осень словно мать, кормящая грудью ребенка.
Девушки, молодухи, джигиты и подростки — все опьянены этим временем года, ждут прихода лунной ночи, когда девушки и бравые джигиты соберутся за аилом на желтеющей полянке и тешатся до рассвета, до росного утренника. В эту пору самая сварливая свекровь не решилась бы запретить своей снохе участвовать в игрищах. Даже иной муж и тот отпустит жену повеселиться. Молоденькие девушки, которые привыкли чураться чужого человека, покидали насиженное место у сложенной постели.
Лишь мать, учуяв что-то недоброе, поостережет неопытную дочь:
— Ты там, доченька, долго не задерживайся. Отец обидится.
Но про себя подумает: «Пусть дочка порезвится немного в эти прекрасные осенние ночи. Близко зима, и снова придется просиживать дома целыми днями и долгими вечерами».
К парням и девушкам присоединялись и более взрослые, любящие веселье люди. С громкими криками толпа бросалась догонять джигита с белой палочкой в руках.
Каждая игра по-своему захватывающа, забавна и требует юного задора и жаркой крови. Но Батийна предпочитала веревочные качели: в этой веселой и шумной игре — движение, полет и много песен. Девушки, раскачиваясь, взлетали ввысь. Шальной ветер играл их косами, развевал и дергал за рукава, раздувал подолы на широких юбках. Молодухи вытягивались тетивой, летели вверх-вниз, снова вверх-вниз, с губ срывалась призывная мягкая песня, бередила душу, учащала дыхание.
На качелях Батийна пела вволю, стараясь песней, веселой шуткой и смехом перебороть сердечную тоску.
— Тетя, — сказала однажды Сайра, задумав отвлечь Батийну от горьких мыслей, — наша милая девочка вот-вот улетит от нас, как перелетная птица. Жениха мы все видели — в нем нет ничего мужского. Нашей девочке с первых же дней нелегко будет жить в юрте хилого мужа. У нее, наверное, при-бавптся печали. Так разрешите мне хоть немного развеселить девушку, поднять ей настроение…
Татыгуль осторожно спросила:
— Счастье дочки еще в утробе было предрешено. Убавится ли ее тоска когда-нибудь? И не грешно ли будет, Сайраш, если ты выведешь ее из дома?
— Стоит ли толковать о грехе? Сам Адыке — выходец из именитого рода — нарушает все обычаи и не считает себя грешным. Не тревожьтесь! Позвольте нам с Батийной походить на качели эти последние дни…
Мать в душе была не прочь, чтобы эта умная, добрая женщина была рядом с ее Батийной, но все-таки предупредила:
— Не станьте посмешищем для злых языков. Вот, мол, и жених приезжал свататься, а невеста, будто не замечая его, веселится на качелях… Будьте осторожны, а уж люди все равно судачат вкривь и вкось, что им заблагорассудится.
Полная луна скрылась за дальней вершиной. Черные тени окутали высокие горы, грозно помрачневшие ложбины напоминали темные пасти драконов, готовых вот-вот проглотить аил. Вокруг реял призрачный полумрак. Лишь на остроконечных скалах играли еще не потускневшие блики лупы.
Ночью в горах ощутимее прохлада, звонче тишина; переливчатая мелодия родничка, бурный перекат волн реки слышны издалека; то там, то здесь по скалам прокатится эхо: пошаливают круторогие козлы.
Ветерок повеет то мягкий, ласкающий, то внезапно порывистый, студеный, пронизывающий до дрожи в теле. Где-то заржал одинокий жеребенок; ухо ловит кашель овцы, всхрап кобылы. Едва различимо сверкнув белой грудкой при замирающем свете луны, проносится ночная сторожиха — сова.
С почтительного расстояния проступают очертания юрт что в больших аилах, что в маленьких. И каждая живет своей жизнью: из одной еще клубится дымок, другая погрузилась в ранний сон. Вокруг юрт прилег на отдых скот, лай брехливых псов многократно повторяет эхо в сумеречной мгле.
Из аила в аил на резвых лошадках скачут горячие головы — джигиты. Они исподволь приглядываются к красивым девушкам, шутят, заигрывают.
На взгорбок, где стояли качели, прискакал из другого аила Абыл. Одна Сайра знает, что он приехал к Батийне. Кроме нее, никому и невдомек, что это два любящих сердца, — настолько их встречи утаены от чужих глаз. Расторопная Сайра ни на шаг не отходит от девушки и неустанно оберегает ее от молодых джигитов. Если ж кто и осмелится заговорить с Батийной, Сайра моментально оказывается рядом.
— Вы, молодой человек, не слишком приставайте. У нашей девочки есть уже свой хозяин. Поищи-ка, милок, лучше другую…
При других с такими же словами она обращалась и к Абылу, — конечно, для отвода глаз. И Абыл не сомневался, что только он и есть хозяин Батийны, ее избранный джигит, и с воодушевлением во всеуслышание вскрикивал:
— Правильно, Сайра, джене. Дай бог счастья Батийнаш! Попросите ее, пусть споет нам еще раз, хотим насладиться ее милым голоском.
— Абыл прав, — поддерживали его со всех сторон, — спела бы Батийнаш еще… А то она ведь вот-вот уедет, и мы ее больше не увидим.
«Неужели Батийна скоро покинет нас? — сокрушался Абыл. — А как же я? Нет! Головой буду рыть землю, блуждать вечным странником, но Батийну никому не уступлю. Батийна для меня рождена. Я рожден для Батийны!»
И он бесшумно, словно робкий ветерок, подступал к своей Батийне. Каждое нежное движение, вся теплота дыхания, каждое слово от сердца к сердцу — все было для любимой. Лишь для нее одной.
Не только сверстники уважали смышленого джигита Абыла. Бывало, пожилые люди просили его спеть газели древних поэтов, что он всегда исполнял с немалой охотой. Друзья-одногодки не то шутя, не то всерьез звали его ученым, знатоком Корана и газелей. Абыл всеми своими мыслями был с Батийной. Он готов был совершить любой отчаянный поступок, лишь бы вызволить любимую Батийну.
Абыл видел одну преграду — черную власть бая и тучи его скота. Скот еще с полбеды: задумай Абыл жениться, каждый хороший человек, каждый родственник выручит на первых порах. Другое дело — власть. Где взять силы, чтобы подняться против столь жестокого врага, как Адыке? Да и какое имел он право ради своего личного счастья (один бог знает, сможет ли он достичь этого счастья) обременять целый аил непомерной пошей ответственности. Он тайком проливал скупые мужские слезы из-за предстоящей разлуки с Батийной, мучился и стонал от бессилия, как брошенный серый верблюжонок.
Они давно уже ушли с того места, где девушки и джигиты резвились на качелях. Никто не заметил, как они исчезли. Абыл сделал вид, что возвращается домой. Батийну будто увела Сайра. Они встретились в ложбине у своего излюбленного родника.
— Мой родной, мой дорогой, — шептала девушка, — возьми у меня все: душу, сердце, кровь, мои чувства, я вся твоя… Разве могут расстаться два любящих сердца, два горячих желания, две светлые надежды?
— Конечно, Батийнаш! Если два желанных сердца могут расстаться, где же их любовь? Ты будешь жить в моем сердце, пока иней не покроет моих не выросших еще усов, не появившейся еще бороды… Ой, зачем я говорю такие безрадостные слова? Мы с тобой не расстанемся до конца нашей жизни. Мы всегда будем вместе! Завтра ты поедешь туда только временно А потом я тебя заберу, и Адыке окажется бессилен чем-либо повредить нам и твоему аилу. Обязательно придумаем, как тебя освободить.
Абыл умолк, словно скакун, преодолевший длинный путь тяжело вздохнул и поник головой.
Батийна вполголоса утешала его и гладила по щеке:
— Родной, тебе не долго придется меня ждать. Я буду готовиться и убегу в подходящий час: говорят, на молодую женщину в косынке падает меньшая вина, чем на девушку в тебе-тее. Отныне мне нечего бояться.
Рано осиротев, Абдырахман, сын Адыке, рос у своевольной мачехи, она и не думала учить его обычаям.
— Кто только выродил на свет этого косоглазого чурбана? — рассуждала про себя вторая жена Адыке Салкынай. — Бог, видимо, создал его, чтобы на земле месту сему пусту не быть. И появится же на посмешище такой уродец!
Абдырахман рос хилым ребенком, предоставленный самому себе. Взглянешь на мальчика и невольно задумаешься, так похож он на сиротливого жеребенка, которого рано оседлали и заездили — чахлый и взъерошенный.
Жених, как появился у невесты, на другой же день пустился играть с ребятишками. Вместе с ними стрелял и сбивал альчики, катался на спинах строптивых телят, ничем не отличаясь от мальчишек. Батийна от стыда не находила себе места.
— Ну разве такой, джене, должен быть жених? — говорила она Сайре.
Джене старалась утешить Батийну:
— Не терзай себя. Худая скотина и та поправляется. Плохая земля и та зеленеет. Придет время — и из него человек получится. Молод еще. Мужчину нельзя сравнивать с женщиной. Ум к ним приходит гораздо позже…
— Ай, кто его знает, кто его знает, джене!
Казак из уважения к будущему зятю оседлал ему жеребка по третьему году и сказал:
— Чем спорить с мальчишками из-за альчиков, сынок, ты лучше покатайся, посмотри наши горы и соседние аилы.
Но и на коне вид у жениха был далеко не бравый.
Пришло наконец время провожать Батийну. Вечером собрались у Казака все близкие и родственники, благословили невесту и разошлись. Завтра она покинет родительский очаг и навсегда уедет. Батийне захотелось услышать напоследок свою любимую еще с детства сказку.