Намир сел. Молодой человек дал ему выпить какой-то вонючей зеленой жидкости, сказав, что от этого голова прояснится. Корджентейн рассказала о деятельности ячеек сопротивления, а Ниен Нанб порой подбрасывал непонятные дополнения. Повстанцы явились на Салласт в надежде от имени Альянса формально заключить союз с Кобальтовым фронтом — союзом рабочих, который все сильнее был недоволен Империей. Но оказалось, что самые воинственные члены Кобальтового фронта уже арестованы, а остальные не хотят браться за оружие.
— Я и сама с Салласта, — сказала Корджентейн, — Ниен тоже. Никто тут не любит Империю, но испуганных людей не заставишь восстать. Тогда мы решили помогать Пиньямбе как можем — контрабандой поставлять товары, которые не могут позволить себе местные, предоставлять медицинские услуги, которых не дозволяет Империя. Если это поможет завоевать сердца людей, заставит их думать, что повстанцы чего-то да стоят, это прекрасно. Если нет, мы все равно делаем доброе дело. Империя хочет нашей смерти, но с этим мы разберемся.
Намир горько улыбнулся:
— Затем Империя решила наверстать производственные потери в других местах. Это привело к увеличению рабочей нагрузки и усилению мер безопасности на Салласте, а это — все, что от вас осталось.
Корджентейн словно не заметила его тона:
— Империя так или иначе намерена угробить людей работой. Это не было великой проблемой. Но ваша высадка здесь… без последствий не обойдется.
— Мы немедленно уберемся, — сказал Намир. — Сразу, как только найдем способ.
Корджентейн тихо выругалась и помотала головой:
— Это хорошо, вот только слишком поздно. Чрезвычайные меры уже приняты, и бьюсь об заклад, что после того, как они арестуют всех, кто хоть раз сказал что-то недоброе в адрес Императора, начнутся массовые репрессии. Постоянный комендантский час, рабочих разлучат с семьями… Они предпримут все, чтобы уничтожить даже малейшую вероятность грядущего восстания.
Намира это не удивило. Он наслушался достаточно таких историй в Клубе. Именно из-за имперских репрессий новобранцы присоединялись к Сумеречной роте.
Вместо того чтобы выражать сочувствие, он рассказал повстанцам историю Сумеречной. Конечную цель роты он не раскрывал и ни разу не упомянул Челис, но поведал о действиях роты на Римманской гиперлинии и их планах касательно Салласта.
— Моя группа спустилась в город в поисках помощи, — закончил он. — Но вряд ли вы способны ее оказать.
— Это так, — согласилась Корджентейн. Ниен Нанб быстро заговорил, и оба посовещались о чем-то, прежде чем она продолжила: — Мы попытаемся доставить вас на завод к рассвету, но это все, что мы можем.
— Я ценю вашу помощь, — ответил Намир. Он сделал долгий вдох, пытаясь сосредоточиться на окружающем. Четыре повстанца, горстка оружия и какие-то машины в ангаре. — А вы? Вы-то что будете делать?
На сей раз они не стали переговариваться — только переглянулись, словно подтверждая какое-то давно ими принятое решение.
— Мы поднимем то, что осталось от Кобальтового фронта, — сказала Корджентейн. — Попытаемся в последний раз нанести ответный удар, защитить Пиньямбу от надвигающейся опасности. Не позволим им схватить всех наших друзей и соседей. — Она слабо улыбнулась. — Ждать недолго.
— Да, — согласился Намир. Он допил вяжущую кашицу и встал. Ноги заныли от усилия. — Но если нам все равно ждать до рассвета, вы можете показать мне, что у вас есть. Я могу посмотреть на ваши планы свежим взглядом. Может, ваша война продлится немного дольше.
Зеленая жижа, чем бы она ни была, успокоила головокружение и согрела нутро Намира. Мышцы по-прежнему болели, но это было уже гораздо более терпимо: он был способен ясно мыслить, изучая карты города и обсуждая с Корджентейн вопрос, где разместить снайперов, по ходу слушая фантазии юноши с меловым лицом о налете на имперскую тюрьму. Намир понимал, что повстанцам не выжить, и они сами, очевидно, это понимали, однако было что-то успокаивающее в том, что они все вместе делали вид, будто есть другой вариант.
Несмотря на то что в голове у Намира прояснилось, старые воспоминания продолжали вспыхивать, как случайные искры в мокрой батарейке. Он думал обо всех планетах, на которых воевала Сумеречная: Хейдорал-Прайм, Форса-Гедд, Коерти и Вир-Афшар — когда еще командовал Горлан. Мардона-3, Накадия, Обумубо и теперь Салласт — при Намире. Разница казалась ошеломляющей.
Эти мысли заставили его думать о будущих планетах. Бросок в Центральные миры еще не был завершен, и Челис обещала, что кампания станет более тяжелой. Намир попытался представить, как Сумеречная рота покидает Салласт, сражается на Маластере и, пережив сражение, достигает колец Куата. Там, среди скелетов звездных разрушителей, они будут сражаться день за днем, отвоевывая квартал за кварталом орбитальный город, чтобы уничтожить саму основу, на которой он стоит.
Как и салластанские повстанцы, солдаты Сумеречной стояли перед лицом невозможного сражения — если не безнадежного. Да, верфи Куата должны быть уничтожены. Несколько отделений могут даже уцелеть. Но как боевая единица Сумеречная рота перестанет существовать. Иного конца Намир не видел.
Может, и не задумывался об этом. Он вообще мало думал о том, что будет после Куата.
Ниен Нанб смотрел и слушал, как остальные обсуждают план. Возможно, думал Намир, салластанин молчит ради него. Но вряд ли. Может, у него другое на уме.
Опять воспоминания. Воспоминания о Горлане и о том, что ему рассказывали о Горлане.
Гадрен говорил, что капитан верит, будто бы сила Сумеречной — в жертвенности. Головня утверждала, что Горлан никогда не делал ничего, исходя только из одной причины. Капитан был чокнутым, но он знал, что нужно его войскам, лучше, чем они сами, — как только его не стало, вся целеустремленность и надежда Сумеречной умерли вместе с ним.
«Наша цель не завоевание, но алхимия. Везде, где повстанцы соприкасаются с Империей, должно происходить изменение. Вещество угнетения становится веществом свободы.
Если наши цели чисто военные, мы уже проиграли более масштабную битву».
Намир следовал цели Горлана по форме, но в ней не было вещества. Это было стремление остановить Империю, но без тех принципов, которыми дорожил Горлан. Солдат обманули, они были готовы погибнуть, пытаясь достичь Куата.
«Вы не понимаете масштаба врага».
Челис сказала, что верфи Куата того стоят.
Все это крутилось в его ошарашенном, одурманенном зеленой жижей мозгу в предрассветные часы. Корджентейн ушла готовить его возвращение на фабрику. Намир прогулялся по ангару между огромными горнопроходческими машинами — мрачными металлическими блоками, снабженными гигантскими бурами, — и прилег поспать.
Он понимал, чего хотел добиться вместе с Сумеречной Горлан, но до сих пор не осознавал, как работала его система — как ему удавалось добиваться чего-то, кроме уничтожения роты.
И все ж таки он не знал, как работает бластер, однако умел стрелять.
Когда вернулась Корджентейн, Намир созвал потрепанную ячейку Ниена Нанба и тщательно, преднамеренно гасил искорки посторонних мыслей в своем мозгу, пока не осталась лишь уверенность.
— У меня есть план, — сказал он.
Незадолго до рассвета в самых верхних пределах Пиньямбы проснулись пепельные ангелы и запорхали среди расщелин, вылезая по лабиринтам на поверхность при помощи когтей и крыльев. Намир полз следом на четвереньках, ориентируясь при помощи прибора ночного видения.
— Следуйте за птицами, — сказала Корджентейн. — У вас около часа до того, как они закончат мигрировать на поверхность.
— А если я не успею? — спросил Намир.
— Тогда ждите до заката, а затем — ищите дорогу обратно.
Намир никогда не страдал клаустрофобией, и хотя расщелины сужались до тех пор, пока ему не пришлось протискиваться, постоянное карабканье за пепельными ангелами странным образом успокаивало его. Он не был одинок в своем путешествии.
Выбравшись на склон горы, Намир поразился, как высоко он забрался. Хотя периметр имперской блокады за ночь переместился выше, он все равно сумел обойти его. До пика оставалось всего полдня пути. По дороге приходилось избегать внимания аэроспидеров и имперских разведчиков, в то время как вся масса вражеских войск шла следом за ним. Они были в финальной стадии подготовки к полномасштабной атаке, методично подвозя оружие и войска к своим позициям. Однако когда Намир добрался до завода, поддерживаемый своей новообретенной решимостью, он ощутил себя почти бодрым. Мужчина широко улыбнулся, когда осознал, что с пятидесяти метров выше этого места его выцеливает снайпер Сумеречной.
Она встретила его на полдороге, не снимая маски и свободно держа в руке винтовку.
— Челис вернулась вчера ночью, — сказала Головня. — С ней Таракашка. О Дергунчике и остальных известий нет. Мы думали, вы спускались вместе.
— Я тоже по тебе скучал, — ответил Намир и, хлопнув ее по плечу, чуть приобнял. Она не ответила, но и не отстранилась, и Намир отпустил ее.
— До атаки осталось недолго. — Женщина повернулась и начала подниматься по склону. Намир пошел следом. — Имперцы весь день испытывали нас, посылали на вылазки все больше и больше людей. Однако Челис сказала, что придумала способ выбраться. Говорила что-то про космопорт.
— Это меня не удивляет, — сказал Намир. — Ни первое, ни второе. Окажешь мне услугу?
Головня ничего не ответила. Намир пожалел, что не может лучше понимать ее. Последний раз они разговаривали в недрах завода, над кипящей магмой, и разговор тот закончился невесело.
Она все еще злится? Да и злилась ли она вообще? Или он просто ее не понял? «Ты всегда была невероятной», — вертелось у него на языке.
— Я пока не готов говорить с Челис, — сказал он вместо этого. Разгадывать мысли Головни — бесполезное дело. — Хочу, чтобы собралось все наше прежнее отделение — ты, я, Гадрен, Таракашка. — «Сделаем вид, что мы все позабыли Красавчика». —