— В давние-предавние времена в девушку по имени Джума-гуль влюбился парень по имени Джумадыл. Его любовь была так искренна и горяча, что ни дня не мог он прожить, не посмотрев ей в глаза. Сердце джигита билось лишь для нее, и сердце девушки билось лишь для него. Но между ними лежала бездна неравенства, лежали коварные обычаи сватовства.
Веселая, умная, зоркоглазая Джумагуль была из знатной семьи. Ее давно просватали за другого, и сватовские серьги украшали ее маленькие ушки.
Красивый джигит Джумадыл был из небогатого рода. Единственный его недостаток — бедность отца. Несколько голов скота — все его богатство. Во сие Джумадыл видел Джумагуль, звал ее: «Где ты, моя милая?» Во сне Джумагуль видела Джумадыла, звала его: «Где ты, мой милый?» Они искали друг друга повсюду, днем и ночью, чтобы встретиться. Когда это удавалось, их сердца громко стучали в груди, они говорили самые нежные слова: «Нет мне жизни без тебя, мой милый» — «Расстанусь с тобой, тогда я расстанусь и с жизнью».
Но не сбылась их мечта. Тогда они решили: «Убежим в Великие горы и будем там жить». И они скрылись в горных ущельях. Погоня вскоре настигла беглецов и доставила их в аил.
Не было до того случая, чтобы от родителей убегала просватанная дочь. Пусть жених ненавистен, все равно невеста должна стать его женой и рабыней.
Привезли беглецов, и старейшины начали ломать голову над мерой наказания.
«За то, что они попрали народный обычай, заслуживают только смерти», — сказали одни.
«Надо наказать их самой жестокой смертью и обязательно по отдельности. Давайте закинем их на разные вершины в горах и там прирежем», — сказали другие.
Как старейшины порешили, так тому и быть. Родители приговоренных напрасно проливали слезы. Джигиты оторвали молодых друг от друга, поволокли в горы к противоположным вершинам и отсекли головы обоим влюбленным. Ослушаться никто не посмел: воля старших превыше всего. Сколько угодно было тогда людей, готовых в слепом подчинении исполнить любую расправу! Сколько угодно было!
Вот так-то… милая, — продолжал Абыл. — Влюбленных зарезали. И тогда произошло невиданное в веках чудо. Кровь Джумагуль и кровь Джумадыла образовали живой родник. Кровь их давно очистилась, подобно слезе, и остыла, как лед. Этот родник и в наши дни утоляет жаждущего человека.
Народ прозвал родник, взявший начало с двух вершин, «Женихом и невестой». Я тоже, любимая Батийна, пил из этого родника, но не смог утолить свою жажду. А почему не знаю.
Когда Абыл поведал сказку, Батийна сказала любимому:
— Не уживемся среди киргизов, уйдем тогда в Андижан. Будем кипятить чай у самоварщика, стирать белье у татарских баловней… Давай, милый, убежим отсюда!
Поглаживая волосы Батийны, Абыл поцеловал ее в мокрые глаза:
— Не плачь, родная, я не так уж одинок. У меня есть родственники. Они мне помогут. Скоро, скоро я пришлю своих сватов. Как только увидишь на подходе к твоему аилу всадника с подвязанной к челке коня ватой, знай — это за тобой.
Прошло трое суток — никаких вестей. Батийна терялась в догадках: «Что могло случиться? Ведь он никогда не обманывал меня. Он любит меня, значит, должен был приехать. Или ему не удалось собрать столько скота, чтобы выплатить иск?»
Батийна, погруженная в свои думы, сидела на любимом камне возле родника.
К ней подошла Сайра.
— Идем, милая. Там за тобой сваты приехали.
Какие сваты? Родители Абыла? Или племянник отца Кыдырбай, за младшего брата которого отец договорился ее выдать? Кровь отлила от лица, и слышно было, как стучит у нее сердце.
Они обошли знакомый пригорок, и перед ними, как на ладони, показался аил. Чьи там кони стоят? Увидит ли она гнедого двухлетку, украшенного свадебным убранством?
Около юрты на привязи стояли три крупные лошади. На них — дорогая сбруя, дорогие седла. Хвосты до земли, грива до передних чашечек. На таких конях разъезжают лишь баи или те, кто считает себя властелином рода. Таких коней Батийна уже видела у Адыке. На таких конях гнались за ней.
Батийна вздохнула: «Мне нечего ожидать. Все повторяется сначала».
За юртой находились еще какие-то люди: женщина и двое мужчин на конях, с ними человек пять пеших.
Около юрты в своей обычной позе молельщика сидел аксакал Сарала. Он кому-то махнул рукой, невнятно что-то сказал.
«Кто те, что за юртой? Зачем они приехали?» — подумала Батийна.
У всадников в руках поводки от верблюда и трех лошадей. Они стояли с покорным видом, — казалось, скажи им — поезжайте своей дорогой — и они тут же тронутся.
Сайра шепнула Батийне:
— Вон те, что за юртой, знаешь, кто такие, кызыке? Женщина — это мать Абыла. Рядом с ней близкие его родственники, сваты. Они приехали с верблюдом и пригнали три лошади. Они сказали: «Это для начала сватовства. Об остальном потом договоримся. Пусть аллах нас породнит. В долгу перед вами и аллахом не останемся». Но Сарала-аке возражает: «На отца девушки наложен большой иск. Помимо иска, охотник едва сводит концы с концами. У него отняли ружье, беркута, коня. Мы согласны на ваше предложение. Но будем откровенны. Сможете ли вы покрыть иск в сорок скакунов? А то, что вы сейчас пригнали, не хватит расплатиться с баем Адыке».
«Прав дедушка Сарала, — подумала Батийна. — Несколько голов скота, конечно, не смогут вызволить отца. И без того малые дети голы и босы… О глупая я! Хотела наложить на себя руки…»
Она шла, спотыкаясь на ровном месте, равнодушная ко всему. Ей трудно было дышать. Весь тяжелый груз жизни свалился на ее женские плечи. Сердце щемило, словно зажатое между двумя плоскими камнями.
Упитанные кони принадлежали племяннику Казака Кыдырбаю, приехавшему из-за дальних гор. Сам Кыдырбай — кряжистый тяжеловес лет пятидесяти, остроносый, с впалыми щеками и короткой козлиной бородкой, с длинной шеей и большими черными глазами, с скользящим во время разговора кадыком — был влиятельным, знатным человеком в своем аиле.
Он невозмутимо сидел в юрте, прислушивался к речам приезжих сватов и аксакала Саралы и хитро рассчитывал: «Видимо, эти люди хорошо знают друг друга, они хотели бы посвататься, но у них маловато скота на выкуп. Значит, из бедного, нищего аила. В таком случае не так-то им легко будет достать сорок скакунов. А если это и удастся, разве дядя мне откажет? Ведь он первым изъявил желание, чтобы я взял его дочь в невестки? Как я погляжу, напрасно стараются эти сваты».
Он угодливо прищурил левый глаз и спросил у охотника:
— Э-э, дядя, что там у тебя за люди? Или вы у них в долгу?
— От тебя, племянник, у нас никаких тайн, — сказал Казак. — Сам прекрасно знаешь: когда девушка свободна от нареченного жениха, к ней может приезжать много сватов. А это приехали свататься и просить руку Батийны из дальнего рода корукчу. Жених, что сватается, ровесник Батийны, умный парень, хорошо читает. Как-то одну зиму обучал детей из нашего аила. Хоть и рос без отца, а джигит толковый, люди уважают его. Мне, откровенно говоря, Абыл нравится, и я бы от него не отказался. По словам женщин, а ты сам знаешь, что они иногда бывают чрезмерно болтливы, вроде бы и Батийна неравнодушна к нему. Но где им сорок скакунов найти… А отправить ее без калыма — у меня нет на то ни возможностей, ни прав. Бий сказал: если не уплачу иск в эти три месяца, то он еще прикинет по крупному барану на каждого скакуна. Если я не смогу расплатиться за год, то сорок скакунов обернутся восемьюдесятью. Отказаться от выплаты — значит играть с огнем. Попробуй не отдай. Снова вызовут на судилище. Этим могу навлечь страшную беду не только на аил, но и на все свое племя…
Кыдырбай, выпятив грудь и вытянув шею, с хохотком сказал:
— О дядя, вы все так хорошо сами понимаете, в чем же дело? Отправьте в таком случае сватов туда, откуда они прибыли. Батийна нам самим нужна. Вы же помните Алымбая — младшего сына вашей покойной старшей сестры Данакан? Ему нынче пошла двадцать первая весна. Мы еще не женили его, холостой пока. По виду джигит должен вырасти хорошим хозяином. Любит четвероногих, так и вертится около них. Если вы не против, давайте договоримся: пусть Батийна станет его женой. А она не чужая нам. Жить молодые будут отдельно в своей юрте, со своим очагом. Если Батийна окажется умной женщиной и хорошей хозяйкой, она будет управлять не только нашим скотом, богатством, но и нашими головами. Лишь бы они с мужем жили дружно около нас…
Вразумительные речи Кыдырбая явно пришлись по душе Казаку, и он подумал: «А что, правду говорит. Все-таки мы в родстве. Живут они в полном достатке. Если Батийна поведет себя достойно, то будет наконец счастлива».
И Казак не кривил душой, когда обратился к посланцам Абыла:
— Мы вас ничуть не хотим унизить. Вы хорошие сваты, и я рад бы с вами породниться. Да что поделаешь, решись я отправить ее вам, завтра же мой аил сотрут с лица земли. Что я могу выставить против Адыке? Сами знаете, что он за человек! А на свете разве мало не достигших своих желаний влюбленных? Вспомните хотя бы Кукук и Сейнеп?[41]
Казак отвернулся, чтобы не показать своего смущения. А Татыгуль сердцем почувствовала, как больно дочери расставаться с Абылом. «Ай, как жаль, что отказали такому умному и видному джигиту! Чем все это кончится?»
— Что ж, руки у нас коротки, — сказали мужчины и повернули своих коней прочь.
Только мать Абыла, Татына, потеряв последнюю надежду и чувствуя себя напрасно оскорбленной, не сдержала слез.
— О аллах, где твоя справедливость? Единственный сын и тот несчастный. Бедность наша поперек твоих надежд, сынок.
— Не плачь, милая моя сверстница, — сказала мать Батийны, Татыгуль. — Такова божья воля. Мы хотели бы породниться с вами, но аллаху это не угодно. Пожелаем нашим детям, чтобы каждый из них нашел свое счастье…
Татыгуль, прощаясь, тронула руку Татыны, и они в слезах расстались.
Батийна тайком наблюдала за посланцами Абыла и, увидев, что они уехали ни с чем, стояла ни жива ни мертва, вся дрожа и закусывая до крови губы.