Сайра, неотступной тенью ходившая за Батийной, не оставляла ее одну в беде:
— Умница моя, терпи, кызыке. Сам аллах разлучает тебя. Значит, Абыл не суженый тебе. Надо смириться со своей судьбой. Может, и над тобой взойдет солнце? Не отчаивайся.
Батийна расплакалась, причитая:
— Почему жизнь так безжалостна? Чем я провинилась перед богом, что он обрушил на меня беспросветную ночь? О мой желанный Абыл, почему мы с тобой такие бессильные? Если б навсегда нам соединить кровь с кровью, сердце с сердцем, как это было у Джумадыла и Джумагуль!
Отец говорит спокойно, веско:
— Не скорби, доченька. Дочь должна почитать своих родителей, не идти против их воли. Родители не желают плохого своему ребенку. Ты знаешь: ради скота я не стал бы лишать тебя счастья. И за калымом я меньше всего гонюсь. — Борода и усы охотника нахохлились, словно он прозяб. — Но что поделаешь? Мне очень больно. И ты не мало перенесла горя… Я хочу, чтобы остальная твоя жизнь сложилась счастливо. Твоя бабушка когда-то не смогла своими руками выдать замуж двенадцатилетнюю Данаке. Ей не дали вырастить девочку и справить ей той. Говорят, у бедного деда на то не было воли. Старики жили около большого рода Барак-хана, рядом с Арстаналы и прислуживали именитому беку, как могли. Этот Арстаналы был очень свирепый человек. Донесут из подвластного ему аила, что бедняк замуж отправляет красивую девушку, своевольный отпрыск ханского рода немедля отрядит своих джигитов в погоню. Они любым путем опозорят невесту… Родители были в полной зависимости от бая и терпеливо сносили все обиды.
Бедная твоя бабушка мечтала с честью выдать свою Данакан за человека, который бы ей приглянулся. Жених у девочки уже был. Бабушка твоя все делала тайно, не прознал бы бек, что Данакан просватана, что к ней приезжал жених. Выбрав однажды темную и глухую ночь, она усадила Данакан на круп лошади и сама отвезла ее в юрту нареченного жениха.
Кыдырбай, приезжавший на днях к нам в аил, как раз и есть сын этой Данакан. Бог послал тогда нашей сестре счастье. Она попала в хорошую, состоятельную семью. Племянник Кыдырбай — самый старший сын нашей сестры. Впоследствии Кыдырбай стал видным человеком в своем роду. Алымбай — его младший брат. Джигиту этому чуть больше двадцати. Я, правда, давно был у них (тогда наша сестра Данакан была еще жива) и в тот приезд видел мальчугана Алымбая. Обыкновенный был ребенок. Но кто его знает? В жизни всякое бывает: из одной и той же кладки яиц может вылететь и сокол, случается и болтун, неплодное яйцо. Словом, если он удался в старшего брата, то из него выйдет человек. Если он еще малость сыроват, что ли, так ты, доченька Батийна, его как следует сама продубишь. Лишь бы он напрасно не обижал тебя. Милая моя, хоть бы твое счастье раскрылось. Для твоего отца нет радости сильнее, чем эта. Как увижу твои слезы, у меня сердце готово разорваться. Бог даст — сбудется твоя мечта.
Казак вместе с тем чувствовал свою вину перед дочерью: не сумел выдать ее замуж за любимого человека. Утешая Батийну и желая немного облегчить собственную вину, он всячески расхваливал родственников, с кем ей суждено жить. «Пусть привыкает к новому месту и скорее забывает Абыла. Кто знает, может, Алымбай на самом деле окажется лучше?»
Поглаживая поредевшие усы, Казак воодушевлялся:
— Наш зять Атантай тоже неплохой человек. Они с нашей старшей сестрой Данакан, да будет пухом ей земля, прожили достойную жизнь. В их юрте всегда царили мир и согласие. Думаю, в такой семье не мог родиться плохой питомец. Он, увидишь, станет тебе желанной парой и заслужит твое уважение…
Слова отца не могли бесследно пройти для Батийны. Сердечная рапа постепенно рубцевалась. «И то сказать, разве мой любимый отец может желать мне зла и толкать в пропасть? Из-за меня ему пришлось пережить, сколько иной не переживет за всю жизнь: его всенародно оскорбили, вдобавок все отняли и пустили в обратный путь пешим и одиноким. Был первый охотник, а кем он стал? Где его зоркоглазый беркут и меткое, бьющее без промаха ружье? И все из-за меня, несчастной. А мать? Родила на свет девятерых и до сих пор не сносила ни одного целого платья. С утра до ночи в непосильных заботах. И все из-за нас, чтобы прокормить и одеть нас. Братишки и сестренки неокрепшие малыши. Что с ними станет, если я буду думать лишь о себе?»
Батийна ясно представила себе бабушку, которую очень любила. Она прожила долгую жизнь. Батийна тогда только познавала мир и была непоседой, чем немало досаждала старой, больной женщине.
У бабушки были натруженные, узловатые пальцы, заскорузлые ладони, сбитые уродливые ногти, потресканные, в мелких морщинах руки. Девочка не раз спрашивала:
— Бабушка, это злой дядя покусал твои руки, да?
— Да, доченька, лучше с этим злым дядей никогда не встречаться. Он был хуже самого Арстаналы, из потомков Барак-хана. Я жила у него в прислугах. Да что там жила, едва волочила ноги! Злой дядя заставлял приносить с гор сухое дрова, разводить очаг, варить пищу, смотреть за скотом, за его детьми. От такой работы у меня и покривились, скрючились руки.
Когда бабушка говорила, ее одутловатое, мягкое лицо мелко тряслось и нижняя губа отвисала.
— Не приведи господь переживать то, что мне довелось. Выпало бы хоть на вашу долю счастье свободной жизни, милая ты моя крошка.
Маленькая резвушка еще не могла разобраться в непонятных словах бабушки. Она с жалостью смотрела на нее. Согнутая в пояснице старушка ходила, будто переломившись надвое, почти касаясь руками земли, словно она была без костей. Это удивляло и смешило девочку Батийну.
Согбенная, изборожденная морщинами бабушка, словно ожившая тень, явилась перед взором Батийны. Уж теперь, когда на ее долю пришлось немало тяжких дней, она все осознала. Повседневные обиды, оскорбления, побои и унижения отняли у Батийны молодую радость.
Раскаленное добела железо, опущенное в воду, зашипит, задымит белым жарким паром и постепенно остынет. Так остыла у Батийны ее нерасцветшая, нежная страсть. Ее остудили повседневные беды и несбывшиеся мечты. Что теперь? Зачем покинула ее любовь? И вернется ли она когда-нибудь? Такое чувство может быть у человека, забредшего далеко в открытую и бескрайнюю степь и растерявшегося посреди бездорожья. Слезы она все выплакала, завтрашний день не сулил ничего отрадного. «Бедная бабушка, страдалица моя. Пусть пухом будет тебе сырая матушка-земля. Почему твое лицо так и стоит предо мной? Хочешь ты поддержать меня? Или передать в наследство свои муки и испытания?»
Словно усталый путник, издалека увидевший мерцающий огонек, Батийна утешалась смутной надеждой, которую укрепляла в ней Татыгуль.
— Как-никак, доченька, они доводятся нам племянниками. Отец твой проснется среди ночи и повторяет, что они уважают тебя… Я тоже так думаю. Кыдырбая ты сама видела. Неплохой человек. Пожалуй, если старший брат хороший, младший не должен быть хуже. Ведь яблоко не падает далеко от своих веток, свет мой. Напрасно не переживай. И не плачь. Знай, каждая капля твоих слез — это капля яда на мое сердце. Твои слезы сушат и твоего отца. Пожалей и себя и нас, ясная наша звездочка.
С лица Батийны сходила грусть. Образ Абыла понемногу меркнул и удалялся, и вот уже он силуэт путника, истаявшего в безбрежной степи. Душевная рана молодой женщины, казалось бы, затягивалась.
Красное лето, словно девушка в яркой косынке, уступало золотистым дням осени. Чисто голубое прозрачное небо: ни единого облачка, хотя бы с яблоко.
Те, кто жил без своего скота, переехали поближе к тем, кто имел скот, — чем-то помочь и, глядишь, подработать на зиму кусок масла или сумку сушеного творога.
На желтеющих лужайках, по ложбинам, вдоль берегов рек и горных озер, на пологих склонах — всюду и везде кочевники раскинули свои юрты.
Всадники кучно гарцевали по путям-дорожкам, куда-то торопились, громко балагуря меж собой, и со стороны казалось, что джигиты решали важные дела. А разъезжали-то они по гостям в поисках хмельного кумыса. Были и такие хитрецы, что под предлогом кумыса тайком высматривали невесту себе или достойную девушку для друга.
Щедрая осень — пора тоев, поминок. В аилах на длинноухих ослах и мулах появлялись в пестрых халатах спекулянты из Андижана и Самарканда. Вызывая злобный лай у псов, они шумно, на всю округу, расхваливали свой товар.
Семья Казака со своим аилом перебралась на ровную обширную поляну у устья реки, что впадала в озеро. Охотник, попав в беду из-за дочери, совсем разорился и вынужден был держаться поближе к людям, — тут хоть молочка выпросишь малышам. Многочисленная родня в аиле поддерживала семью Казака, не забывая его всегдашнего благородства и заботы о них в свое время.
Отец нередко говорил Батийне: «Бог даст, выдам тебя замуж и рассчитаюсь с Адыке. А там как-нибудь достану лошадь, ружье, беркута и снова заберусь в горы… И пропади пропадом эти баи, пусть лопаются от собственного жира».
Батийна думала про себя: «И то правда, раз уж я просватана, скорее бы меня забирали. А то сижу на шее у отца с матерью и объедаю братишек и сестренок».
Солнце пошло на спад. Пестро одетые девушки и молодухи, засидевшиеся по юртам, резво высыпали на зеленый берег. Река здесь широко разлилась, и в ее медленном течении виднелся каждый камушек на дне.
Шум и визг висели над рекой, девушки купались, брызгали друг в друга водой.
Из-за округлого холма показались несколько всадников, направлявшихся прямо к аилу.
Батийна никак не хотела вылезать на берег. Сайра мылась стоя по колено в воде.
— Хватит купаться, кызыке, — вдруг заторопила она Батийну. — Скорей одевайся. Сюда едут посторонние люди!
Всадники спустились к реке, и кони, рассекая воду крепкими ногами, пошли вброд. Впереди выделялась кряжистая широкоплечая фигура Кыдырбая на гнедом рослом жеребце.
Кыдырбай, которого Батийна узнала с первого взгляда, был в дорогом кашгарском широченном халате с ослепительными блестками. Деловой человек, он поддерживал постоянную связь с торговцами, барышниками и спекулянтами, приезжавшими из Андижана, из Кашгара. Ранней весной Кыдырбай закупал истощенный скот по дешевке, летом выгуливал его на сочных пастбищах и ближе к осени, когда сотни овец, коров набирали в весе и лоснились от жира, продавал их втридорога торговцам из города.