— Ну, с богом. Будем живы, увидимся. Береги себя. До встречи, милые.
Бактыгуль, очутившись в своем мешочке, растопырила худенькие пальцы, на лице ее появилось подобие улыбки, и, не отрывая глаз от Батийны, она слабо прошептала:
— Мама, мама…
Да, двухлетняя девочка уже понимала материнскую ласку.
Сердце Батийны сжалось в комок, его словно чем-то кольнули.
Абыл, пройдя несколько шагов, обернулся и тоскливо крикнул:
— До свидания! Прощай, мой соловей! Кто знает, увидимся или нет. Да хранит тебя бог. Мы будем за тебя молиться…
И с одним ребенком за спиной, другого ведя за руку, словно древний старик, опираясь на кривую жердинку, побрел Абыл вслед за караваном беженцев.
Батийна долго провожала их прощальным взглядом.
Отдохнув и дав отдохнуть вьючным, люди из аила Кыдырбая опять тронулись в путь. Меньше стало пеших, всех разместили по крупам лошадей, по спинам волов, по горбам верблюдов.
Позади остался еще один день пути, к беженцам стали прибиваться новые семьи из аилов, что задержались по укромным местам Ак-Сая при бегстве.
Качыке, видя, как люди находят знакомых, как встречаются и радуются, вспомнил о дяде Алымбае. Он подъезжал к незнакомым, умоляюще расспрашивал: «Дяденьки, скажите, не было ли среди вас чужих людей? Я потерял давно своего дядю Алымбая. Он сын Атантая из Карасаза… Такой широкоплечий, неуклюжий, тихий… Если увидите его, то скажите, что люди из его апла поехали на свое прежнее стойбище. Напомните ему, что у него был старший брат Кыдырбай, младший племянник Качыке и жена Батийна. Скажите, что они живы, здоровы и поехали на старое место».
Лишь Батийна, кажется, оставалась равнодушной. Она не искала Алымбая. Для нее он был давно потерянный человек. И она никому не признавалась, что где-то у нее муж. В то же время она не вправе была сказать — я, мол, безмужняя и хочу вырваться на свободу. Женщина не вольна самостоятельно покинуть юрту, порог которой переступила в молодости с мужем.
Батийна неотступно мечтала о свободе. Ей мучительно хотелось уйти в неведомом направлении, где ее никто и никогда не смог бы найти.
И в такое время, когда душа рвалась к свободе, надо же было умереть Кыдырбаю и завещать ей, Батийне, весь оставшийся скот, свою юрту, даже младшего сына Качыке! Кыдырбай предвидел, что с этим трудным наследством справится разве что Батийна, а не его ворчливая и вечно больная Турумтай. «Если упустить Батийну, — вероятно, думал он, — все пойдут по миру. А с ней они не пропадут». Не случайно он все свое движимое и недвижимое состояние ей оставил. Даже умирая, старший брат подумал о младшем Алымбае. Заботился о человеке, о котором никто ничего не знал…
Через два дня пути кочевники остановились в обширной долине, где можно было хорошо отдохнуть не только людям, но и скоту. Остановились еще и потому, что многие отстали и их надо было дождаться.
Яркое солнце, мягкий ветерок… Люди ставили на скорую руку шалаши, устанавливали треноги, каждый находил себе занятие. Батийна выехала собрать разбредшийся по пастбищу скот, помочь подходившим беженцам снять скарб, принять с седла малолетних.
Батийна ехала по лугу, прислушиваясь, как под копытами чавкает зеленая жижа, и думала: «Как там мой Абыл? Дошел ли он до своей стоянки с беспомощными детьми? Не растерзали ли его бродячие псы?»
Впереди в густой куге показалось что-то черное. Сердце женщины чуть не оборвалось. Она погнала лошадь, чтобы скорее увидеть, что там впереди. Как раз в это время чей-то незнакомый голос окликнул ее:
— Эй, Батийна, Батийна-а! Давай скорее суюнчи. Муж твой нашелся!
Батийна доехала до трупа, осмотрела и повернула коня назад. В траве лежали останки крупного верблюда. Волки и собаки сделали свое дело — торчали обглоданные ребра да порванная в клочья шкура.
Позади шли новые беженцы. Среди них выделялся один — у него и походка была не как у людей, и одежда состояла не то из шкурок, не то из отрепья. Все с удивлением смотрели на неуклюжего человека.
Тот же голос, что догнал Батийну, раздался снова:
— Эй, баба, я попросил у тебя суюнчи за то, что нашелся твой муж, а ты, как бешеная, скачешь в другую сторону. Что это значит? Или уже не нужен тебе нареченный муж? Вон, посмотри, шагает твой муженек.
— Пусть себе шагает. Сам потерялся, сам и пришел. Что же теперь делать? О, боже! Уезжал в белом кементае, а вернулся хуже нищего. А где же два табуна лучших коней? На кого он похож? О прародитель!
Человек, просивший суюнчи, сидел на крупной пузатой кобыле. Услышав слова Батийны, он поскакал, недовольно бурча:
— Скажи создатель, что за жизнь свалилась на наши головы? Жена отрекается от живого мужа и нисколько не радуется его возвращению. О всемогущий пророк!
Когда началось беспорядочное бегство, Алымбай находился возле табунов. Он присматривал ночью за косяками на серенькой тихоходной лошадке. Услышав, что аил бежал, он растерялся, словно попал между бурными потоками воды. Его обуял страх одиночества. Алымбай погнал лошадей вслед за попавшимися в пути беженцами. Гнал он табун до самого верхнего перевала. Когда завьюжило и запуржило, он сбился с пути. Колкий снег, резкие порывы ветра исхлестали Алымбая. Кони метались с одного склона на другой — чуть не сбили с ног нерасторопного хозяина. Тут и затерялось много лучших коней — одни посрывались в темноте с круч, других загнали хищные звери. Алымбай совершенно ошалел. И, на свое счастье, забрел в тихую котловину, где укрывались люди из других родов. Тут ему повстречалась одинокая женщина, и Алымбай прибился к ней, они и ходили за конями, питались, чем бог пошлет.
Вскоре по-настоящему пришла зима. Выпали невиданные снега, и однажды тяжелый обвал сорвался на Алымбая, на его лошадей и новую жену. Она вместе со скотом так и осталась погребенной под снеговой лавиной, а он чудом остался жив — голова оказалась снаружи — и выкарабкался кое-как, когда поутих грохот обвала…
О том, что с ним было дальше, где и как жил, Алымбай больше ничего не рассказывал.
Но раз нашелся пропавший человек, зарезали черного, с белой метиной на лбу жертвенного валушка в ознаменование найденной души — Алымбая, наварили еды, попили шурпы, поели мяса, и беженцы пустились в дальний путь.
Чем ниже спускались с гор поближе к родным местам, тем больше страх охватывал кочевников. А вдруг навстречу им появятся вооруженные солдаты и всех перебьют, как мух?
На шестой день к обеду кочевники из аила Кыдырбая вышли к мосту через реку Нарын. Впереди показались два солдата. Беженцы растерянно остановились полукругом. Послышались чьи-то испуганные голоса:
— О люди, глядите, оказывается, нас давно уже поджидают вооруженные солдаты!
— Ни за что все погибнем.
— А что поделаешь?
— Такова божья воля. Читайте молитвы.
Когда люди ни живы ни мертвы, встали в нерешительности, один из солдат, кряжистый, широкоплечий, шагнул навстречу беженцам. По виду, похоже, русский. Говорил он по-русски, отдельные слова звучали не то по-татарски, не то по-узбекски, не то по-киргизски.
— Зачем так бояться? У нас новая власть, — запинаясь, пояснил он.
— Ой, да он наш язык знает, — зашептали кругом.
— Эй, Качыке, где ты? Ну-ка выйди вперед и поговори с ним.
Солдат, широко взмахнув рукой, радостно сказал:
— Все пролетариата свергли белого царя. В России уже новая власть — все угнетенные народы получили уруят — свободу и равенство.
Последние слова солдата не дошли до сознания каждого. Все смотрели на него с недоумением, как на диковинку. Качыке пояснил:
— Народ — значит это все мы. Он говорит, что мы, люди, получили свободу.
Люди, только что опасавшиеся за свою жизнь, зашумели:
— Оозуна май[99], милый.
— Качыке, а ну спроси у него, что такое уруят?
— Уруят — значит свобода.
— Что ты говоришь?
— Свобода, — говорит солдат.
Женщина робко, не расслышав слова «уруят», переспросила у Батийны:
— Что он говорит? Уят[100] вроде? Ой, не спрашивай больше, а то еще в беду попадем.
Батийна даже не стала слушать уговоры женщины и, смело выйдя вперед, обратилась к солдату:
— Ну, солдат, ты, кажется, говоришь что-то хорошее. Повтори-ка — уруят этот придет и к нам или как? Скажи, кто принес эту свободу. Как зовут того человека?
— Ленин! Владимир Ульянов-Ленин.
— Ульянуп Ленин? А нам можно увидеть этого человека?
Солдат, видимо, и сам не знал, что отвечать. Улыбнувшись, он пожал плечами:
— Может быть, увидите.
Но Батийна не отступала.
— Кому он дал уруят? Всем людям, беднякам и бездомным, или только нам, женщинам?
— Всем народам… но только угнетенным народам. Баям нет уруята.
— А что с русскими будет, которые выгнали нас с земли? Они отняли у нас земли. Сказали, что наших джигитов возьмут в солдаты.
Спросив это, Батийна тут же испугалась: «А если он просто выпытывает у нас все? Обманывает. Может, это ловушка?» И, холодея всем телом, уставилась на солдата.
Но солдат искренне сказал:
— Ай-ай, темный народ! Айда, бедняки!.. Сам Ленин русский. Все русские не одинаковые. Это белый царь, генералы и чиновники смотрели на вас плохо. Русский пролетариат вам друг, товарищ, он уважает вас. Проходите через мост. Зачем стоять? Езжайте на свои земли.
Перепуганные, взъерошенные люди, не зная, то ли верить словам солдата, то ли нет, моля бога о спасении души, переходили через мост.
Кто громко, кто шепотом переговаривались:
— Оозуна май, добрый человек. Да сбудутся твои слова.
— О, рыжеголовый пророк! Там, где остановимся, сделаем ак сарыбашыл[101].
— О наш пророк. Мы должны принести тебе жертву по случаю избавления от несчастья… Как он, солдат, назвал имя человека, который раздает всем народам свободу?
— У него есть даже три имени. Я запомнил только слово Ленин. Остальные два имени запамятовал. Да и кто из нас запомнит такие слова? У нас же у всех память отшибло…