— Честь моя не задета, хозяин нашей юрты. Я просто удивляюсь на свою невестку. Она совсем выбилась из повиновения.
И правда, Батийна чувствовала себя по-новому свободной, будто кто-то вселил в нее светлую надежду, открыл, разбудил дремавшие силы.
Батийна теперь редко прикасалась к тяжелому набрякшему мешку, редко уходила с ним за сухим кизяком в поле. Куда чаще она отлавливала лучших коней, по-мужски быстро и ловко седлала их и на свой риск скакала по соседним аилам. Случалось, что поводок своего коня Батийна направляла в сторону едущих всадников: неудержимо хотелось послушать, что делается в мире.
Однажды она узнала, что в верхний аил из Андижана приехал предсказатель-ясновидец. «Если он на самом деле ясновидец, то должен сказать чистую правду о наших обездоленных женщинах», — решила Батийна.
Недолго думая, она оседлала ходкую серую кобылку и пустилась в дорогу. Только успела отъехать от аила, как на крупном гнедом жеребце, скакавшем во весь опор, догнал ее муж Алымбай. Он на всю округу отчаянно орал:
— Эге-гей-ей, баба! Куда поехала?
Батийна слышала окрик мужа, однако продолжала ехать.
Когда топот копыт приблизился, женщина резко дернула кобылку в сторону. Жеребец подпрыгнул и галопом проскакал мимо. Обозленный Алымбай ничего не смог поделать. Тем временем Батийна погнала быстрее свою гнедую.
В лохматой шапке-ушанке и широком домотканом кементае похожий на взлетающего грифа, муж пустился догонять Батийну с воплем:
— Уу-ууу! Я тебе, потаскуха!..
Батийна круто повернула кобылку и поскакала навстречу Алымбаю. Полы ее верхней одежды и подол платья от скачки так шумно развевались на ветру, что гнедой жеребец шарахнулся в сторону. Алымбай шлепнулся на землю. Весь в пыли, кряхтя и постанывая, он поднимался на ноги. Батийна звонко расхохоталась ему в лицо.
— Эх ты, медведь, тоже мне всадник! В седле не умеешь держаться, а еще гонишься! Нечего за мной гоняться. Если я рассержусь, тогда не жди пощады. Я еду к ясновидцу из Андижана. Хочу узнать, как от тебя избавиться. Езжай домой и к моему возвращению приготовь хорошо настоянного чаю.
Повернув послушную кобылку, Батийна ускакала в верхний аил.
Среди кочевников в глухих ущельях об этом ясновидце и пророке ходили целые легенды.
— Про него говорят, с завязанными глазами он вам точно узнает, на каком коне сзади едет всадник.
— Э-э, это еще не все. Он умеет читать мысли, угадывает, о чем человек думает.
— Ну, так умеет и наша повитуха Маты-эне. Для умного человека это, наверное, не составляет труда.
— А я слышал, этот провидец берет в руки зеленую веточку, разрезает ее на две равные части, кладет на ладони, произносит несколько раз заклинательные слова: «Сюф-сюф!» — и две зеленые веточки превращаются в двух серых иноходцев и с места берут рысью.
Кое-кто не верил этим чудесам.
— Сказки! Разве человеку дано сделать то, чего нет на свете?
Нашлись у ясновидца и рьяные защитники.
— Все чистейшая правда, что рассказывают те, кто ездил к нему и видел своими глазами. На моих глазах он однажды взял в руки две одинаковые железки и заставил их целоваться. Одна железка, говорит, — это мужчина, другая — женщина. Вот они и целуются… Лишь нечестивый иноверец может сомневаться в его деяниях. Ясновидец может точно сказать, что ты будешь делать завтра и что тебя ожидает. Вот это пророк!
— А помните невестку Керкибаша? Девять лет она не рожала. Ясновидец потрогал ее пульс и говорит: «У вас в животе завелась капля яда удава. Пока яд не выйдет из вас, ты не будешь рожать детей. Зарежьте, говорит, пятнистую жирную кобылу, отварите побольше мяса и несколько раз сходите к мазару[88]. А в пятницу ночью приходите одна туда же. Если бог смилостивится, то на заре к вам явится призрак в белом. Не пугайтесь и не кричите. Если вскрикнете, видение исчезнет, и все пропадет. Молчите. Призрак может походить на человека, но это не человек. Делайте все, что призрак прикажет. Если он смилостивится, яд растает и исчезнет из вашего естества. Потом придете ко мне, и я вам дам настойку от железки-мужчины и от железки-женщины. После чего, красавица, вы сможете явить на свет сына».
Батийна ехала и думала: «И у киргизского муллы, и у обычных людей я много спрашивала, где путь к свободе, но правды так и не нашла. И никто не сказал, когда наконец затоптанные нынче женщины обретут свободу. Если он настоящий ясновидец, он откроет мне спрятанную правду».
Но, увы, не суждено было ей встретиться с андижанским пророком. Люди сказали — заезжал какой-то посторонний человек в аил. Не то сарт, не то ногаец, не то киргиз, — нос с орлиной горбинкой, широкий открытый блестящий лоб. Кучерявая блестящая бородка. Из озорных глаз так и сияет, мол, лукавая улыбка. Вся грудь покрыта такими же кудрявыми, как борода, черными волосами. Волосы и на ногах, и на руках. Не похоже, чтоб простой смертный. И одет не по-нашему. А на чем ездит? Не сразу в толк возьмешь: то ли лошадь, то ли мул, то ли осел. Очень странное животное. Такие у нас не водятся.
— Он показал тут такие чудеса, что у всех глаза на лоб полезли, — говорил один, — обоюдоострым ножом со всего маха ударил себя в обнаженную грудь. Нож вонзился по самую рукоять и, лязгнув, уперся в лопатку. Потом вытащил нож, и не то что раны, ни единой царапины на груди. И нож — чистый, сухой, ни капельки крови… И это еще не все. Докрасна накалил кривой серп из аглицкой стали, несколько раз приложил его к языку, язык даже зашипел, но дым не пошел и язык не сгорел.
— О чудо-человек! — перебивал другой. — А как интересно и забавно он заставлял целоваться железку-мужчину с железкой-женщиной. Засучив рукава выше локтя, он с улыбкой сказал: «Правоверные, глядите, вот мои руки. Сейчас я возьму две железки, и если они друг другу понравятся, если меж ними вспыхнет искра любви, они притянутся друг к другу и поцелуются». В одну руку он взял большое, с кулак, черное железо, а в другую — белую железку. Когда поднес их друг к другу, они, звонко цокнув, слиплись — поцеловались, значит. Черное железо целовало даже у молодых женщин булавки, иголки. И он все время приговаривал молодайкам: «Кто из вас любит своего мужа, значит, иголка той поцелует мое железо». И все железки тянулась к черному железу: «чык-чык», — слышалось в юрте. А жена Суксуна не любит своего мужа, изменяет ему, так ее крупное ожерелье черное железо ясновидца даже не стало целовать. Вот здорово! Все отгадывает.
Батийна — какая жалость! — не застала ясновидца, зато вдоволь наслышалась о нем чудес и небылиц. Дома ее ждал, конечно, не чай, а разгневанный муж. Упав с жеребца и получив нахлобучку от Турумтай, Алымбай с нетерпением поджидал Батийну — сорвать на ней свою злость. И не успела она сойти с кобылицы, как он зарычал:
— Уу-УУ — Оо… оо… Ээ… ээ… Кто тебе дал право разъезжать по аилам?
Батийна и бровью не повела.
— Не ори и не оскорбляй, — сказала она. — Ты же везде ездишь, почему бы и мне не покататься? Если ты не сторожевой пес, должен и меня уважать.
Алымбай замахнулся на нее плеткой, целясь прямо в макушку, Батийна молниеносным движением перехватила плетку и сильно дернула на себя. От неожиданного сопротивления Алымбай чуть не растянулся на земле. Плетка оторвалась у основания рукоятки. Задыхаясь от злости, он затрясся, порываясь к Батийне:
— Уу-уу… Ээ-ээ… Ии-ии… Потаскуха… Убью-у…
Батийна далеко отшвырнула переломленную плетку, словно мертвую змею.
— Не кипятись, муженек. Не поддамся больше твоей плетке! Не жди! Не надейся!
Из своей юрты выглянула Турумтай.
— Батийна, что с тобой происходит? — хмуро сказала она. — Ведь он муж твой…
Батийна бросила на нее непокорный взгляд и заговорила топом, не допускающим возражений:
— А что, джене, разве мы, женщины, хуже мужчин? Ведь это мы их производили на свет! Кто им позволил издеваться над нами? День-деньской пропадаем у казанов, у постели, варим, шьем, моем, по пояс ходим в навозной жиже, доим бесчисленных овец, работаем, как рабыни, а с наших плеч не спускают плетку. Дарим детей и радость. Развлекаем мужей. Почему же они не хотят видеть в нас равных себе подруг? Почему не делятся счастьем и горем? Что мускулами они посильнее, — это хорошо. Вот и помогали бы нам. Мы ли не так созданы? Или они с неба свалились? — Батийна не могла остановиться. — Мужчины мнят себя всемогущими нашими владыками. Пусть тогда эти золотые, нерукотворные владыки попробуют прожить без нас, женщин, хоть один день! Вспомните прошлогодний джут. Сколько тогда выпало снега, какая суровая пришла зима! Все склоны снегом занесло, скот голодал. Кто спас тогда тысячи голов? Женщины! Это они взяли в руки широкие кожаные скребки и обули валенки. Это они счищали снег со склонов, рвали голыми руками мерзлую, ломкую траву и сберегли животных. А когда пришла повальная черная оспа? Когда многие юрты лишились кормильцев? Кто тогда боролся против болезни и голода? Женщины. А мужчины, которые привыкли хвастать и разъезжать по аилам с одной целью — побольше съесть мяса да выпить кумыса, — в то время походили скорее всего на чахлую травку, что растет под постельной доской. В черные дни мужчины беспомощно просили подать им воды у таких же больных женщин. Разве хоть слово неправды я сказала, джене? Разве женщины только вьючные животные? Нет! Это святые матери, терпеливые, выносливые, они сеют семена и выращивают потомство. И нечего глумиться над нами. Жеищииа — великий человек! Почему мы должны быть оскорблены и унижены? Лишь потому, что они мужчины? Нет! Пусть они уважают нас и считаются с нами. Мы, как красные тюльпаны джайлоо, украшаем их юрту. Мы приносим радость, улыбку и благодать в их юрту. Ласковые, добрые, нежные — это женщины. Они вытрут слезы ребенку, накормят голодного, укажут дорогу путнику…
Не только Турумтай, даже Кыдырбай, сидевший в юрте, не нашелся что возразить Батийне. Он крикнул жене:
— Эй, женщина, иди сюда! Зачем она тебе нужна? Оставь ее в покое… О создатель, даже невестки, которые не смели прямо взглянуть, становятся сварливы.