— Ченодру, — подсказала Головня.
Дергунчик пожала плечами:
— Ченодру. Подошел ко мне во время зачистки. Я уж подумала, что мы с Аяксом крупно попали. А Горлан начал загонять о строениях — что-то там об арках, колоннах. Как будто мне было до этого дело. Реально чудик был.
— Его интересовало все, — сказал Гадрен. — Фектрин считал, что до войны Горлан был учителем. Это многое объясняет.
— Точно знал Сайргон, — заметила Головня. — Он были близкими друзьями.
Намир покрутил кружку и горько улыбнулся:
— Но он тоже погиб и унес тайну с собой. Горлан умер легендой.
— Мы знали его сердце, — вновь заговорил Гадрен, — и его увлечения. Неужели он действительно был такой загадкой?
Намир пожал плечами:
— Какая разница. Там, откуда я родом, любой, кому хватало наглости возглавить армию, умирал легендой. Это меньшее, что ты можешь сделать.
— Что-то я не понял, — сказал Неменов.
Остальные неловко заерзали. Намир понимал — не для этого вечера такие разговоры. Это из-за спиртного он так груб и не может остановиться.
— Куда проще, — пояснил он, — сражаться за легенду, чем за политику или религию. Даже не надо делать вид, что ты что-либо понимаешь. Ты просто умираешь легендой, а твои последователи получают причину воевать в течение нескольких поколений.
Гадрен заговорил — терпеливо и умиротворяюще:
— Тогда мы должны постараться запомнить Горлана человеком, а не мифом и избегать такой ловушки.
Остальные сдержанно закивали, не сводя глаз с Намира. Он заставил себя улыбнуться и коротко взмахнул рукой в знак согласия. Он пришел в кантину не для споров.
Разговор двинулся дальше. Между тостами Дергунчик отпускала пошлые шуточки, а Красавчик слегка подкалывал Неменова. Все вместе они вспоминали истории о Горлане и Сумеречной роте. Головня рассказала о вербовке на Демилоке, когда в Горлана стрелял имперский шпион, прикинувшийся новобранцем. Когда спустя двое суток капитан очнулся, то пришел в ярость, узнав, что Сайргон свернул вербовку. Красавчик вспоминал о тяжелых днях после потерь на Магнус-Хорне, когда Альянс пытался приписать оставшихся солдат к другим пехотным подразделениям, а Горлан отстоял своих бойцов и не дал расформировать роту.
Поздно вечером, когда Намир сунул бармену денег, чтобы тот не обращал внимания на разбитые кружки и сломанный стул за их вторым столиком, они начали — по двое, по трое — возвращаться на «Громовержец». Даже навеселе никто из них не был настолько глуп, чтобы идти в одиночку. Под конец остались только Намир с Гадреном.
— Знаешь, он никогда мне не нравился, — сказал Намир.
— Знаю, — ответил инородец. В ядовито-ярком свете кантины его кожа мерцала, как угли.
— И все равно не могу представить Сумеречную без него.
Гадрен медленно кивнул и сложил вместе одну пару рук. Низкий дрожащий звук послышался из его глотки, словно он пытался не дать вырваться наружу каким-то словам.
— В том, что ты говорил о легендах, есть своя правда, — сказал он наконец. — Легче сражаться, когда под рукой у тебя есть некий символ. Мы все посвятили жизнь борьбе с Империей. Я не сомневаюсь в чьей-либо отваге или понимании глубины того зла, с которым столкнулся наш век. Но Горлан объединял наши надежды, и если рота хочет продолжать существовать… ей нужно на чем-то сосредоточиться. Мечта. Цель.
— Или что-то еще, — сказал Намир.
— Или что-то еще, — согласился Гадрен.
— Сейчас у нас, считай, даже корабля нет.
Инородец рассмеялся, словно его это вовсе не волновало.
— Капитана, — заговорил он, — никогда не беспокоила численность или оснащенность роты. Он был уверен, что, пока действует согласно своим принципам, Сумеречная будет жить.
Он был фанатиком, — сказал Намир.
— Нет, — ответил Гадрен, и слово это прозвучало жестко и решительно. — Он был человеком слова. Но я тоже не могу понять его до конца.
Тогда вряд ли это имеет значение. — Намир прикончил свою выпивку. — Был ли он чокнутым фанатиком или непостижимым гением, без него у нас все равно нет будущего.
В ту ночь каюта была в полном распоряжении Намира. Роджа погиб, а остальные его товарищи предпочли спать снаружи. Без храпа соседей в полном мраке каюты он чувствовал себя совершенно одиноким. Как в склепе.
Как в рухнувшем туннеле на Хоте.
В полусне Намир снова видел фигуру в черной броне, убивавшую его товарищей лучом света. Увидел, как Челис поднялась в воздух по мановению его руки, слышал, как хрящи ее шеи трещат, словно сухие листья.
Это ли было причиной сражаться для всех остальных? Это ли было тем самым «абсолютным злом», которое, по словам Гадрена, угрожало всему сущему? Чистейшая мерзость, за которой стояла неумолимая мощь; бесконечная тень, поглощающая звезды, вставала перед ним в образе Галактической Империи. Дарт Вейдер был всего лишь ее острием.
Намир вовсе не стремился снова столкнуться с этой тьмой, но начал понимать, почему бойцы Сумеречной роты не свернут с пути, даже осознав безнадежность своего дела.
Мысли его путались, ныряя в море отвратительного пойла, выпитого вечером. Он вспоминал, как Челис смеялась над страхами повстанцев перед полным уничтожением, вспоминал дни своей службы Догме — тогда он в первый раз начал воспринимать своих товарищей-солдат как семью. Он вспомнил, что последний раз так напивался на Хоте, с тем самым капитаном грузовика.
В ту ночь он сказал себе: «Если ты не понимаешь, во что они верят, может, пора уйти».
Они заслуживали лучшего.
Он любил их всех. Гадрена и Головню, Красавчика и Таракашку, Дергунчика и Хобера, Роджу и Клюва. Связистку, которой Сумеречная так и не нашла замены. Пиру.
Он не мог уйти. Не мог бросить их истекать кровью в пыли Анкурала.
Утром в голове у него не прояснилось, но он знал, что должен действовать. У него не было той цели, о которой говорил Гадрен, цели, которая дала бы Сумеречной надежду после гибели Горлана. Роте нужно было дать какой-то способ сражаться с Империей.
Но он не знал, как это сделать.
Глава 24
СЕКТОР ЭЛОЧАР
Девять дней до операции «Сломанное кольцо»
Прелат Вердж сам придумал это наказание. Те члены экипажа, которые подвели его при атаке на «Громовержец»… Артиллерист, который слишком медленно взял корабль на прицел; оператор радара, для которого оказался такой неожиданностью молниеносный переход вражеского корабля на световую скорость; командир спецназа, который готовил диверсионную группу… Пока они не раскаются во всех случаях своей неблагонадежности, их будут использовать для калибровки дроидов-дознавателей.
Спустя неделю после атаки на свободу вышел только артиллерист. Оператор радара был мертв. Командир спецназа пока еще кричал.
Капитан Табор Сейтерон не оспаривал необходимости наказания. Ошибки случались всегда, но, по всем правилам, это губернатор Челис должна была сейчас вопить под инструментами дроидов. Табор уже должен был быть дома, принимать у курсантов эссе о битве за Кристофсис, закатывая глаза каждый раз, как подловит их на списанном.
Склонность Верджа к отвратительным пыткам могла вселить лишь еще больший страх в ряды его команды. А страх — это как жар, раскаляющий сталь: если делать это правильно, то можно выковать клинок, в противном случае из металла получится шлак.
— Мы люди разных эпох, — сказал прелат после завтрака с Табором возле допросной камеры. Когда они уходили, капитан все еще слышал вопли командира спецназа. — Вы помогли построить машину Империи. Вы смазывали ее механизмы, вращали ее колеса — вы создали порядок, за что я вам глубоко признателен.
— Мы исполняли свой долг, — ответил Табор, — и пытались стать такими, какими хотел нас видеть Император.
С первой минуты на «Вестнике» Табору — к его собственному изумлению и вопреки здравому смыслу — начало нравиться общество прелата. Энтузиазм, с которым этот юнец излагал свои идеи, его стремление вовлечь всех окружающих в свой странный мир были на удивление заразительны. Его фамильярность и искренность, его любознательность по отношению к капитану также привлекали — даже самые способные ученики Табора казались более поглощенными карьерным ростом, чем новыми идеями. Вердж уже поднялся выше, чем смог бы сам Табор, и все равно стремился раскрыть свой потенциал.
Но у Табора были свои пределы терпимости, и после утра, когда ему пришлось наблюдать немыслимое, одновременно пытаясь наслаждаться вкусом маринованных яиц и запеченных яблок, его интерес к беседам с Верджем достиг самой нижней точки.
— Тем не менее, — сказал прелат, — машина была построена. И, что очень важно, капитан, я уверен, что эта машина является причиной того, что мы не всегда сходимся во взглядах.
— А у нас есть разногласия по каким-то важным вопросам? — спросил Табор, выдав нотку удивления.
— У нас — нет, — ответил прелат, — но я знаю, что вы не в восторге от моего выбора мер дисциплинарного взыскания. Вы видите более эффективные способы для поддержания работы машины.
Табор уставился на прелата и расправил плечи. Не стоит проявлять невнимательность или пренебрежение — какие бы отношения ни установились между ним и Верджем, он никогда не забывал о вспыльчивости этого юнца.
— Да, у меня есть собственные привычки, — согласился капитан. — Но это ваш корабль, а каждый лидер командует своими солдатами, как считает нужным.
Губы прелата дрогнули — явный признак растущего нетерпения.
— Вы не понимаете, капитан. Я действительно признаю, что ваши методы могут быть более эффективными для функционирования машины Империи. Но машина уже построена, — продолжал он. — Император создал новое общество, новый образ жизни. Мой долг не закладывать основы, но жить так, как велит наш Император, — как член цивилизации, которую вы так умело построили. — Вердж на мгновение нахмурился и остановился посреди коридора. — Чего Император требует от каждого из нас, капитан?
«Вопрос или ловушка?» — подумал Табор, но решил не пытаться угадывать. Он не может и не станет пытаться предугадать, что думает прелат.