Татына с Абылом на руках хотела прожить оставшуюся жизнь вдовой. Но родственники, как-то собравшись, решили ее судьбу иначе.
— Добрая Татына, — сказали они, — отважный джигит не может жить без народа, живой женщине не жить без мужа. Выходи за вдовца Канжара. Он тоже добрый, незлобивый, мухи не обидит. Он станет тебе вторым нареченным мужем, а Абы-лу настоящим отцом.
Так у Абыла появился отчим. «Обрезки кожи тоже кожа, отчим тоже отец», — говорят киргизы.
Абыл, испытавший в сиротском детстве большую нужду, привык самостоятельно справляться с любой работой и рос крепким и смышленым джигитом. Грамотный мулла за валуха научил Абыла читать Коран. Уже тогда его стали называть муллой, способным читать даже суры Корана. Вскоре он сам учил детей, и его уже величали учителем. Слава о нем, как о грамотном человеке, дошла до киргизских аилов, и его приглашали наперебой. Джигитом Абыл попал в аил, где жила семья Батийны. Девушка потянулась было читать Коран, но отец не пустил Батийну в школу, которую вел Абыл: «Где ты слышала, чтобы среди женщин были ученые муллы?» Судьба улыбнулась, и их тропки скрестились. А свела эти тропки Сайра. Позже, когда Батийну отправили в чужой аил, Сайра не раз корила её я.
«Глупая я женщина! Зачем только я их свела? Обе жизни загубила. Бог мне никогда, наверное, этого не простит! Как-то они проживут свою жизнь?»
Мать Абыла, видя, что сын пожелтел, как свет лучины, не ест и не пьет, устремляет мутные глаза куда-то в верхний купол старой юрты, позвала знахаря. Тот склонился над постелью больного, потрогал пульс и сказал:
— У джигита с сердцем что-то не в порядке. Болезнь у него запущена. Давайте ему больше кипяченой воды, подбеленной молоком.
— Однажды Абыла пришел проведать безбородый шутник и балагур по имени Торпок-телок. Пощупав пульс, он пробормотал и без того напуганной матери:
— Эх, Татына, Татына, проморгали мы с тобой. Болезнь-то у него не простая, а опасная. В него, как я погляжу, вселился чистый бес. Этот бес сбил его с толку и не дает ему учить детей. Ведь он свою школу, кажется, закрыл, не так ли?
Татына, затаив дыхание, смотрела на Торпока немигающими глазами.
— В твоего сына, — продолжал он, — вселился пери[37]. Чтобы он избавил твоего сына от недуга, ты должна найти черного-пречерного, без единой белой шерстинки барана. — Для пущей убедительности шутник Торпок даже глаза закрыл. — Но я опять же думаю, а где твой подслеповатый старик найдет черного барана, а? Не найдет он. Хоть имя-то у него грозное — Канжар[38], но, по-моему, его кинжал куда тупее ножа моей старухи, которым она режет кошмы… Если все-таки вам удастся найти черного барана, пусть мулла прочитает стих из Корана, зарежьте жертвенное животное, а на перекрестке трех дорог бросьте кёчёт[39]. Тогда, возможно, милому полегчает…
Плутоватый шутник, высыпав семь коробов страшных и непонятных слов, кряхтя и охая, всунул ноги в стоптанные калоши и покинул юрту. Абыл открыл глаза, громко вздохнул и попросил воды. Перепуганная мать, про себя шепча молитву, дрожащими руками подала ему миску с водой.
Абыл, утолив жажду, ладонью вытер губы.
— Мама, не ищите напрасно черного барана. Он нам не понадобится.
Татына удивилась.
— Сынок, ты разве все слышал, что говорил знахарь?
— Да, мама. Не бойся, ни божий ангел, ни злой дух меня не коснулся. Я болею безо всякой болезни. Что скрывать от тебя, мама, я скучаю по своей любимой, она далеко-далеко отсюда, в неволе. Мне очень жаль ее…
«О чем он толкует? Не жар ли у него? Не бредит? Или это ангелы заставляют его говорить?»
Сердце матери разрывалось на части. Она про себя стала подряд читать все молитвы, которые знала. «Господи, — шептала она, — спаси моего единственного сыночка, избавь его от всяких бед и напастей, сохрани от болезней».
Наконец нашли черного барана, прирезали его, позвали муллу и Топока. Они прочитали молитвы, написали талисман, погрузили его в воду и дали выпить эту воду Абылу, хотя он отказался бросить на перекрестке трех дорог заклинательный амулет.
Никакие заклинания и нашептывания не излечили Абыла. Зато он сразу поднялся с постели, когда стало известно, что Батийна вторично бежала и добралась, невредимая, до юрты отца. Абыл спешно отправился в аил, где жил охотник Казак, но ему не удалось встретиться с Батийной: помешали родственники Казака. Как раз в это время они горестно обсуждали поступок Батийны, покинувшей юрту Адыке.
— Девушка что тебе верблюдица, — где ее привяжут, там она и должна стоять. Постепенно она привыкает. И ты привыкла бы. Не привыкла бы, так стерпела. Теперь нам стыдно людям в глаза смотреть: все будут корить, дочь охотника-де на выбор ищет себе жениха, — судил один родственник.
— Стыд — куда ни шло… — вторил другой. — Не пришлось бы головой отвечать, если нас завтра же вызовут к бию. Кого судья больше послушает: сына бека, богатого и грозного Адыке, или же бедного Казака, добывающего охотой свой хлеб насущный? Наши судьи не удостоят Казака и косым взглядом. Адыке за каждую крупинку злополучного насвая, что принес усладу нашему деду, затребует по трехлетнему иноходцу. Куда мы денемся тогда?
— А я думаю, — запальчиво вставил третий, — если дело дойдет только до бия, возможно, мы еще и выкрутимся. А вдруг Адыке соберет своих джигитов и разнесет в пух и прах наш аил?
Б этих спорах родственники совсем потеряли голову, то ли им отправить Батийну обратно к ненавистному мужу; то ли ждать и выяснить, сколько им придется за нее платить, то ли готовиться к отражению налета джигитов Адыке.
Абыл так и не дождался встречи с Батийной, — она ни на шаг не отлучалась пз родительской юрты. Он нашел Сайру и сказал:
— Джене, от меня пожмите руку Батийны и передайте мой привет.
Дома Абыл открыл перед матерью гнетущую тайну своей души.
— Нужды нет, что Батийна побывала замужем, я не откажусь от нее. Из-за своей любимой я пролежал в постели всю зиму.
Да, Абыл, хоть калыма не платил за Батийну и ее давно просватали за другого, называл ее своей любимой.
Татына смотрела на сына с надеждой, не перебивала его, опасаясь неосторожным движением вспугнуть Абыла, за жизнь которого она столько перестрадала. Изредка у нее вырывался глубокий вздох, кончиками пальцев она касалась лба, словно спрашивая себя: «Что сказать? Что ему посоветовать?»
— Мама, — продолжал Абыл, — Батийну нельзя оставлять одну. Мы должны ее вызволить. Скажи своему старику, пусть он поговорит с аксакалами, чтоб помогли, кто чем сможет. Мы с Батийной в долгу не останемся. Надо спасать девушку. — Абыл назвал Батийну девушкой сознательно: она для него оставалась самым дорогим и близким человеком. — Нет на свете большего счастья для меня, чем Батийна… А будет счастье, будет сила и богатство…
Татына не замедлила передать своему старику Канжару слова сына.
— Э-э, длинноволосая, но с коротким умом женщина! — помолчав, заговорил он. — Сын твой — опьяненный молодостью ярый бычок. Оба вы не видите дальше своего носа. Не знаете, что к чему. Я хорошо знаю и Казака, хорошо помню и его дочь. Сам он замечательный охотник, способный воробья сбить на лету, но самый бедный человек на свете. А бедный потому, что его прокляли все козлы и козероги. Весь их род, все его деды и прадеды были прокляты дикими зверями… Иначе зачем было отцу Казака, покойному Абдыраману, самому лезть в пасть дива, тоже покойного Сатылгана?.. Правда, Батийна у охотника красива и приглядна. Рукодельница. Царевна. Но хоть и царевна, а счастья у нее нет. Бог ее лишил счастья. Еще в утробе матери ее просватали за щепотку зеленого насвая. Вся жизнь ее пройдет в муках и обидах. От этого ее может избавить лишь богатство и большая власть. Но, увы, ни богатства, ни власти у Казака нет. Теперь она сбежала от нареченного судьбой мужа и прячется у отца. Муж с женой ругайся, а третий не мешайся. В юрту Казака вернулась не его дочь, а сам дьявол с волосами… Ты думаешь, что ее побег так легко обойдется Казаку? Адыке — этот потомок клыкастого льва — немедля пожалуется на охотника судье. А судья подумает, как бы ему больше понравиться баю да побольше у него урвать за услугу. А что он может урвать у Казака? Дырявый халат? И придется из-за какой-то беглянки платить выкуп всему племени. Еще вопрос, не коснется ли это дело самого Саралы?
Старик Канжар на мгновенье умолк, словно наевшийся половы теленок.
— Но пусть твой сын не думает, что я ему чужой. Помогу, чем смогу. Пусть к вечеру зарежет овцу с белой отметиной на макушке. Позовем родственников, посоветуемся. Если все придут к соглашению и если у нас хватит скота, чтоб собрать на выкуп беглянки, то попробуем и посвататься. Но надо помнить, что выкуп оудет изрядный. Нам вчинят иск о возврате калыма как родственникам ушедшей от мужа жены. Еще неизвестно, сколько Адыке запросит за отцову щепотку насвая. Если же у нас, вместе взятых, не хватит мочи оплатить иск, то вы с сыном не обижайтесь на меня, не обессудьте…
Да, Канжар, хорошо знавший обычаи народа, сказал правду. Далеко видит старик. Родственники, приглашенные на сход, с упоением уничтожали вкусное мясо молодого барашка и советовались, как лучше поступить.
— Э-э, наш сынок Абыл, — повел речь бедняк Мамыт, — ты единственный наследник всеми нами уважаемого покойного брата. Разве можем мы отказываться помочь тебе в том, к чему ты стремишься? Пусть мы все бедные. Но почти в каждой семье найдется теленок пли овечка. Нам не жаль скота. Да и дочь Казака подходящая для тебя пара. Будет хорошая хозяйка и жена, если ты на ней женишься. С приходом молодой жены и в нашу юрту заглянуло бы счастье, которого мы все тебе желаем, Абылжан. Но, как у нас говорится, что знает бай, знает и раб, рад бы сказать, да не решится. Если дочь Казака — крепкий кумыс для любящего джигита, то Адыке в него давно подсыпал яду. Кто невзначай выпьет этот кумыс, тут же и протянет ноги. Если дочь Казака — острый кинжал и лучший друг джигита, то проклятый Адыке раскалил кинжал до того, что о него недолго и обжечься. Ты знаешь, что Батийна просватана. Этот обычай нашей жизни, Абылжан, ни обойдешь, ни объедешь. Не то что мы, десяток семей каких-то пастухов, — обычаю этому не смог воспротивиться даже всесильный Назарбай из рода кулбарак. Ты, может, думаешь, он пожалел отдать скот? Ничуть. За каждую голову выданного калыма Назарбаю ничего не стоит отогнать хотя бы и по девять голов. Честолюбивый, но щедрый Назарбай не стал бы скупиться. Дело в другом: он пожалел свой народ, чтобы избежать кровопролития… А как быть нам, Абылжан? Неужто нечего бояться пожара, который может зажечь Адыке?