Лишь немногие аксакалы, желавшие избежать драки, вполголоса рассуждали:
— Прежде чем устремляться друг на друга, следовало бы сперва повести переговоры. Возможно, противная сторона и согласилась бы на перемирие. Интересно, что скажут Асантай и Барман?
Конечно, в схватке с оружием в руках не все уцелеют, кто-то останется калекой. И после сражения племена надолго потеряют покой и согласие.
Но каждая сторона чувствовала, что задета честь и совесть рода, и требовала отмщения.
Перед тем как тронуться в поход, Барман выслушал свою байбиче Гульгаакы. Старшая жена, как всегда, спокойно и рассудительно сказала:
— Вражда никогда не приносила пользы народам. Если ты в силах, правитель племени, прошу тебя, предотврати кровавые междоусобицы.
«А ведь права байбиче, — думал неотступно Барман всю дорогу. — Кулбараки, конечно, виноваты, поэтому первыми не кинутся в бой. Если оскорбленный Асантай придет к согласию, то лучше всего мирно решить наш спор. Пусть обида покинет наши сердца и единодушие возвратится к народам…»
Враждующие стороны черной тучей съехались на полверсты, кулбараки остановились, как один человек. Группа всадников направилась к ближайшему холму, разделявшему противников. Сразу было видно, что эти достопочтенные люди не вооружены и что у них мирные намерения. Впереди — Назарбай, Абдылда, Санжар, старейшины и наставники кулбараков.
Остановились и Асантай с Барманом. Ненадолго. Затем Асантай вырвался вперед на своем упитанном, лоснящемся коне, — он грыз удила и брызгал пеной.
— Зачем остановились, Барман?! — громогласно прокричал Асантай. — Я не собираюсь с ними мириться!
В это время от группы Назарбая отделились три всадника и галопом направились к Асантаю и Барману. Подъехав почти вплотную, они скрестили руки на груди в знак особого почтения и передали приветственный салам.
— Ассалом алейкум, аксакалы! Там, на пригорке, вас ждут все старейшины рода кулбарак во главе с Назарбаем и Санжаром, — заговорил Сулайман, сидевший на вороном коне. — С древних времен мы жили по-добрососедски. Джигиты по молодости совершили ошибку. За это мы готовы держать перед вами ответ, каким бы суровым он ии был… Не только Назарбай, весь род кулбараков чувствует себя виновным перед вами.
Сулаймаи сложил вдвое свою плеть и склонился в легком поклоне, — так повелось с древних времен. Подобный знак почтения обычно унимал гнев даже самого разъяренного человека.
Барман, на первый взгляд, казался грозным и непреклонным в своем решении отомстить за поруганную честь, однако про себя он думал иначе: «А ведь именно о таком почтительном извинении говорила мне байбиче Гульгаакы. Раз уж дочь моя ушла по своей воле, не лучше ль все покончить миром?»
Но тут в справедливый ход мыслей Бармана вторгся Асантай.
— Ну и язычок у тебя остер, как я послушал твоих речей, — сказал он Сулайману. — Поезжай назад и доложи своему Назарбаю: он заживо похоронил меня своим поступком. Поэтому я отклоняю любое перемирие! Пока не разобью кулбараков на этом месте и не заберу свою невестку, пощады вам не будет. Поезжай и передай мои слова своим старейшинам.
Но посредники не трогались с места. Аксакалы, отправляя их сюда, внушили строго-настрого: «Вздумают вас избить — не сопротивляйтесь. Станут бранить — молчите. Толкуйте одно: мы виноваты, и распри нам ни к чему, желаем мирно разрешить нашу тяжбу. Помните, от добрых, теплых слов даже камни тают. На ласковое слово даже змея из норы вылезет. Склонитесь все трое — вы лучшие сыны рода кулбарак, мирные посланники — перед разгневанными предводителями Асаптаем и Барманом».
Негодование Асантая не утихло, и он опять зычно крикнул, чтобы посланцы возвращались. Они же спешились, протягивая поводья коней Асантаю и Барману, встали на колени и в знак покорности склонили головы.
Внемлите голосу благоразумия. Всю вину, какая бы она ни была, берет на себя не один Назарбай, мы отвечаем всем родом кулбараков. Мы согласны на любое наказание.
Асантай заколебался, когда со всех сторон, перебивая друг друга, зашумели старейшины двух родов.
— Асантайбатыр, если пред тобой молодец склонил голову, ому прощается хоть какая вина. Так говорится у нас в народе. А тут лучшие сына рода кулбарак. Они призывают нас к здравомыслию. Давайте встретимся с их старейшинами. Если они заупрямятся, то показать свою силу нам никогда не поздно, батыр.
Асантай, убежденный в своей власти, отвергал все уговоры кулбараков.
— Если даже они готовы возвратить за каждую голову скота из моего калыма по девять голов, все равно я не соглашусь, — твердил он всю дорогу Барману. — Скот меня не интересует. Я заставлю их аксакалов встать на колени передо мной, заставлю рыдать их джигитов и заберу свою невестку. Она ведь сосватана по стародавним обычаям за моего сына и носит наши серьги. Если ты, Барман, настоящий мой сват, ты должен во всем меня поддержать.
Барман больше всего боялся этих слов. Конечно, он не может отрицать, что благословил свою дочь выйти замуж за сына Асантая Рамазана. Это значило бы стать клятвопреступником, выступить против бога. «Но, — взвешивал Барман, — Назарбай побогаче живет, чем Асантай, его первый сват. У него многочисленное племя, и слава его гремит далеко за горами. А сын Назарбая Болот? Он и красив, и умен, и серьезен, и степенен, куда до него этому Рамазану! Что предпринять, чтобы все обошлось тихо и мирно, чтобы моя дочь осталась с избранником своего сердца? Не зря говорится, что камень тяжел там, где он упал. А вдруг Асантай останется недоволен таким исходом дела? — И мысли Бармана потекли в ином направлении: — И обратится он, все возможно, к судье и скажет, что я сам нарушаю обычай сватовства? Тогда не жди мирной жизни. Опять наступят смутные дни».
И снова Барману пришли на ум слова Гульгаакы, когда она провожала его в поход: «Айнагуль была младшей дочерью, баловнем пашей семьи. С тех пор, как на ее головке появились косички, послушная девочка не выходила дальше родительской юрты. Она еще не научилась отличать добро от зла, хорошее от плохого, не могла она, находясь под нашим кровом, выбирать себе жениха и самовольно убегать. Что-то не то. То ли ее кто обманул, то ли увезли тайком и насильственно. Поговори, отец, с ней и выведай, кто мог совратить нашу дочь с истинного пути.
Если паче чаяния она сама признается, что нашла свой очаг, и попросит оставить ее в покое, что ж, не будем валить всю вину на бедное дитя. Кому она суждена, тому и достанется… Соберитесь, аксакалы трех родов, и придите к общему согласию, — пусть Айнагуль живет там, где ей нравится. Назарбай для нас, пожалуй, более ценный сват, чем тот же Асантай, все-таки он из гораздо более крупного и именитого рода. В случае же если Асантай не даст согласия и затеет побоище, что тут можно поделать? Не столько во имя Асантая, сколько ради своего благословения ты вынужден будешь занять его сторону. Другого выхода у тебя нет. Подумай хорошенько над моими словами, батыр».
Группа всадников, предводительствуемая Асантаем, пустилась к холму навстречу Назарбаю, — там кулбараки черной толпой настороженно застыли. Барман, низко опустив на глаза кунью шапку, вспоминал последние наставления Гульгаакы. Ему даже казалось, что байбиче, в накинутой на плечи шубе, задумчиво-грустная, рядом с ним и тихим, упавшим голосом что-то внушает ему…
Барман напряженно прислушивался: не скажет ли Асантай что-нибудь утешительное. Но по-прежнему Асантай оставался нем и глух. Глядя на них, другие отмалчивались.
Ехали сплошной лавиной, хмурые и безмолвные. Как только «всадники поднялись на холмик, Назарбай и его сторонники поспешили их приветствовать. И в этом был скрытый смысл. Они как бы подтверждали: «Много ли, мало ли, по мы виноваты перед вами. Но и нас не очень-то вините. Давайте договоримся обо всем. Совместно найдем справедливое решение».
Лишь Асантай, закусив губы, был надменно-холоден. Остальные кивком ответили «алейкум ассалом», ни о чем не стали расспрашивать.
В это время со стороны Назарбая вперед на полкорпуса коня выдвинулся тщедушный Санжар — низенький человек с короткой, как хвост у перепела, седеющей бородкой, красными щечками и крохотными черными глазками.
— О высокочтимые Асантай и Барман! — Подбирая каждое слово, он часто-часто моргал. — Если вспомнить нашего древнего прародителя Манаса, то он собирал всех воинов из сорока племен киргизов, брал в руки древко со знаменем, защищая земли от Великих гор до дальних перевалов. Храбрые воины погибали в стремени, но отстояли честь и славу своего народа. — И Санжар, вдвое сложив камчу, широким жестом обвел ею окрестные горы. — Асантай и Барман, вон ваши воины застыли неприступной стеной… Неужели вы думаете, что кулбараки такие слабосильные, что одним махом удастся их разбить? Нет, за мной тоже стоит немало всадников моего племени, и они готовы драться, если вы на это вынудите: нас вы, а вас мы. Ну и какую пользу получим мы с вами? Разве оттого, что одно племя разграбит другое и киргизы перебьют киргизов, окрепнут наши границы?
Асантай посинел до ушей от прилива бешенства.
— Ты, Санжар, много не разглагольствуй! Все мы хорошо знаем, какой ты красноречивый. С меня достаточно и того, что вы увезли из моей семьи засватанную девушку. А прах пращура Манаса оставь в покое! Я сюда явился, чтобы защитить честь свою и своего рода. Я давно на вас в обиде, кулбарак! И вы еще поплатитесь мне за свою дерзость.
— Мы все виноваты перед тобой, батыр Асантай, и все старейшины кулбарака склоняют свои седые головы перед вами. Мы понесем свою вину.
Назарбай, представительно сидевший на гнедом коне с легкой, как шелк, гривой и понукая его стременами, двинулся вперед, ловко, по-молодому соскочил на землю и в низком поклоне протянул поводок Асантаю.
— Ты прав, Асантайбатыр. Мы знаем, что Айнагуль носит твои сережки. Ты сватался с Барманом. Но что поделаешь, если бог сам послал ее пам? За ней гнался ты, а досталась она нам. Не вини нас. За это я отдаю своего лучшего коня. Коня мало, кладу свою старую голову. Отгони прочь от себя обиду, Асантай-аке. Сосватанная девушка стала нам келин