— Раньше, чем девочке исполнится двенадцать, ее по закону нельзя выдавать замуж, батыр Тазабек, — кротко пояснил мулла в белой феске.
Тазабек не на шутку разозлился:
— Э-э, мулла, хоть ты Коран не выпускаешь из рук и затвердил свои молитвы, в делах божественных ничего не смыслишь. Разве ты не слышал, сам пророк Магомет женился на девятилетней девочке. Сам пророк! А я вот хочу на восьмилетней жениться. И никто мне не запретит!
— Это, разумеется, ваше дело, батыр, — благодушно сказал Тагай.
— Если мое, тогда вот что! — И Тазабек кликнул своих джигитов. — Этот мулла не знает своих обязанностей. Посадите его задом наперед на коня и отправьте восвояси. Пусть получше изучит Коран и глубже познает шариат. А то он научился одному — взимать подати за поминальное. Ему, видите ли, даже неизвестно, что пророк женился на девятилетней. Ишь ты хитрец!
Как-то Тазабек от нечего делать посиживал на холмике около юрты. В это время подъехал незнакомый человек и приветствовал Тазабека широким жестом. Тазабек, прикрыв один глаз и открыв другой, забавы ради сказал с улыбкой:
— В путь добрый, дэв.
Всадник, видимо, был тоже шутник и не робкого десятка.
— Пусть будет по-твоему, чее[83],— ответил он на издевку Тазабека.
Всадник подметил в облике Тазабека что-то шакалье: нахохленные брови, узенькие масленые глазки, красновато-рыжие щеки.
Тазабек обиделся: «Сейчас я тебе покажу шакала» — и сказал:
— О мирза, видать, ты крепкий орешек. Слезай с копя, потолкуем.
— Хорошо. Но если окажется тебе не под силу этот орешек, пусть тебя черти съедят. — С этими словами всадник спешился.
«Ах ты, дьявол. Ну погоди же! Сейчас я придумаю кое-что, не обрадуешься».
Тазабек посмотрел кругом, будто что-то искал глазами.
— Ай, Каным, пришли-ка нам миску айрана! — крикнул он в сторону юрты.
Чернявый крепыш мгновенно принес большую деревянную чашу кислого молока с желтым маслом наверху и, поставив посуду между сидящими, поспешил удалиться. Но Тазабек окликнул его:
— Эй, болван, куда спешишь? Погоди малость. Возьмешь в руки подходящую дубину и встанешь около нас. Мы с этим серым псом на пару будем лакать кислое молоко. Кто выпьет меньше, того ты отдубасишь.
Потом Тазабек обратился к путнику:
— Давай начинай. Значит, лакать до дна. Уговор!
Путник понял, что Тазабек задумал недоброе, но не растерялся, а встал на четвереньки по-собачьи над чашкой и сказал:
— Хорошо, шакал.
Он зарычал по-псиному на Тазабека и с шумом принялся лакать густой айран.
«Ну, вислоухий, попался, — злорадно подумал Тазабек. — Я тебя проучу. Не рад будешь, что встретился со мной».
И как зарычит на путника, как сморщит нос. Не тут-то было. Путник с громким «лаем» набросился на Тазабека, повалил его и давай топтать и кусать, куда попало.
Джигит, стоящий поодаль, с дубинкой наготове, замешкался, но, вспомнив о том, что ему было поручено, занес дубинку над головой путника.
Тот быстро увернулся, и удар угодил Тазабеку прямо по темени. Он взвыл от боли, а путник еще яростнее мял и тискал его.
Еле поднявшись, весь в пыли, моргая узенькими глазками, Тазабек взмолился:
— Ну, молодец! Как же ты меня, р-р-р, а? Признаться, я струхнул, настоящему, мол, попался псу на съедение… Пришел мой конец. Ладно. Ничего ты не слышал. Ничего не видел. Согласен? Будем друзьями.
— Что же, друзьями так друзьями. Ведь ты человек, а начал собачье дело. А я, человек, прикончил его по-собачьи. Мы с тобой в расчете.
Тазабек оставил путника у себя гостем и подарил ему лучшего копя.
С тех пор, говорят, он малость приутих. Но нет-нет да и показывал свои когти подчиненным и бедным людям.
Даже старейшины и муллы в аиле и те избегали вступать в пререканья со строптивым самодуром.
Тазабек, которому во что бы то ни стало хотелось единолично управлять своим родом, доводился дальним родственником Тилепу.
Услышав, что из Кокурека приехал какой-то Найманбай, чтобы освободить от Тилепа его «нареченную жену», Тазабек взбесился: он-де этого не допустит — и обратился за помощью к духам и шариату.
Но и Найманбай, приехавший раскрепостить племянницу от брачных уз, опирался на законы. Он неплохо разбирался в сурах Корана, тем не менее на всякий случаи привез еще знатного муллу. Остальные его спутники — тоже солидные люди, хорошо разбирались в родовых отношениях, были красноречивы и могли постоять за честь и достоинство своего племени.
Всю дорогу они убеждали друг друга: «Пусть даже придется внести за нашу несчастную племянницу вдвое больше калыма, все равно мы должны добыть развод и освободить ее».
Тазабек вызвал к себе всю знать, пригласил и свидетелей — аксакалов из других родов. Перед седобородым стояла задача: или законными путями шариата изыскать возможность освобождения маленькой женщины Канымбюбю от мужа, собственно, деда, пли же решить, чтобы она оставалась у старца и смирилась со своею судьбой.
Старики всех возрастов и муллы начали великий спор о судьбе Канымбюбю — Овчинки.
Тазабек, считавший себя хозяином положения, не допустил на сход муллу, которого привез Найманбай. «Ваш мулла, — сказал он, — будет защищать вас и нарушит шариат». Испугался Тазабек и муллы Тагая, который после памятного позорного случая возненавидел Тазабека.
«Надо такого муллу пригласить, — прикидывал Тазабек, моргая узенькими щелками глаз, — который не посмел бы мне перечить и говорил лишь то, что мне угодно слышать. А если вдруг заврется и понесет околесицу, я ему подморгну. Он сразу поймет, что к чему, и уж будет держаться шариата в моем толковании».
Тазабек решил позвать на сход муллу, обучавшего его детей. Мулла был приезжий, из рода саяк. Обращаясь ко всем одновременно, Тазабек сказал:
— Этот уважаемый мулла и учитель совсем из другого рода. Для него безразлично, Найманбай ты или Тазабек. Приехал он из Джумгала, обучает божьей грамоте наших детей. Справедливости ради я беру его в главные судьи спора. Он хорошо знает все божьи законы… Тилеп — мой родственник — женился на дочери Белека, как мы все женимся по обычаям предков. Итак, мулла, отвечай: позволяет ли шариат освободить жену Тилепа от брака и выдать ей на руки талак кат — бумажку о разводе? Говори!
Поголовно вся верховная знать одобрила решение Тазабека. Найманбай понадеялся, что пришлый мулла найдет в себе силу духа и рассудит дело по справедливости.
— Мы тоже согласны, — сказал он. — Если это настоящий мулла и законы божьи для него превыше всего, если он уважает самого Акрасул-аллаха, то он, конечно, не преступит начертаний шариата и откроет святую истину. Доверим ему судьбу нашей бедной племянницы, которая мучается, словно жаворонок в клетке. Судьба нашей девочки в ваших руках, мулла-аке.
Неудивительно, что мулла, обучавший детей в апле, хорошо знал судьбу Канымбюбю. И не он один. Любой старейшина рода сознавал, что сирота выдана за Тилепа не по доброй воле, что ростовщик взял ее силой и что она ему совсем не пара.
Мулла жалел Канымбюбю и вместе с тем не знал, как ей помочь. Стоит высказать правду, и беды не оберешься, бешеный самодур Тазабек разгневается, еще выгонит из аила или устроит тихую головомойку.
Бормоча себе что-то под нос, обескураженный мулла достал из висевшей у него на боку замызганной сумочки пухлую, изрядно потрепанную книжицу в рыжем переплете и засаленными страницами, исписанными выцветшими арабскими буквами. Все сидящие, в том числе и сам Тазабек, не знали ни единой буквы из этой книги, поэтому они уставились на муллу, словно кони на мешки с овсом.
Мулла, изредка моргая, не спеша, перелистывал книжицу, сам же думал: «О создатель, если только я решусь освободить бедняжку, что меня ждет? Тазабек, наверное, выживет меня… Если у меня не хватит смелости, ей придется всю жизнь мучиться, и этот грех ляжет опять же на меня. Нет, пусть попробует сама выпутаться».
Народ пристально смотрел на муллу в ожидании, когда он заговорит.
— Брачный союз состоит из трех условий: согласия родителей, любви представителей двух полов и показаний свидетелей, — затяжно откашливаясь, наставлял мулла.
Тазабек сурово буркнул:
— Ты, мулла, родителей ее оставь в покое.
Он будто не слышал Тазабека и продолжал свое:
— В этой книге сказано: брачный союз супругов невозможен, если они не согласны жить друг с другом. И мы, дети Акрасул-аллаха, принимаем за истину слова этой книги. Поэтому мы обязаны спросить: хочет ли дочь Белена Канымбюбю жить с сыном Балтабая Тилепом?
— Слава богу! — воскликнул Найманбай. — Я всегда верил истине божьего писания и шариату. Зовите сюда Канымбюбю. Скорее зовите!
Тазабеку явно не понравилось это место из шариата.
— Не торопись, сват. Осмелится ли молоденькая женщина в присутствии уважаемых седых людей открыть свое лицо? Думаю, она скорее от стыда сгорит, чем позволит себе что-то сказать.
— Да, такого обычая у нашего народа никогда не было. Женщина, решившая бросить мужа, не смела бесстыдно сидеть перед нами, — сказал Кыдырбай, вытягивая свою длиннющую шею.
Он с самого начала не одобрял этот спор.
«О создатель, не слишком ли много развелось женщин, не желающих жить с мужьями?»
Повысив голос, Кыдырбай добавил:
— По-моему, надо послать к Канымбюбю трех свидетелей. Пусть спросят: согласна ли она жить с Тилепом? Кого послать? С верхнего аила — Текебая, с аила Тазабека — Мекебая да с нашего аила — младшего моего брата Алымбая. Свидетели узнают всю правду и доложат нам.
Все старейшины согласились с этим предложением.
Семья Тилепа спокойно сидела за вечерним чаем. Видимо, о сходе, который сейчас проводили старшие в большой юрте на окраине апла, тут и не знали.
Текебай, Мекебай и Алымбай один за другим скользнули в юрту и остановились у входа.
Канымбюбю маленьким серым комочком, сидя у очага, наливала чай из кашгарского чайника. Очередную пиалу она протянула Мекебаю.