Джигиты готовы были сделать приятное Болоту и дружно поддержали Сулаймана. Размахивая плетками, они зашумели:
— Джигиты кулбарака никогда не содрогались от пуль и огня. Давайте заворачивать назад. Заберем ее прямо с ходу и умчимся стремительнее ветра.
— Да, да, куй железо, пока горячо!
— Налетим на караван, схватим ее — ищи-свищи нас. Я полагаю, у них сейчас даже погнаться-то некому.
Но Болот и Сулайман не решились.
— Если мы налетим на них, это рискованно. У них тоже хватает мужчин. Они впереди и все на хороших, быстроногих конях. Оторваться от них едва ли удастся. А путь наш дальний. Если они догонят, завяжется потасовка… Потом позора не оберешься… Нет, надо толком обмозговать. Попробуем договориться с ней самой. Лишь бы получить ее согласие, тогда увезем ее шито-крыто. А иначе туго придется перед старейшими.
Так и порешили: через несколько дней Сулаймап приедет один в аил Бармана, сделает вид, что хочет навестить друга детства Калдана, а через этого проныру втихую сделать свое дело. Калдан пользовался уважением у Бармана, был вхож в его юрту, мог за дастарханом беседовать, угощаться.
Сулайман, слепо надеясь на Калдана и доверяя ему, как самому себе, разыскал местечко Чон-Тёр, где разбил свою новую стоянку многочисленный род Бармана. Чтобы не вызвать излишнего подозрения у джигитов и злоязычниц, Сулайман, хорошо понимавший, сколь хитроумна задача, встретился с Калданом скрытно.
— У меня, друг, к тебе большое дело. Но я боюсь за тебя. Поэтому будь осторожен. Надо тихо умыкнуть дочь Бармана. Если же твой хозяин узнает, что ты сообщник, могут до смерти запороть. Будет всего лишь два свидетеля: я да бог. Попробуй поговорить с Айнагуль. Кажется, она умная девушка, хотя и юная. Она видела Болота, когда вы переезжали сюда. Не по праву он ей, тогда никакого разговора быть не может. Если же запал ей в душу, пусть готовится тайно. Мы увезем ее. Конечно, расскандалится, поднимет Барман шум, — задета, мол, его честь…. Но постепенно мы его успокоим, и все уладится. Ведь род кулбарака тоже почетный. Впоследствии Барману самому захочется с ним породниться. Болот не боится впасть в немилость. Он парень хоть куда! Если осилишь это щекотливое дельце, знай, не пропадешь: станешь личным и близким другом Болота… Богатство — не столь важная вещь в нашей жизни. Человеку главное — нужен человек. Иметь сильного друга превыше всех богатств. Давай, Калдан, хорошенько обдумай и решайся на подвиг.
Калдан давно знал Сулаймана и верил, что он хозяин своего слова и не любит говорить на ветер. Он охотно взялся исполнить его поручение. Он знал, что умная, как и мать, Айнагуль решительно отвергнет Рамазана, знал, что она готова пойти за тем джигитом, который освободил бы ее от этого дурня. Еще не встретившись с девушкой, Калдан сказал Сулайману:
— Можешь обрадовать Болота хоть сейчас. Уговорить Айнагуль я беру на себя. Не сомневаюсь — она согласится.
Вскоре распространился слух, что просватанную дочь Бармана похитил красавец Болот. Раз, мол, выкрал уже просватанную невесту, то одно из двух: или опьянен ее любовью и красотой, или сильно верит в свое могущество.
Слух был достоверен. Болоту девушка полюбилась, и вместе с тем он считал, что от скандальной тяжбы в конце концов откупится. Если пожара не миновать, то род кулбарака тоже не сдуешь с земли одним порывом ветра.
Дело, однако, повернулось не совсем так, как предполагал Болот.
Асантай послал гонца, которого уполномочил передать Барману свое возмущение:
— Мою невестку, за которую выплачен калым и уши которой уже украсили венчальные серьги, средь бела дня увозит какой-то кулбарак? Разве это не нарушение святого обряда сватовства? Где это видано? Если Барман сам не соучастник в побеге дочери и желает сохранить со мной добрые отношения, то пусть выделит своих джигитов для совместной борьбы против нарушителей спокойствия и согласия. Я не позволю топтать мою честь! Не успокоюсь, пока не разобью войско наглого обидчика!
Барман, довольный, что удачно сосватал Айнагуль, что теперь она с серьгами в ушах и никуда не денется, опечалился, узнав, что его дочь сбежала с каким-то молодчиком. Произойди нечто подобное в семье безродного бедняка, люди просто сказали бы: «Голодранцы родители не смогли воспитать свою дочь. Она не послушалась их и сбежала с первым попавшимся мужчиной. Беглянку, нарушившую обычай, не возбраняется прирезать на месте, и никто за это не будет отвечать».
Даже сам Барман, случись такое с чужой дочерью, потребовал бы сурово ее наказать. Но брачный союз нарушила его дочь, дочь достопочтенного предводителя рода, дочь всеми уважаемой женщины. У него в голове не укладывалось, как же это Айнагуль пошла против воли отца и матери, как это она, нерасцветший цветок в юрте родителей, осмелилась выбирать себе мужа.
Что дочь бая наложила позорное пятно на своих родителей, каждый знал, но вслух никто не дерзал говорить из уважения к Барману и одновременно из страха перед ним. Дошло до того, что мужья строго-настрого предупредили своих жен:
— Язык отрежу, если услышу про эту сплетню. Дочь батыра неприкосновенна, и чтоб никакой молвы. Внуши это всем своим злоязычницам. Розгами изобьем, если будете шушукаться…
Барман и Гульгаакы, сломленные поступком дочери, избегали показываться людям на глаза, сгорая от позора и теряясь в поисках какого-то выхода.
Услышав о решении свата Асантая, разгневанный Барман не мог оставаться в положении бесстрастного наблюдателя. В доказательство, что он не участвовал в бегстве дочери, Барман оседлал коня. К нему примкнули те, кто был готов постоять за своего оскорбленного батыра, и те, кто не прочь был подраться и потешиться случайной ссорой между главами родов. Лишь старики, протяжно вздыхая, сокрушались джигитам вослед.
— Как дерево точат черви, так народ сбивают с толку смутьяны. Откуда явился этот дьявол, совративший девушку. Или они выследили и похитили ее? Как бы там ни было, род кулбарака на этот раз поступил несправедливо. Разве так женится молодой человек? Вообще-то надо бы их проучить как следует и помочь Асантаю.
Слова аксакалов, подобно ветерку, лишь раздули тлевшую в душе Бармана искру. «Надо во что бы то ни стало проучить малого, чтобы на будущее знал, каково заглядывать в чужие постели», — решил он и сказал приближенным:
— Собирайтесь в поход!
Многие горячие головы, только и ожидавшие воинственного призыва, помчались по аилам с воплями:
— По велению Бармана! Седлайте лучших лошадей! За оружие! Идем драться с кулбараками!
— От имени Бармана! Все мужчины, собирайтесь выступить против кулбараков!
Кочевники, привыкшие к беспокойной жизни и частым налетам врагов, стянулись быстро — многие на породистых жеребцах, быстроногих конях. Подоткнув за пояс длинные полы стеганых серых чепкенов, в верхней одежде из верблюжьей мягкой шерсти, в белых калпаках, а некоторые в красных косынках, они составили мгновенно войско, вооруженное дубинками и заранее выделанными палицами из крепчайшей ирги. А кое-кто был оснащен тугими плетками.
Шумное волнение, бестолковый гомон нарастали с каждой минутой. Кто размахивал плетками над головой, кто вертел дубинками, горячил коней со стянутыми узлом хвостами, чтобы не мешали и не путались при беге. Голые, без мягкой подстилки, седла крепко подтянуты чересседельником. Взнузданные кони грызут от нетерпения удила. У каждого всадника длинный повод накрепко приторочен к луке седла (если чумбур держать б руках, как обычно, то будет неловко замахиваться палицей на поле сражения). Те, у кого от сильного возбуждения пересыхало во рту, жевали конский волос, вызывающий обильную слюну. Джигиты из разных аилов заполнили обширную зеленую поляну. Шумный живой круг боевых всадников имел устрашающую силу, способную, кажется, смести все, что попадется ла его пути.
Только от народа Бармана в сторону неприятеля направились более пятисот всадников. Не меньше пятисот вооруженных верховых также выставил от своего племени оскорбленный Асантай. Рать за ратью лился людской поток по ложбинам, овражкам и впадинам.
В аилах остались немощные старики, женщины и дети. Аксакалы сощуренным взглядом из-под ладоней провожали всадников.
— О всевышний, — взывали они, — принеси нам победу и славу!
Женщины в белых высоких элечеках, стоявшие на пригорках около аилов, возносили молитву:
— О духи наших предков, поддержите наших детей!
Противник, хорошо знавший, что похищение невесты им дешево не обойдется, тоже не сидел сложа на коленях руки. Кул-бараки готовились к ответу. Можно было всего ожидать: и вооруженного нападения, и налетов на табуны лошадей. Иные аксакалы предполагали, что за невестой могут и не погнаться, вероятнее, что пришлют лишь гонцов за калымом. На этот случай у кулбараков вполне достаточно и овец, и коней, и верблюдов.
Отец Болота Назарбай считал себя виноватым и готов был за все держать ответ, хотя никто в аиле не сказал ему слова упрека — твой-де сын вышел из повиновения, украв чужую невесту, вот и отвечай теперь перед сватами. Аксакалы, прикинув в уме все обстоятельства, предупредили мужчин:
— Всем находиться в сборе и быть в полной готовности.
Табунщики подгоняли звонкие косяки лошадей поближе к аилам, лихие джигиты наготове держали оседланных коней. У кулбараков собралось тоже немало вооруженных всадников.
Дозорные сообщили, что неприятель приближается. Земля дрожала, когда эта лавина двинулась на восток, чтобы не допустить сражения в аилах среди юрт.
Как огромная чаша, зеленая ложбина, окруженная горами, наполнилась морем людей, бряцанием оружия и несмолкающим грохотом. По одну сторону, готовые к бою, стояли всадники Асантая и Бармана, по другую, тоже готовые к отражению атаки, всадники кулбарака. Почти двухтысячное войско.
Выбивая нежную траву копытами, осатанело ржали кони, грызли удила, кусали друг друга и затравленно таращили глаза на небывалое конское скопище. Всадники выстроились ровными рядами и поспешно двинулись навстречу друг другу с перекошенными лицами.