Рассвирепевший Тохучар кричал до хрипоты на своих военачальников и нукеров, раздавая удары плетью направо и налево. Но все было тщетно: рязанцы надвигались несокрушимой стеной, сминая измотанную долгим преследованием татарскую конницу.
До глубокой ночи Тохучар собирал по лесам и заснеженным лугам свои рассеянные отряды.
На рассвете Тохучар объявил своему усталому поредевшему войску, что он поступит с трусами согласно ясе Чингис-хана. Закон ясы гласил: кто бросит в сече раненого соратника, того следует предать смерти. Если из десятка побежал от врага один воин, следует казнить весь десяток; если из сотни обратились в бегство десять воинов, значит, нужно казнить всю сотню. Если тысяча воинов побежала от врага, следует казнить знаменосца и тысяченачальника-дархана.
Сотник Тайча, взявший в свою сотню Моисея, очень скоро пожалел об этом, убедившись на деле, что из того и воин никудышный, и наездник плохой. Монголы в сотне Тайчи были из одного с ним рода бесут, все они косо поглядывали на Моисея как на чужака. Сородичи не раз сердито выговаривали Тайче, мол, он взял к себе в сотню труса, а это рано или поздно навлечет на них беду. Простые воины считали Моисея ханским лизоблюдом и всячески выказывали ему свое презрение.
В погоне за отрядом Евпатия Коловрата сотня Тайчи постоянно висела на хвосте у рязанцев, тревожа их дерзкими наскоками. В момент решительной битвы сотня Тайчи находилась на острие всех атак батыров Тохучара. В этой сече Тайча потерял больше половины своих людей. Все всадники Тайчи выказали себя храбрецами, и только Моисей, испугавшийся кровавой бойни, повернул коня и ускакал в лес. Там на него наткнулись слуги Тохучара, подбиравшие своих раненых.
Тохучар, понимая, что, если строго следовать ясе Чингис-хана, ему надлежит из-за трусости Моисея казнить Тайчу и его отважных батыров, решил по обычаю монголов убрать паршивую овцу из отборного стада. По приказу Тохучара к смертной казни был приговорен один Моисей.
Когда Тайча сообщил Моисею о решении темника, у того от страха побелело лицо и подломились колени. Ползая в ногах у Тайчи, Моисей со слезами умолял сотника замолвить за него слово перед Тохучаром. Тайча сердито пнул Моисея сапогом, велев своим приближенным разоружить его и отвести к месту казни.
В тот день у палачей в тумене Тохучара было много работы.
Во всех сотнях и тысячах военачальники выискивали трусов, отправляя на смерть кто одного воина, кто целый десяток…
Близ шатра Тохучара было установлено бревно из поваленной ветром толстой осины. К нему подводили осужденных на смерть воинов сразу по десять человек со связанными за спиной руками, их ставили на колени таким образом, чтобы их шея оказывалась как раз на бревне. Палач с двуручной секирой в руках шел вдоль бревна, срубая головы одним точным ударом. Безголовые тела тут же отволакивали в сторону, а отсеченные головы оставляли лежать раскатившимися по истоптанному окровавленному снегу.
Слуги Тохучара трудились без устали, оттаскивая от бревна мертвецов и подводя к нему очередную группу приговоренных к казни.
За происходящим наблюдали Тохучар и его ближайшая свита.
Когда двое воинов Тайчи тащили связанного Моисея к окровавленному бревну, он обливался слезами и взывал к Тохучару, путая в жутком смятении монгольские слова с половецкими. Оказавшись на коленях у бревна, Моисей замолк, так как увидел рядом с собой связанного Хоилдара.
– А ты как здесь оказался? – изумленно пролепетал Моисей, обратив к вельможе свое заплаканное лицо.
– На меня донес Бадал-собака! – сиплым шепотом ответил Хоилдар. – Он давно зарится на моих лошадей и богатства в моей юрте. Бадал оболгал меня перед Тохучаром, сказав, что из моей сотни никого не осталось в живых, а я уцелел, поскольку сбежал из сражения. На самом же деле я был оглушен в битве, провалялся до вечера в снегу и отстал от своей конной тысячи. Бадал из монгольского племени унгиратов, вот Тохучар и верит ему. Я же из племени найманов, а найманские ханы всегда были врагами монголов…
Хоилдар хотел что-то еще сказать Моисею, но не успел – быстрая секира палача с маху отрубила ему голову. В лицо Моисею брызнула струя крови из разрубленной шейной артерии.
Он невольно зажмурился, успев подумать про себя: «И поделом тебе, кривоногий ублюдок! Это тебе кара за убийство Тулусун!»
Следующий удар секиры отсек голову Моисея, которая отскочила от тела и покатилась по снегу, вращая широко открытыми глазами и беззвучно разевая рот. Прежде чем последняя искра сознания погасла в мозгу Моисея, он почувствовал щекой холод снега и увидел близко-близко перед глазами загнутый носок монгольского сапога. Это был сапог палача.
Поражение Шейбана и Тохучара не на шутку рассердило Бату-хана. Татарская орда уже подошла к Владимиру, собираясь осаждать город, а в это время какая-то неуловимая русская рать разбивает татарские тумены один за другим. Причем все ханы и нойоны, сходившиеся с этой таинственной ратью в сече, утверждали, что это рязанское войско.
– Мне надоели слухи об оживших рязанских мертвецах! – кричал Батый на своих полководцев. – Я хочу знать, кто из князей урусов набрался дерзости подстерегать моих конников в лесах. Если это сам князь Гюрга решил воевать со мной таким способом, его нужно поймать и притащить ко мне на веревке. Кто из вас отважится сделать это?
Вперед выступил шурин Бату-хана могучий Хостоврул.
– О сиятельный, – сказал он, прижав ладонь к груди, – позволь мне изловить этого дерзкого князя. Я разобью его всего с пятью сотнями твоих отважных кешиктенов.
Кешикту – отборный отряд монгольской гвардии – был создан Чингис-ханом. Гвардейцев-кешиктенов было пять тысяч, они постоянно находились при ставке Батыя.
– Возьми тысячу кешиктенов, Хостоврул, только излови этого неуловимого князя урусов! – проговорил Бату-хан. – В помощь тебе я даю тумены Бури, Бучена и Тохучар-нойона. Окружите со всех сторон участок леса, где обнаружите дружину урусов, и сжимайте кольцо, как при облавной охоте на лосей. Я жду вас с победой!
Тохучар-нойон, сумевший быстро собрать в кулак свой изрядно потрепанный тумен, продолжал преследовать отряд рязанцев по лесам и холмистым увалам. Он понимал, что в такой близости от Суздаля и Владимира, в окрестностях которых собралась вся Батыева орда, непобедимый доселе русский отряд неизбежно окажется окруженным несметными татарскими полчищами. Тохучар, преследуя рязанцев, старался отрезать им пути отхода на север и запад.
Наступил февраль 1238 года.
…Деревушка в пять дворов ютилась в низине, окруженная густым сосновым лесом. Жители, лесные охотники и бортники, ушли отсюда, едва прослышали о татарах, нахлынувших в их дикий край из-под осажденного Владимира. Весть о татарской орде принесли сюда ратники Евпатия Коловрата.
Измотанные бесконечными переходами и стычками с татарами воины спали вповалку на земляном полу хижин, на скамьях и дощатых полатях. Кому не хватило места в теплых хижинах, те устроились на ночь под открытым небом на охапках сена и хвороста возле догорающих костров.
После всех сражений с мунгалами отряд Евпатия Коловрата уменьшился почти наполовину. Теперь это небольшое рязанское войско было уже не столь стремительно в своих маневрах, потеряв много лошадей и обремененное множеством раненых.
Боярин Евпатий сидел за столом, напротив него восседал сотник Могута с красным обветренным лицом. Между ними стояла плошка с конопляным маслом, в которой плавал горящий фитиль из клочка грубой шерсти.
По хижине с низким потолком, единственным оконцем и печью-каменкой шел громкий храп двух десятков ратников, сраженных мертвым сном.
– Чем порадуешь, друже? – тихо обратился Евпатий к Могуте, который только что вернулся из дальнего дозора.
– Худо дело, боярин, – озабоченно промолвил Могута. – Обложили нас нехристи отовсюду. На этот раз не выскользнуть нашему воинству из ловушки.
– Так уж и не выскользнуть? – усомнился Евпатий, сверля сотника пристальным взглядом. – Жители деревеньки этой как-то же проскочили мимо татар.
– Они охотники, да к тому же на лыжах, – сказал Могута, отхлебнув квасу из деревянного ковша. – Нашему войску по их следам не пройти, ибо места там гиблые – незамерзающая трясина под снегом.
– Значит, утром пойдем на прорыв! – решительно произнес Евпатий. – По трупам татар выйдем из окружения!
– Ратники вымотались, хватит ли сил на прорыв? – с сомнением покачал головой Могута.
– Иного выхода нет, – отрезал Евпатий. – Далече ли до Владимира?
– Два перехода, коль идти лесом напрямик. – Могута указал рукой на юго-восток. – Токмо Владимир в осаде, татар под ним стоит тьма-тьмущая! Сам ведь слышал, что пленные татары говорили.
– Ставка Батыги под Владимиром, значит, и нам туда надо двигать, – промолвил Евпатий, сжав свой пудовый кулак. – Я должен добраться до этого выродка! Должок ему вернуть нужно.
Могута не стал спорить с Евпатием. Уронив голову на согнутые руки, он провалился в глубокий сон.
Когда солнце взошло над лесом, войско Евпатия Коловрата покинуло гостеприимную деревеньку лесных охотников, двинувшись по лесной просеке на восток. Выйдя из леса на равнину, рязанцы увидели перед собой костры татарских становищ и множество конных мунгалов, строящихся густыми рядами у них на пути.
– На этот раз Батыга оказал нам великую честь, выслав против нас такие несметные полчища! – усмехнулся Евпатий, вынимая меч из ножен. Он вскинул меч над головой, воскликнув: – Братья рязанцы, мужеством своим мы не раз уже притоптали мощь вражеских полков, разобьем же нехристей и на сей раз!
Небольшой русский отряд, построившись в боевой порядок, к изумлению татарских военачальников, ринулся в наступление. Первыми сшиблись с мунгалами конные дружинники во главе с Евпатием.
Хан Бури, увидев рязанские багряно-золотые стяги, переглянулся с темником Дегаем. Бури до сего момента полагал, что тыловые татарские отряды истребляет либо дружина князя Георгия, либо полки его брата Ярослава, подоспевшие из Киева.