Приметливый глаз Кыдырбая разглядел среди девушек Батийну и ее джене Сайру. Кыдырбай держался непринужденно, как свой человек, а не как сват, соблюдающий все правила сватовства.
Завидев невесту младшего брата, он сразу же повернул коня к девушкам:
— О милые племянницы! Вижу, все вы посвежели, что ж, дай-ка я пожелаю вам румянца на щеках, бодрости в теле. Будьте же всегда веселы и чтоб улыбка не сходила с ваших чистых лиц!
Путники, люди средних лет, поехали дальше. Среди них только два-три джигита. «Кто же из них мой будущий муж?» — на лице Батийны мелькнула усмешка.
Кряжистый, неуклюжий джигит, — он показался Батийне моложе всех, — в черном халате и на вороном коне замыкал шествие всадников. Халат явно был не по нему — болтались рукава и подол, и джигит выглядел смешно. Батийна внимательно рассмотрела его склоненную набок фигуру, — он ей сразу не понравился.
— Мне кажется, — шепнула она Сайре, — что мой будущий муж именно этот, в черном халате. Неужели аллах снова послал на мое несчастье какого-то увальня, а, джене?
Сайра, в утешение Батийне, сказала:
— Нет, почему же, человек как человек. Он, видимо, еще очень молод. Подрастет, приосанится. Не унывай, дорогая. С первого взгляда трудно оценить человека. Увидим…
— Да ты всмотрись хорошенько, джене! Настоящий медведь. Он и на лошади сидеть-то не умеет.
Молодайки старались отвлечь Батийну от дурных мыслей, но разве сердцу прикажешь любить, кого оно разом возненавидит?
И она не ошиблась. Прав был отец, — в одном и том же гнезде получаются и орлы и пустые яйца-болтуны.
Алымбай в семье Данакан слыл недорослем. Кыдырбай, его старший брат, хорошо знавший все недостатки Алымбая, решил: «Если я его женю на умной девушке, возможно, она постепенно сделает из него человека».
Догадливый Кыдырбай еще в первый свой приезд оценил Батийну по достоинству. При мысли, что ему придется отогнать за нее целый косяк лошадей-пятилеток, у него сразу защемило где-то под ложечкой. Но раз уж он решил женить своего брата на дельной девушке, поневоле заплатишь большой выкуп. Единственно, чем он немного утешался: «Не чужим отгоняю этих коней. Идут к моему же дяде. Благословит бог, они еще вернутся ко мне. Тогда возместятся все понесенные убытки».
Не раз Кыдырбай, злясь на младшего брата за его неимоверное тупоумие, с обидой в голосе сокрушался:
— Сколько ни пробовал, толку от него не добьюсь. Кажется, лишь женщина с умом вправит ему мозги.
Понятно, почему, загнав коня дальней дорогой и решив отдать за невесту изрядный калым, он приезжал тогда договариваться о сватовстве. Теперь же он привез жениха не на смотрины, а чтобы забрать невесту. Он рассчитывал, кроме того, взять с собой дядю Казака, ставшего сватом, и освободить его от расплаты за беглянку. Это он решил потому, что Адыке нынче передвигался со своим скотом к Балгарту. Следовало этим воспользоваться и отогнать ему вовремя лошадей. Иначе Адыке может откочевать в отдаленные места.
Казак и его родня с радушием и гостеприимством встретили сватов и немедля начали готовиться к отправке Батийны.
Вечером по обычаям устроили смотрины невесты. Батийна пристально разглядывала Алымбая: он сидел недвижимым пнем. Толстые, мясистые губы отвисли, широкий нос раздулся, словно принюхивался к запахам; узенькие, заплывшие жиром глазки, казалось, ничего не видели.
Девушки и молодухи, что пришли на смотрины невесты, весело взялись подшучивать над женихом:
— Что, джезде[42], вы сильно утомились от дальней дороги, не правда ли?
— Ничего. Сейчас мы вам надерем уши, — так полагалось по обычаям, — и вы сразу повеселеете. Ха-ха-ха!
Свояченицы тормошили джезде, дергали за уши, потешались над ним. Он лишь безучастно отмалчивался. Девушки смеялись, поддразнивали — ему хоть бы что.
— Ой-ой, девочки, кажется, наш джезде уснул? Давайте его разбудим, а?
— Где уж спать? Просто он голоден!
Неуклюжий жених зашевелился, взглянул на Батийну глазами-щелочками и пробасил:
— Да я что! Я вовсе не сплю и вовсе не проголодался. По дороге мы у одного бая выпили кумыса…
Батийна оторопела, глаза защемило от сухого жара. Новый ее жених был не только похож на медведя, он оказался и с придурью. Но подружкам ласково сказала:
— Спасибо вам, что пришли. Джезде вы уже повидали, теперь можно и по домам расходиться.
— Что ты говоришь, кызыке, наша радость? — взмолилась Сайра. — Мы пришли повеселиться на твоих проводах.
— Чего, собственно, веселиться? Ведь я не девушка на первом выданье. Да и джезде приустал с дороги.
Игры явно не клеились. Батийна замкнулась, с тоской глядя на хмурого Алымбая. Вскоре все разошлись.
Батийна все-таки пробовала растормошить своего нового жениха.
— Видел, какие у нас боевые, языкастые молодки? Ты не нашелся даже, что им ответить. Рассказал бы нам что-нибудь… Интересно, как поживают твои родители, сколько юрт в вашем аиле, когда вы выехали из дома, что видели в пути…
Алымбай угрюмо посмотрел на Батийну.
— А мне нечего рассказывать, — буркнул он. — Здесь какие-то чудачки собрались…
— Да, да, такие мы чудачки, — подхватила Батийна. — Любим посмеяться, позабавиться. А кто приезжает к нам за невестой, тому наши молодайки не дают покоя… Не жди от них пощады. Самый молчаливый жених, попав к нам, заговорит. Они не постесняются у тебя просить выкупные подарки. И бесцеремонно могут оттаскать за уши своего джезде. А если жених увалень и колода, невеста вправе от него даже отказаться. Вдруг и твоя откажется, что тогда?
— Ой, а что мне делать, чудачка какая-то… — И Алымбай обиженно насупился.
Батийна сказала:
— Идем, джене, нам пора.
Сайра воспротивилась, но Батийна не послушала ее и покинула юрту.
В смятении Батийна упала на колени перед матерью.
— О дорогая мама, неужели дочери твоей всю жизнь суждено прожить несчастной? За кого вы отдаете меня замуж? И всю-то жизнь терпеть этого медведя!.. Чем отдавать меня за такого увальня, лучше незаметно отрави меня, мамочка. Прошу тебя… Пожалей свою дочь. Иначе я наложу на себя руки. Не пойду за него, даже если меня в кровь изобьете.
Татыгуль отпустила дочь и с горькими упреками обрушилась на мужа:
— Сколько раз ты повторял: лучше продам сына, только бы не видеть больше слез своей дочери. Посмотри, какими слезами она сейчас заливается. Твой племянник — последний человек на свете. Будет ли она с ним счастлива? Опять бедняжке тайком проливать слезы… Чем всю жизнь мучиться, говорит, лучше одни раз умереть. Не пойду, говорит, за этого двуногого медведя. И я с ней согласна. Подумай, старый. Чем преждевременно гасить нашу Чолпон[43], ты, отец, лучше уж отдай меня в рабыни к этому Адыке, но освободи дочь…
Голос Татыгуль дрогнул, ее старое сердце готово было разорваться.
— Эх, Рыжая, Рыжая, — укоризненно сказал Казак, — волос у тебя длинный, а ум совсем короткий. Это потому, что ты женщина. Я сам себе не враг, чтобы своей дочери пожелать столь тяжкую жизнь. Я сам вижу, что наш новый жених, быть может, и не совсем умный джигит. Но подумай, Рыжая, сама: у них будет своя юрта, своя постель. Дочь наша станет самостоятельной хозяйкой и, глядишь, превратит бестолкового дурня в человека. Успокойся, Рыжая, и скажи ей, что стыдно теперь искать другого жениха.
Казак провел бессонную ночь, а едва забрезжил рассвет, покинул юрту и одиноко уселся на вершине ближнего холма, откуда весь аил хорошо просматривался…
Долго ворочался этой ночью и Кыдырбай, он еще с вечера заметил, что происходят какие-то разногласия и неполадки. Он лучше других знал истинную цену Алымбаю, поэтому ни в чем не мог упрекнуть дальнозоркую Батийну. Он предвидел, что жених не понравится невесте, и не питал обиды на охотника и его дочь.
Увидев одинокого Казака, маячившего на холме, Кыдырбай медленно, подавленный раздумьями, подошел к нему.
Они долго сидели рядом и, наговорившись, подозвали Татыгуль и Батийну.
— Присаживайся, о почтенная таэже[44],— сказал Кыдырбай, обращаясь по-родственному к Батийне, — кажется, я своего младшего брата с самого начала не расхваливал перед вами. Не скажу также, что он настолько плохой человек, чтобы ему пожелать смерти. Мы с ним дети от одной матери. А наша мать доводится вам эже — старшей сестрой. Значит, мы с вами связаны родством, я и посватался к вам, чтобы возродить нашу общую кровь. Я ничуть не позволяю себе возвышаться над вами, потому что богат. И не думаю принижать вас, потому что вы люди бедные. Если я такое себе когда-нибудь позволю, пусть меня покарает дух матери… Для Батийны я буду не деверь, а старший брат. Она смело может входить в нашу семью. Пока меня будет носить земля, к ней, полновластной хозяйке в своей юрте, не прикоснется плетка мужа. И я, и каждый наш соплеменник желаем Батийне добра и кучу детей. Батийна, — обратился Кыдырбай к невестке, — не отказывайся от Алымбая. Мы совместно сделаем из него человека. Обидев сейчас его, ты обидишь меня. Будь же благоразумной, родная.
С поникшей головой Казак слушал свата. Батийна, стесняясь, а также из жалости к отцу немного смягчилась. Сейчас у нее язык не поворачивался сказать: «Убейте меня и мертвой отправляйте куда хотите. А живой я не пойду за него».
— От вас я, конечно, не отказываюсь, — сказала она упавшим голосом. — Вы старший племянник отца. Вы сами признали, что женщина с золотой головой куда лучше мужчины с лягушечьей. Так пожалейте меня. Перед кем я провинилась, за что мне выпала такая судьба? Вчера собрались в юрте мои сверстницы и лучшие подружки. Хотелось что-нибудь услышать от вашего младшего брата. Подшучивали беззлобно над ним. Он не шелохнулся, все равно что стылый камень. Попыталась я его разговорить. Тоже без толку… Он и видом какой-то странный, невольно пугаешься…
Кыдырбай ничуть не обиделся на откровенную речь Батийны.