Мекебай любил пошутить, хотя и не отличался умом. Он приходился дальним родственником Тилепу и, озорно сверкая большими глазами, пробовал заигрывать с Канымбюбю. Мекебай тайком ожидал смерти Тилепа, в надежде, что девочка достанется ему в жены. Поэтому он совсем не хотел, чтобы ее далеко увезли родственники и там просватали за другого. Все это заранее рассчитал Кыдырбай и, посылая Мекебая свидетелем, больше всего надеялся на него.
Едва взяв в руки горячую пиалу, Мекебай с ходу спросил:
— Эй, джене, скажи, желаешь ли ты нашего брата Тилепа? Или…
Канымбюбю опешила от неожиданного вопроса.
— А в чем дело? Почему я его не должна желать?
Мекебай повел плечами, довольный полученным ответом.
— Да ничего особенного, — сказал он с улыбкой. — Там собрались все старейшины родов. Приехал со своими людьми дядя Найманбай. Он намеревается забрать свою племянницу…
Тут Канымбюбю пришла в себя и, вскочив с места, торопясь заговорила:
— А что же сразу не сказали? Разве я по своему желанию пришла? Помните, я со слезами убегала, вы же меня догнали и связанную приволокли. Старейшины это знают, они и скажут правду. Не обижайте меня, дяденьки. Освободите…
Трое свидетелей вернулись на сход.
Текебай и Алымбай стояли, как бычки с завязанными носами.
Обо всем, как и ожидал Кыдырбай, сказал Мекебай.
— Сначала она испугалась, даже вздрогнула и сказала: «А почему бы его и не желать?» Но потом, когда поняла, в чем дело, расплакалась и сказала: «Нет, не желаю»…
Когда свидетели удалились, Тазабек, недовольный пришлым муллой, бросил на него уничтожающий взгляд. «Если женщину неожиданно освободят, я не посмотрю ни на что и вырву твою душу из поганого тела».
Пока свидетели ходили к Канымбюбю, мулла терзался сомнениями: не сболтнул ли он чего лишнего? Но, услышав, с чем пришел Мекебай, он успокоился за свою душу и вымолвил:
— Шариат принимает лишь первые слова, что произносят уста. А то, что потом говорит сердце, богу безразлично. Раз молодая женщина сама признала, что желает Тилепа, тут все ясно. Поэтому шариат запрещает нам освободить ее от замужества.
Тазабек, Кыдырбай и остальные старейшины поддержали муллу.
— Раз шариат не позволяет, значит, так и должно быть. Пусть и дальше живет с Тилепом.
Сердце Найманбая сжалось от боли, и он с мольбой обратился ко всем:
— Сжальтесь, люди, над беззащитной девочкой! Побойтесь бога! Ведь у нее страшная судьба. Четыре ночи мы провели в пути, очень долог и труден был наш путь к вам. И я глубоко надеялся, что здесь найдутся мудрые люди, которые видели слезы моей племянницы и слышали ее вздохи. Если вы освободите ее от уз замужества, я готов дать за сироту двойной выкуп. Мы будем ездить друг к другу в гости. Прошу вас, освободите племянницу, прошу как сват. Бедняжка с перепугу сперва ничего не поняла. А когда смекнула, она сказала правду: ее привезли сюда насильно, и не желает она теперешнего мужа. Пожалейте несчастную мою племянницу, не губите напрасно. Не пользуйтесь своей властью, о старейшины!
И Тазабек, и Кыдырбай дорожили скотом и за большой выкуп могли бы вернуть Канымбюбю ее дяде. Но опять же подумали о затронутой чести: «Невестка Асантая Айнагуль позорно убежала от мужа; вторая жена бая Серкебая Гульбюбю поехала к родителям и не вернулась к мужу. Разве этого мало?
Теперь молоденькая Канымбюбю отказывается от почтенного мужа. Где такое видано? В пароде их засмеют, обольют позором. Нет! Возможно, Найманбай в своем роду уважаемый человек. Нам-то какое до этого дело? Не дадим ему племянницу. Пусть отправляется домой, с чем приехал».
Все сурово молчали, и Найманбай, видя, что тут толку не будет, сказал:
— Значит, вам не жалко бедняжку. Да покарает вас аллах по законам шариата. Я уезжаю глубоко оскорбленным. Напрасно надеялся на вас, аксакалы…
Когда Найманбай и сопровождавшие его люди тронулись было в обратный путь, Кыдырбай, — все-таки он чувствовал за собой какую-то вину, — признался:
— Найманбай совсем не глупый и хороший человек. Напрасно мы его обидели…
А Тазабек не таился: он был очень доволен, что вышло, как задумал.
— Вольно Найманбаю ум и честь показывать перед своим народом. А в наши семейные дела ему нечего соваться. Сами знаем, как надо жить, — проворчал он.
Поглаживая черную бородку, Найманбай прощался с Канымбюбю:
— О милая и родная племянница Канымбюбю! Нарочно приезжал, чтобы узнать, как ты живешь тут. Все узнал и увидел. На то божья воля, дорогая моя. Терпеть надо. Не плачь и не печалься. В вашем апле мало душевных аксакалов. Но не падай духом. Мы еще увидимся. Прощай, милая племянница!..
Канымбюбю от щемящей боли и тоски застонала:
— Ой, таяке, ой, таяке[84]. И вы меня бросили? Как мне жить теперь?!
Погас долгожданный огонь ее надежды…
Не жалея себя, Батийна работала с утра и до вечера, она молча сносила оскорбления, получала несметное число тумаков, ночью плакала, вздыхала, погружалась в тревожный сон, а утром вставала бодрая, освеженная, словно расцветший за ночь цветок лютика.
Даже такое испытание, как обида, которую Серкебай нанес своей ненаглядной Неженке — Гульбюбю, не смогло запугать Батийну.
А Гульбюбю не вынесла незаслуженного позора. Она не могла больше глядеть в глаза людям, уехала к родителям и больше не вернулась.
Темиркан, благо среди своих соплеменников он был уважаемым старейшиной, сумел освободить дочь из брачного плена с Серкебаем. О создатель! Была бы такая сила влияния у всех отцов! Недостает ее хотя бы охотнику Казаку. Не может он даже один раз в году проведать свою дочь.
А несчастная вдова Сыяда — мать Канымбюбю? Жила поблизости от дочери, а помочь-то ничем не могла. Бедность не давала матери разогнуть спину, тяжелые болезни не позволяли ей подняться с постели. Что ей лишь осталось — сокрушенно вздыхать по единственной дочке и оплакивать ее тяжелую долю: «О бедняжка, в какой час я родила тебя?»
При известии, что Найманбай скоро приедет и освободит сироту, у Сыяды сердце чуть не разорвалось от радости.
В конце концов шариат — божий закон — не освободил ее дочь. Найманбай оказался не в силах помочь Канымбюбю.
Несчастная мать горевала. «О люди, — шептала она. — Что вы глумитесь над моей звездочкой? Я просила вас: сделайте меня своей рабыней, но освободите дочь. Угасает робкий огонек, единственный светильник нашего отца. Пожалейте бедную сироту. Ведь она тоже человек».
Бедная Сыяда слегла, обращалась за помощью и к горам, и к камням, и к богу, и к черту, взывала к создателю-аллаху, к духам батыров и великанов — прийти на помощь дочери. А помощь ниоткуда не приходила. Кто прислушается к просьбе бессильной вдовы?
Сыяда совсем ослабела, где ей было добраться до юрты Тазабека или Кыдырбая! Даже если б и добралась, кто бы ее слушал?..
Взяв в ослабевшие руки кривую палку из сухого можжевельника и неуверенно ступая трясущимися ногами, она вышла с надеждой пожаловаться старейшинам.
Она путалась в лохмотьях длинного бешмета, в голове все мутилось. Сыяда топталась вокруг своего прокопченного дырявого шалашика.
— О милые старейшины! Что же вы не вступитесь за мою сиротку? Богом проклятый Тилеп издевается, заживо хоронит мою звездочку. Куда же вы смотрите? Ведь она птенчиком попала в сети гадкого человека. И как ей выбраться оттуда?
Прислонившись к шалашу, Сыяда сползла на сырую землю, и навеки закрылись у нее глаза.
Круглых сирот после смерти вдовой Сыяды взял на содержание брат Канымбюбю — Асантай. Канымбюбю совершенно была беспомощна. Сама еще ничего путного не видела, считай, с малых лет заточена в мрачную юрту Тилепа. А после смерти матери и вовсе стала неразлучной тенью Батийны — единственной своей заступницы.
— Что же теперь? Почему меня все-таки не избавили, сестра, от моего мучителя?
— Разве ты не знаешь, что случилось? Твои дядя сделал все, что в его возможностях. Но силы были неравные. И старейшины взяли над ним верх. А пришлый мулла поддался этому узкоглазому дьяволу Тазабеку. Какой же он мулла, если бога меньше боится, чем Тазабека? Настоящий он трус и прислужник!
У Канымбюбю глаза округлились от изумления.
— А что, сестра, разве и муллы бывают трусами?
— Еще какими! Ты пока ребенок и не все понимаешь… И тоже изрядная трусишка. Так бы и объявила свидетелям, что не желаешь Тплепа, что забрал он тебя в покрытие долга за жалкую мерлушку-овчинку и что хочешь скорей уйти к матери…
Канымбюбю притихла было, потом сквозь слезы сказала:
— Этот Мекебай меня напугал. Улыбается и спрашивает: «Желаю ли я Тилепа?» Я и не знала, что ответить… А теперь что? Дядя, наверное, больше не приедет. Мама умерла…
Батийна обняла Канымбюбю за худенькие, острые плечи, прижала ее голову к своей груди и кончиками кисейного платка вытерла у нее слезы.
— Не бойся Тилепа. Скажи ему: мама умерла. Маленькие братишки остались сиротами. Я буду к ним ездить. Скажи, что ты должна им помогать… Ведь ты — настоящая хозяйка над всем скотом, что есть у Тилепа. Скажи ему твердо: ты обязан кормить моих малышей. Если откажешься, уйду, мол, от тебя, и пропадай себе пропадом.
— Сестра, Тилеп очень жадный старик. Он трясется даже над обглоданной костью.
— А ты и не спрашивай у него. Бери тайком, что надо, и носи малышам. Ведь ты свое берешь.
«Как же так?» — подумала Канымбюбю. А Батийна уверенно добавила:
— Теперь и я не прежняя. Стала смелее. Смогу постоять за тебя. У нас вон сколько еды пропадает зря. Я буду приносить тебе и мясо, и масло, и сушеный сыр, и сладкий творог. Скажи своему старшему брату Асанбаю, пусть приезжает. Я ему дам шерсти, хороших шкурок на шапки и шубы детям…
Канымбюбю немного воспрянула духом. «А и правду говорит сестра. Кто кроме меня поможет малышам?»
В последнее время Гульсун и Батийна тесно сдружились, совсем как неразлучные сестры, у которых нет никаких тайн. Доверчивая юная свекровь в разговорах с Батийной отводила душу.