На рассвете беглянка вброд преодолела почти замерзшую речку Тёлёк. На другом берегу неожиданно повстречался белобородый старик на крупном сером коне. Батийна, одетая под табунщика, показалась ему, вероятно, ничем не примечательным путником. Она первая приветствовала старика, чтоб избежать лишних подозрений.
— Ассалом алейкум, отец!
Старец из-под густых бровей окинул ее цепким взглядом и, ответив на приветствие, как бы недоверчиво спросил:
— Сынок, откуда ты в такую рань держишь путь?
— Вчера скончался божий наставник Шамен-ажы, отец. Я еду гонцом в Джумгал, чтобы передать эту скорбную весть его сватьям.
Лукавые глаза старика, кажется, заметили, что кобыла ковыляет.
— Эх, сынок, — сказал он, — хорошо, что ты едешь гонцом. Но у твоего конька слишком усталый вид. Твое следовало бы его немножко подкормить. Иначе он не довезет тебя до цели.
Старик проехал мимо. Но его слова насторожили Батийну: второпях собираясь в путь, она совершенно упустила из виду, что кобылке недолго и проголодаться. «Вдруг в самом деле она пристанет с голодухи? Рухнет бездыханно на землю? Меня тогда догонят, и я пропала. Беглянок, говорят, не оставляют в живых».
Вскоре кобыла уже едва передвигала ногами и качалась из стороны в сторону. Вот-вот упадет. Дорога стала сокращаться очень медленно. А случится подъем, лошадь, пожалуй, совсем станет. Батийна спешилась, освободила удила и подвела кобылку к жиденьким верхушкам травы, торчащей из-под снега. «Как же это я, растяпа, забыла прихватить овсеца. Сам дьявол, что ли, попутал мои мысли. Не будет мне спасения!» Беглянка взнуздала мухортенькую кобылку и — в седло. Не успела проехать и десяти шагов, как сзади послышалось:
— Эй, позорница, а ну-ка остановись!
Оглянувшись, Батийна по-детски залилась слезами. К ней приближались три здоровенных всадника. Один из них — свекор Адыке. Он угрожающе рявкнул, обращаясь к провожатым джигитам:
— Держите ее, стерву. Снимите с нее три шкуры. Вы только подумайте, от кого хотела бежать эта дочь нечестивого голодранца! Покажите ей, как у нас расплачиваются за побег!
Батийна знала, что следует за побег женщине от нареченного мужа.
Она была еще подростком, когда ее отец жил рядом с богатым баем Сарымсаком, а у того была невестка по имени Асыл. Асыл не любила своего мужа и однажды сбежала от него. Но бедняжку вскоре поймали и распяли между четырьмя вбитыми в землю кольями. Она была похожа на шкурку освежеванного сурка, из тех, что отец часто распяливал. Молодая женщина отчаянно стонала, раздираемая болью, но два джигита не уставали ее пороть. Платье ее излохматилось, все тело покрылось кровавыми пятнами.
Картина эта зримо встала сейчас перед Батийной, и, как живая, мелькала перед глазами юная Асыл. Обмерев от страха, Батийна громко плакала и умоляла пощадить ее. Случись это в юрте и муж бы там рукоприкладствовал, она бы так не струхнула. Но здесь пощады не будет, накажут по всей строгости. Ясно, как день, что Адыке по праву свекра и бая прирежет ее, словно овечку, за дерзкий побег от его достопочтенного сына. И отделается за это самое большое куном[28] в двадцать — тридцать голов скота.
Озверевшие джигиты, по воле своего хозяина, с плетками накинулись на беззащитную женщину. Спасаясь от ударов, она сползла с седла и с плачем бросилась под копыта гнедой кобылы.
В это самое время появились еще пять всадников. Никто не успел заметить, откуда они подъехали. Один из них был крупного сложения чернобородый джигит с краснощеким скуластым лицом.
— Эй, остановитесь! Вы кто такие? В чем обвиняете этого беднягу? — гаркнул он.
Голос его показался знакомым, и Батийна выглянула из-под лошади. Никаких сомнений: это был Джусуп, лучший друг отца и тоже охотник на барсов.
— Джусуке! Я Батийна… Меня убивают. Остановите их. Вы же были другом моего отца! — взмолилась Батийна.
Джусуп опешил, едва узнал в табунщике Батийну.
— Милая, ты старшая дочь Казака? — переспросил охотник.
— Да, да, Джусуке, я Батийна.
Джусуп, понукая запотевшего коня, въехал в кучу размахивающих плетками людей.
— Эй, бесстыжие, а ну-ка опустите свои плетки! — гаркнул он. — Прекратить! Батийна для меня что дочь. Убавьте-ка пыл, иначе будете иметь дело со мной.
— Эй, Джусуп, а меня ты не знаешь случайно? Я — Адыке! А это моя невестка. Она вздумала убежать от моего сына. Сам знаешь, что ей полагается за измену. Я волен даже прирезать ее. Если она близкая тебе, то изволь рассчитаться за ее побег, еще лучше — не встревай и не стой на моем пути.
Но Джусупа не так-то было легко запугать.
— Что ты Адыке, я хорошо знаю, — сказал он внушительно. — Я тоже тебе не последний пастух. Дочь моего друга — моя дочь. И я не позволю расправляться с ней. Кто виноват, что у тебя сын чурбан… Если тебе стыдно за сына, постарайся из него сделать человека. А дочь своего друга я в обиду не дам! Садись в седло, доченька! Я увезу тебя в свою юрту.
Адыке и его дружки и не пытались ополчиться против тех, у кого плясали горячие кони, кто напирал грудью, и остались ни с чем, как волки, у которых прямо из пасти отняли добычу. Спутники Джусупа, окружив Батийну со всех сторон, тронули коней и вскоре скрылись с глаз Адыке.
Джусуп был сыном человека, который уступал Адыке лишь по силе власти и по своей родословной, но отнюдь не по богатству. Деды и прадеды его из рода жарбан — одной из ветвей рода сарбагыш — не были ни богатырями, ни беками. Род этот имел, правда, большие отары скота и немалое благосостояние, но все равно он считался малосильным перед крупным родом Адыке.
В последнее время в степи развелось много волков. Они нападали на скот прямо белым днем. Встревоженные скотоводы сказали охотникам: «Мы сегодня видели изрядную стаю волков. Она ушла в сторону соседней ложбины». Уничтожить этих хищников выехал по следу Джусуп со своими помощниками. У двоих были ружья. Серых они так и не нашли, зато повстречались с Адыке. Отняли у него Батийну, возвратились в верхний аил, где стояла юрта Джусупа. Мать охотника, могучая, степенная, добрая женщина, с распростертыми объятиями встретила девушку, обласкала ее, ввела в теплую юрту, обмыла, обогрела и переодела в женское платье.
Все понимали, что приезд Батийны в аил не останется без последствий. Обязательно за ней прискачут гонцы с тяжбой. Поэтому ее нарядили, накормили и припрятали в другом аиле. Джусуп хотел послать человека к Казаку и попросить, чтобы друг приехал за своей дочерью. «Дальше, — решил Джусуп, — пусть сваты сами разбираются, кто прав, а кто виноват. Я тут ни при чем, заступился за бедняжку, и достаточно».
Все обернулось не так гладко, как представлял Джусуп. Вскоре к нему явился гонец и сказал, что его, Джусупа, ожидает сам Кобёгён-ажы из рода сегизбек. Охотник важно выехал на крупном гнедом коне, но вскоре возвратился пришибленный, словно побывал в горячей перепалке. Он понял, что Адыке жаловался на него старейшине Кобёгёну-ажы. Это Джусуп почувствовал сразу же, как вошел в юрту ажы. Тот был зол. Когда Джусуп поздоровался с ним, он даже не ответил на приветствие, а сразу обрушился на него с проклятьями и угрозами.
— Что это ты беснуешься как свинья, которой померещилась свобода! — вскричал ажы.
— Я не беснуюсь. В чем, собственно, меня обвиняют?
— В том, что ты лезешь в дела чужой семьи! Ну-ка попробуй оправдаться! Виданное ли дело, чтобы кулы топтали то место, где им не положено ступать? Откуда, интересно знать, у них появилось столько силы и бесстрашия? Молодая женщина, которую ты увез к себе, пусть тебе будет известно, входит в мою семью. Адыке и я — дети одного жеребца. А жеребец этот не простой, всемогущий. С ним шутить никто не посмеет. А ты кто? Одна лишь почечка на маленькой нашей ветке. Вот ты кто! Я могу выслать своих джигитов, чтобы они разорили твой аил и угнали весь твой скот. Я этого пока не стану делать. Ты сейчас же поедешь и сам привезешь сюда ту, которую отнял у Адыке.
Угроза не предвещала ничего хорошего, сбитый с толку Джусуп возвратился домой, вызвал к себе Батийну и умоляюще сказал:
— Милая Батийна, я был уверен, что смогу тебя защитить от любой беды, от любого несчастья. Но руки у меня, оказывается, коротки, и я наступил на хвост питона. Теперь меня одолевает страх перед силой зла. Только не обижайся на меня. Рад был помочь, но ничего не вышло. Сейчас мы с тобой поедем к Кобёгёну-ажы. Собирайся в дорогу, дочь моя.
— Неужели, Джусуке, передо мпой снова встанет непроходимая черная скала?
— Да, дочь моя, и нам с тобой не обойти ее. Пора трогаться в дальний путь.
Батийна в слезах взобралась в седло. Женщины из аила сокрушенно проводили ее.
— Ай, бедняжка, тяжкие испытания ожидают ее.
Адыке, заполучив невестку, оставил ее кобылу у ажы, взял у него другую лошадь и, чтобы никто не видел, как он возвращается с беглянкой, уже в сумерках отправился домой. Ехал и думал: «А правильно я сделал, что все-таки собрался попозже. Увидят знакомые, начнут судачить: вот, мол, сам Адыке гонялся за повесткой, которая не хочет жить с его сыном».
Женщина не чувствовала, жива ли она, едут они или топчутся на месте. Равнодушная ко всему, будто у ней окончательно вышибли разум, она бросила поводья и не управляла лошадью. Джигиты, что сопровождали ее, всю дорогу подскакивали к ней, бранили, пинали, куда придется, орали:
— Что уснула, сука! Пошевеливайся! Удирать умеешь, а как управлять лошадью, позабыла?! Осрамила нашего бая, стерва! Ну, погоди, дай добраться до аила!
Ни живую ни мертвую на рассвете ее привезли в аил. Салкыпай, любительница понежиться в постели, услышала топот копей и бубнящие голоса всадников, разом вскочила.
— Что, привезли эту шлюху-беглянку? Ну-ка, где там она? Распять! Пока ее не проучим как следует, из нее толку, очевидно, по будет. Где моп верные джигиты?
Байбиче еще с вечера приказала трем верзилам не ложиться спать и приготовить необходимое для распятия беглянки. Злые от бессонницы, три джигита принялись выполнять ее указания.