Но поскольку к истреблению Батыя этот вопрос отношения не имеет, мы пока отложим его в дальний ящик и займемся тем, что насущно – то есть туменом Шейбани-хана, который руслом Оки движется на соединение с основными силами Бату-хана. Этого движения ему осталось два или три суточных перехода, после чего шанс разгромить эту часть монгольского войска отдельно от основных сил можно будет считать безвозвратно упущенным. Поэтому все летучие отряды местных рязанцев и лилиток-уланш, как и наши основные силы, должны быть нацелены на этот последний действующий самостоятельно монгольский тумен, уничтожение которого есть шаг к окончательному решению Батыева вопроса.
Велизарий, кстати, тоже поддержал мое решение, при этом заметив, что оружие того типа, каким был уничтожен тумен Бурундая, лучше не использовать слишком часто, и что в данном случае против диких варваров лучше применить великолепную организацию и вооружение нашего войска, чем килотонны огненной мощи. Ведь сидящий здесь Евпатий Коловрат в другой истории уже сумел доказать, что его хорошо организованное, мотивированное и прекрасно вооруженное войско монголы, имея многократно превосходящие силы, не смогли одолеть без применения осадной артиллерии.
Подумав, я согласился с высказанным им предложением, но по несколько иным соображениям. Ведь отец Александр, когда накладывает свою часть печати Хаос-Порядок, пользуется при этом не своей Силой (которой у него просто нет), а предоставленной в его распоряжение Мощью Небесного Отца. Если мы будем слишком часто припадать к этому источнику, пользуясь им всуе, то это может кончиться совсем нехорошо в том случае, если в самый важный момент мы окажемся лишенными поддержки Творца всего Сущего. Нет, лучше сейчас мы попробуем обойтись без сверхмощи.
Помощь рязанского княжества в обеспечении моих воительниц теплой одеждой сейчас позволяет мне вывести на поле боя шесть тысяч кавалерии и почти две тысячи пехоты из бывших мясных, обученных тевтонскими инструкторами. Пешее войско в одну тысячу спитцеров и одну тысячу пеших арбалетчиков позволит мне перегородить русло Оки от берега до берега надежным забором из спитцеров, построенных в четыре-пять рядов и ощетинившихся тевтонскими гранеными пиками. В условиях безупречно работающего заклинания Защитного Ветра, делающего бесполезными монгольские луки, у воинов Шейбани-хана не будет никакой возможности преодолеть это колючий забор, прикрытый летящим из-за спин спитцеров дождем смертоносных арбалетных болтов. При этом шесть тысяч моей и две тысячи рязанской сборной кавалерии будут способны парировать любые попытки монгольских кавалеристов лесными тропами просочиться мне в тыл, а также в случае необходимости нанести по противнику последний сокрушающий удар.
26 декабря 1237 Р.Х. День пятнадцатый. 10:55. Пурешева волость, городище Кадом, царский терем.
Царская дочь-богатырка мокшанка по имени Нарчат.
В очаге тихо потрескивали прогорающие угли, через тусклое слюдяное окошко внутрь терема сочился слабый свет, воркующая голубка из царской голубятни урча доклевывала рассыпанную по подоконнику горсть зерен – свою награду за быстро доставленное послание от отца и брата. Картина внешне благолепная, но было в ней нечто трагическое, говорящее о том, что присутствующему здесь персонажу уготована печальная судьба и безвременная насильственная кончина, потому что так решил главный режиссер спектакля по имени жизнь.
А девица Нарчат собою была хороша. На круглом румяном лице вразлет черные соболиные брови и ярко-розовые губы, что свидетельствовали о чувственности и доброте – разумеется, настолько, насколько может быть добра богатырка. Тоненькие черные косички свободно спадают за спину из-под кожаной головной повязки с металлическими украшениями, теплая рубаха до середины бедра из отбеленной шерсти украшена яркой красно-черной вышивкой (психолог сказал бы, что девушка агрессивна), а также серебряными привесками и надетыми поверх, тоже серебряными, ожерельями нежно позвякивающими от каждого движения. Женщины обычно носят рубахи-платья длиной ниже колен или в сочетании с поддетой под них юбкой; но на богатырке, которой требуется садиться на коня, вместо того надеты украшенные такой же вышивкой белые порты, которые ни за что не спутаешь с мужскими. Массивные спирали из медной проволоки удерживают присобранные в запястьях рукава рубахи, а кожаный мужской пояс с серебряными бляхами и пряжкой, а также висящий на нем кинжал, дополняют костюм печальной богатырки.
А печальна она потому, что прилетевший из-под Рязани голубь привез ей известие от отца и брата, начертанное на клочке пергамента мелкими буковицами. Не так уж и велико расстояние до Рязани – всего-то сто тридцать пять километров по прямой, и три дня, чтобы по лесным тропам добраться гонцу, путешествующему одвуконь и знающему местность. А гляди ты – с тех пор, как войско Бату-хана отправилось воевать русские княжества, прихватив с собой мокшанских храбрецов, канули они как камень, упавший в реку, и ни ответа от них пока не пришло, ни привета…
Тяжка доля тех, кто отправляется на войну, повинуясь чужим интересам. Как писал в своем послании каназор Пуреш, добычи от того похода пока не было, а многих храбрых воинов мокши уже убили до смерти рязанцы и какие-то злые белые мангусы, обожающие вешать служащих монголам мокшанских проводников за шею на осинках. В конце послания имела место приписка, что Бату-хан требует себе еще подкреплений и настаивает, чтобы новое войско мокшан на Русь повела именно она, Нарчат, красавица, богатырка и верная дочь царя Пуреша.
Прочитав эти слова, девушка призадумалась. Попахивало от этого предложения какой-то ловушкой. Ведь нет у монголов такого обычая, чтобы женщина водила войска, а значит, Батый требовал ее приезда по каким-то иным соображениям. Кроме того, ее отец, собираясь на войну по зову монгольского владыки, собрал всех, кого можно было отправить на чужую войну не оголяя обороны своего края, по которому в любой момент могут ударить засевшие в лесах эрзя, черемисы или пришедшие из степей остатки кипчаков, не забывших еще мокшанского предательства*.
Примечание авторов: *летом 1237 года мокшанский каназор Пуреш, ранее бывший союзником владимиро-суздальских князей и кипчакского хана Котяна, под угрозой полного уничтожения своего народа, проживавшего в открытой лесостепной зоне, переметнулся на сторону монгольского правителя Западного улуса Бату-хана.
Но самое главное заключалось все же в том, что у монголов женщины войска не водят и не водили, а это значило, что данный вызов, скорее всего, являлся хитрой ловушкой, в которую хотели заманить ее, царскую дочь Нарчат. Быть может, и Пуреш, и брат Атямас уже мертвы, и Бату-хан хочет заполучить себе нового заложника, или, точнее, заложницу царского рода. В любом случае ехать было необходимо, пусть даже и с малой дружиной. Ехать надо было хотя бы для того, чтобы или выручить своих родичей из лап кровавого Батыя, или примерно за них отомстить. И ни в коем случае не следовало соваться в монгольский лагерь не глядя, потому что это может быть смертельно опасно. Поэтому для нее, Нарчат, требуется сперва все как следует разведать, а потом уже принимать окончательное решение.
Позвякивая височными кольцами и многочисленными ожерельями, царская дочь встала со скамьи, и, бесшумно ступая кожаными остроносыми чувяками по тесаному полу, вышла из горницы. Требовалось немедленно отдать распоряжение о сборах в поход, чтобы завтра, с первыми проблесками зари, маленькое войско мокши могло отправиться в путь. Зимний день короток, а Нарчат чувствовала, что ей надо поспешить, иначе случится что-то ужасное, что и вообразить-то невозможно…
27 декабря 1237 Р.Х. День шестнадцатый. 15:55. Рязанское княжество, река Ока, где-то в районе современного поселка Троица.
От берега до берега на льду Оки встала живая стена из воинов в белых балахонах, надетых поверх доспехов и экипировки, и натянутых на шлемы и щиты таких же холщовых чехлах. Былые вязаные зимние подшлемники закрывают лица до самых глаз, отчего белое воинство в глазах приближающихся монголов кажется состоящим из бесплотных, но смертоносных призраков, которые уже забрали множество жизней храбрых степных воинов. Рязанским ополченцам, поставленным в резерв, напротив, казалось, что это воинство святых господних ангелов, спустившихся с неба на землю, дабы остановить вторжение сил сатаны. Даже копья их до самого острия крашены белой краской и в белый чехол вложено алое полковое знамя, несущее на себе частичку святости, взятой от знамени 119-го стрелкового полка РККА.
Но сейчас, когда до схватки было еще далеко и авангард монгольского войска только-только показался из-за поворота реки, подшлемники были опущены, открывая румяные на морозе смеющиеся девичьи лица, переговаривающихся и пересмеивающихся воительниц второго призыва из бывших мясных, выменянных у тевтонов на разные полезные заклинания, которые то и дело походя изобретал Дима Колдун. Они как будто не понимали, что пройдет еще немного времени – и прямо на них ринется конная лава, состоящая из самых жестоких убийц, которых только знала история. Или понимали, но презрительно не придавали этому факту значения. Говорилось уже, что бывшие мясные попросту были лишены не только чувства обычного человеческого страха, но даже нормального инстинкта самосохранения, присущего всему живому.
Отсюда их разговоры и смешки, а также зажигательные, полные женского интереса, взоры, которые копейщицы и арбалетчицы нет-нет бросают через плечо на стоящую во втором эшелоне кованую рязанскую рать под командованием Евпатия Коловрата. Там собраны все, что остались в Рязанской земле, Пронске и Муроме, конные и панцирные бояре, боярские дети и просто обученные такому бою новики, экипировку которым щедро выделил Серегин. Молодые вои с только начавшими пробиваться усами и бородкой бросали на пересмеивающихся красоток не менее пламенные ответные взгляды, прикидывая, как бы после боя назначить приглянувшейся красавице свидание, а старики-бояре, еще не видавшие лилиток в деле, только хмыкали в бороду. Они считали, что весь этот пеший цветник, несмотря на свой грозн