Поднявшись на пустой холм сегодня, можно вообразить не только дом, но и крестьянские избы. Здесь жили те, кто обслуживал барское хозяйство. Избы назывались чёрным двором, а господский дом и парк – белым. На макушке холма начиналась липовая аллея, защищавшая дом от ветра. Она виднелась ещё на подъезде к Хантанову – до 1941 года, когда липы были спилены. А по сторонам расходился сад с акациями, сиренью, орешниками и белыми розами. Вообще, цветов было высажено в усадьбе очень много, женская рука в парковой эстетике прекрасно чувствовалась. Уже при советской власти, когда усадьбу и сад уничтожат, а землю под ними распашут, старожилы будут долго помнить цветочное батюшковское изобилие.
В усадьбе имелись: овчарная изба и при ней хлев с погребом, скотный двор и скотная изба, омшаник (где доили коров и хранили молоко), каретник и при нём три хлева, три овина, где снопы сушили, и гуменник (где хлеб молотили), сарай для мелкой скотины и птицы, хлебный амбар, где хранились рожь, овёс, ячмень и семенной клевер, и две ветряные мельницы, крытые соломой. Такие мельницы назывались “толчея”. Представить подобное хозяйство можно по картинам Венецианова, жившего примерно в то же время по соседству с Батюшковыми в Тверской губернии.
Количество дойных коров у сестёр Батюшковых доходило до 20, а лошадей было четыре, не считая жеребцов: два мерина и две кобылы. Дворовых людей, живших на чёрном дворе, в разное время насчитывалось не больше 10 человек, всего же крепостных душ за владелицами Хантанова – не больше 60–70. После смерти сестры поэта Александры, которая сойдёт с ума и проживёт на руках у дворни больше десяти лет, хантановское хозяйство оценят в 5900 рублей[18].
Из Даниловского в Хантаново две незамужние сестры переберутся не по доброй воле. Когда Батюшков вернётся из Риги, когда его костыли встанут, наконец, под крышей родного дома – он обнаружит в доме ссору.
Причиной расстройства окажется глава семейства Николай Львович, неожиданно женившийся вторым браком. Женой 52-летнего Батюшкова станет дочь соседа-помещика Теглева – Авдотья Никитична. Об этом семействе мало что известно. Первый биограф Батюшкова – Л.Н. Майков – пишет со слов Помпея Батюшкова, что мать его относится к “старинным дворянским родам Вологодского края”. Как правило, такие роды вносились в шестую часть Дворянской родословной книги. Однако родной брат Авдотьи Никитичны, например, числится в первой части. Это означает, что предки Теглевых стали дворянами не ранее XVIII века. Для сравнения род Батюшковых (и Бердяевых по матери) числился во дворянстве со времён Ивана Грозного.
С переездом Теглевой под крышу Даниловского в усадьбе всё переменилось. Много младше мужа, она с усердием взялась за дело. Молодая хозяйка хотела переменить жизнь в усадьбе на свой лад – в том числе, чтобы получать, наконец, от хозяйства прибыль.
Скорее всего, планы Авдотьи Никитичны шли вразрез с укладом жизни дочерей Николая Львовича, живших с отцом одним домом. И сёстры приняли решение. От отца, который теперь полностью зависел от “самой бесчувственной женщины”, они (вместе с братом Константином) решили, пока не поздно, отделиться.
Опасаться было чего – в случае смерти немолодого уже Николая Львовича всё имущество Батюшковых по отцовской и материнской линиям перешло бы к его новой жене. Дети от первого брака оставались ни с чем. Чтобы этого не произошло, следовало срочно разделить движимое и недвижимое имущество, переписать на детей разделённое и уехать из Даниловского. Но куда? Такая возможность имелась благодаря “материнскому капиталу”. От Бердяевых, к роду которых принадлежала мать поэта, Батюшковым досталось в приданое несколько деревень, среди которых числилось то самое Хантаново. Однако бердяевские деревни были заложены Николаем Львовичем еще двадцать лет назад и до сих пор оставались не выкупленными. Они находились в секвестре, никаких операций по продаже, завещанию или дарению произвести с ними было невозможно – до полной уплаты долга.
Старший Батюшков заложил имения, когда жил в Петербурге. Это была другая, позапрошлая жизнь, наполненная другими горестями и надеждами. Однако в новой, третьей с того времени жизни, которую собирался начать с новой женой Николай Львович, эхо позапрошлой жизни раздавалось слишком отчётливо. Тогда деньги ушли, чтобы лечить Александру Григорьевну и дать воспитание младшим детям Константину и Варваре. Теперь дети собирались стать независимыми от родителя и при живом отце искали опекуна.
Опекун требовался для сделки. Парадокс законодательства того времени заключался в том, что ты мог служить по гражданской или воевать в армии, и даже командовать армейскими подразделениями, ты мог быть убитым или вознаграждённым – но до двадцати одного года оставался недееспособным. А осенью 1807 года, когда затевался раздел, Батюшкову было только двадцать. Герой Гейльсберга, едва не отдавший жизнь за царя и Отечество, не имел права ставить на документах подпись. Его опекуном стал Абрам Ильич Гревенс, муж старшей сестры Анны.
Чтобы выкупить деревни, следовало уплатить долг, который с процентами за десять лет вырос в несколько раз. Таких денег у Николая Львовича не было. Чтобы избавить Авдотью от пасынка и падчериц, нужную и немалую сумму (50 тысяч) внёс её отец, тесть Николая Львовича – помещик Никита Теглев. Это была форма приданого. Теглев платил, чтобы его дочь стала не только женой Батюшкова, но и полноправной хозяйкой в доме. Спор между отцом и детьми был, таким образом, разрешён. Сёстры съехали в Хантаново. В наконец-то опустевшем доме новая хозяйка Авдотья Никитична Батюшкова ждала ребёнка, будущего Помпея.
Насколько мирным и безболезненным был этот раздел – мы не знаем, скорее всего и не мирным, и не безболезненным. Отношение сестёр к мачехе было предсказуемо отрицательным. В свою очередь отец в письмах жалуется Батюшкову на некие “наветы” и клевету, да и сам Батюшков вспоминает в письмах того периода “сплетни и пиявицы”. Возможно, “наветы” исходили от замужних сестёр Анны и Елизаветы, обеспокоенных судьбой младших, и от родственников по матери Бердяевых – которые не желали видеть близких пущенными по миру брачным сумасбродством Николая Львовича. История была рядовая и бытовая, но крайне неприятная. Она чуть не перессорила детей с отцом. Одно время отношения стали натянутыми настолько, что поэт Батюшков обращался к Батюшкову-старшему исключительно официально. Однако умелое и быстрое финансовое “вливание” со стороны Теглевых полностью исчерпало конфликт. “Оставь, мой друг, – уже в июне 1808 года пишет отец сыну, – вперёд писать мне: государь Батюшка. Пусть будет по-прежнему, и тогда-то вознесённый на меня меч клеветниками многими обратится на главу их. А я тебе клянусь, что с моей стороны всё забыто и предано в архив забвения”.
Вторым ударом, который обрушился на Батюшкова, была смерть Муравьёва. Перед войной Михаил Никитич тяжело болел. Он простудился на похоронах своего друга Тургенева-старшего (который простудился на могиле сына Андрея) – а известие о позорном Тильзитском мире только ускорило болезнь. Печальную новость принёс Батюшкову Гнедич. В силу объективной медлительности почты письма не успевали за ходом жизни. Адресованное в Ригу в ответ на письмо Батюшкова, письмо Гнедича найдёт Батюшкова в Даниловском. Два месяца назад Батюшков выздоравливал на руках у девицы Мюгель и призывал Гнедича “обняться” в Риге. Но летом 1807 года Гнедич ещё не поступил на службу в библиотеку и живёт в крайней нужде. В письме он первым делом жалуется на бедность. Его обокрал прислуга-мальчишка и теперь “едва имею чем заплатить за это письмо”. “Ибо и тебе должно плакать, – меняет он тему, – ты лишился многого и совершенно неожиданно – душа человека, так дорого тобою ценимого, улетела: Михаил Никитич 3-го числа июля скончался”.
“Горько возрыдают московские музы! Где от горестей укрыться? Жизнь есть скорбный, мрачный путь!”
Гнедич был театрал и любил разговаривать в сценических выражениях. Так проявлялись его “чувствительность” и “сердечный отклик”. Но Батюшков не в Риге. Вот уже два месяца он живёт другой жизнью. Не заезжая в Петербург, он возвращается с войны в Даниловское и теперь меж двух огней: отцом и сёстрами. Постоянные имущественные хлопоты вынуждают его к разъездам между Устюжной и Вологдой. Однако за внешней деловитостью – растерянность. Как и где жить? С новой семьёй отца в Даниловском? Невозможно. С сёстрами? Но они только затевают перестройку дома. В Петербурге? Но где и, главное, с кем? Со смертью Муравьёва он лишился не только родственника, но покровителя. Содержать большой дом овдовевшей Муравьёвой дорого и бессмысленно. Екатерина Фёдоровна перебирается в Москву, чтобы устроить детей в Университет. А на приятелей-поэтов рассчитывать нечего, многие, с кем он общается, едва сводят концы с концами.
Вариант, который он выбирает, словно сам просится в руки. Как раз в разгар семейной ссоры (осенью 1807) выходит указ императора Александра, предписывающий на основе Ополчения сформировать подвижные части лейб-гвардии егерского полка. И Батюшков вслед за сёстрами тоже принимает решение. Как деятельный участник Ополчения, он просится в егерский полк прапорщиком. В армейской службе ему видится выход. Она дала бы не только продвижение по Табели, но и возможность жить в Петербурге. После Гейльсберга, уверен Батюшков, на армию можно рассчитывать – ему, кавалеру ордена Святой Анны 3-й степени и золотой медали участника Ополчения.
История ордена Святой Анны в России по-своему удивительна. Он был учреждён в 1735 году герцогом Карлом Фридрихом в память об умершей супруге Анне, дочери Петра I. Их сын Карл Петер Ульрих, будущий Пётр III, приехал в Россию наследником престола. Втайне от тётушки, сестры своей покойной матери – императрицы Елизаветы – он вручал орден только своим, преданным людям. Чтобы дело оставалось в тайне, его носили на рукоятке сабли, точнее, на внутренней стороне сабельной чашки. Укромный, красного цвета, значок ордена называли “клюквой”. Он имел одну степень. Время от времени орден вручали и при Екатерине, но лишь с восшествием Павла, сына Петра III, орден сравнялся с прочими. Тогда же учредили и три его степени. Орденом Святой Анны награждались не только военные, но и гражданские лица. Например, писатель и дипломат Грибоедов получил Анну