И под Дрезденом, и под Кульмом, куда отступила армия, где-то рядом с Батюшковым сражается не только Иван Петин, но и поручик Николай Кривцов. Под Кульмом ему оторвёт ядром ногу, и оставшуюся жизнь он проходит на голландском протезе. Когда Батюшков будет доживать свой век в безумном вологодском одиночестве, дочь Кривцова (Софья) выйдет замуж за сводного брата поэта – Помпея – и привезёт голландский протез, оставшийся после смерти отца, в Даниловское, где он составит колоритную пару с военными костылями самого Батюшкова. Совпадений и вообще в тот октябрь множество – война в Европе словно заново перемешивает и без того спутанные карты, и они вдруг ложатся на удивление точным, пророческим образом. Когда союзники отступают от Дрездена в Рудные горы, армия идёт через Пирну. Таких живописных “городков из табакерки” Батюшков видел множество, однако не мог и предположить, что именно здесь он будет “погибать” на принудительном лечении в психиатрической больнице, чей силуэт – и Батюшкову с дороги он хорошо виден – живописно возвышается над Эльбой.
К моменту сражения под Лейпцигом за спиной у Батюшкова – полгода неизвестности в Петербурге; он ждёт, ждёт и ждёт назначения; наконец, его отправляют к Раевскому; тянутся недели скучных переездов и бездействия, настолько томительного, что бывший при Батюшкове крепостной Яков успевает стать “глупее и безтолковее от рейнвейна и киршвассера, которыми опивается”. Под Дрезденом поэт сталкивается с несколькими знакомыми по литературным кругам Петербурга. Ещё проездом в Варшаве он встречается с Андреем Раевским. Выпускник Московского университетского пансиона, поэт – впоследствии он напишет воспоминания о встречах того года и упомянет Батюшкова. “Чувства и истина, – напишет он, – суть первые достоинства писателей. И Глинка, и Батюшков одарены ими…” Замечание сколь общее, столько и точное: истинность происходящего лучше всего подтверждается искренностью сопереживания автора. Уже в ставке генерала Раевского Батюшков сойдётся с генерал-майором Александром Писаревым, поэтом и членом Вольного общества любителей словесности, автором обширного классицистического сочинения “Предметы для художников, избранные из Российской истории, славянского баснословия и из всех русских сочинений в стихах и прозе”. Борис Княжнин, сын известного драматурга, отличившийся ещё при Гейльсберге, и француз-эмигрант барон де Дама – тоже будут непременными собеседниками поэта. Все они служат под началом Раевского в 3-м гренадёрском корпусе и сходятся по вечерам “за чаркой”.
Чтобы следить за движением войск на местности – чтобы не чувствовать себя слепой пешкой – Батюшков просит Гнедича купить и прислать ему в армию подробные карты Германии и Европы. Ещё по пути к месту назначения (в Праге) он встречается с князем Гагариным, через которого когда-то хотел хлопотать перед великой княгиней о должности. Но как далеко была эта Прага от довоенной Москвы! Тогда Батюшков жил у Муравьёвой, бродил по Донскому кладбищу и собирался к Гагарину в Тверь – теперь ни Москвы, ни муравьёвского дома не существовало. За два года сменилась эпоха, и мало кого оставила прежним. Впрочем, Гагарин настолько любезен, что ссужает Батюшкова 100 червонцами, из которых тот берёт лишь 30 в надежде получить по прибытии в ставку собственное жалованье. Теперь у него хорошая лошадь, что для разъездов под пулями первое дело.
Об участии Батюшкова в деле под Лейпцигом нам известно со слов самого Батюшкова, точнее – из его очерка памяти Ивана Петина, погибшего в первый и решающий день Битвы народов. Несколько фрагментов из записной книжки и писем дополняют картину. Но представить день 16 октября 1813 года – и Батюшкова в нём – вряд ли возможно, изменился даже пейзаж вокруг Лейпцига, даже климат. Не столько реальная картина, сколько мысленная попытка увидеть её – чтобы усилием воображения атрибутировать и соединить фрагменты абсолютного прошлого – всё, что нам остаётся.
В очерке есть высшая точка эмоционального напряжения – момент, когда решается судьба Ивана Петина, пропавшего на поле боя, но убитого ли? или раненого? или взятого в плен? Неизвестно. Пусть мы знаем развязку, пусть знает её, когда пишет, Батюшков. Оказавшись в тексте, мы всё равно оказываемся в том настоящем времени. Развязка ещё не наступила. Правда искусства как бы вытесняет знание жизни. Ни одна чаша весов не опущена. Шар может быть чёрным, а может быть белым. Поэт пробирается меж убитых, всматриваясь в блестящие от дождя лица с надеждой и ужасом. Он спрашивает раненых о судьбе товарища. Первый ответ обнадёживает нас – Петин жив! однако другой очевидец ставит убийственную точку: полковник убит. “За этим рвом, там, где столько мёртвых”. Но где именно? Батюшков указывает точное место: “проезжая через деревню Госсу”. А где похоронен? На поиски могилы Петина он отправляется только на третий день после взятия Лейпцига. Пишет, что “по дороге к местечку Роте” ему встретился слуга погибшего товарища – и отвёл на свежую могилу хозяина.
Два этих населённых пункта (Госса и Рота) будут нашими ориентирами в поисках могилы. Попробуем использовать очерк двухсотлетней давности в качестве путеводителя.
“Адреса” розыска (Рота и Госса) мне удалось выяснить почти случайно. В старой Ратуше Лейпцига, где Бах служил хормейстером, я разговорился с музейной смотрительницей. Та вошла в мою ситуацию и принесла старинные реестры. Мы тут же пролистали исписанные от руки тетради. Всё это были населённые пункты начала XIX века, составленные и записанные в алфавитном порядке, и даже с указанием численности населения. Но ни Госсы, ни Роты в них не значилось. Были только похожие (Гюльденгосса, Рёте).
“Может быть, это то, что вы ищете?” – спросила она.
Странное, признаюсь, это было ощущение, ехать в полупустом немецком автобусе по адресу, указанному Батюшковым в очерке двухсотлетней давности. Да и тот ли городок имелся в виду? История словно предлагала дописать себя. Так скрипач в бетховенском концерте заполняет каденции импровизацией, ведь композитор оставил пустое место.
Моё путешествие напоминало такую каденцию.
Автобус мягко катил по великолепным немецким дорогам, а батюшковская Госса светилась на электронном табло: Guldengossa. Засеянные рапсом поля тянулись за окнами, и низкие перелески, придавленные небом. Глаза невольно искали шпиль кирхи, который видел над лесом в то зловещее утро Батюшков. Но никакого шпиля не было, маячили только опоры электропередач. Низкое бессолнечное небо было рыхлым. Время от времени на окна брызгал дождь. Представить, что здесь разворачивались многотысячные корпуса пехоты и кавалерии, свистали ядра и Батюшков скакал на своей лошадёнке с донесением от Раевского – было невозможно.
Гюльденгосса означает буквально “золотая Госса” и так же буквально указывает на ремесло обитателей её замка. Здесь работали “золотых дел мастера”. Среди самых известных заказчиков Госсы были Бах и Гёте; они наведывались сюда из Лейпцига, чтобы конвертировать деньги в то, что не подвластно времени; в Госсе и сегодня работает семейная фирма из Швейцарии, и можно купить золотые, серебряные или платиновые слитки даже по интернету.
Главная усадьба Госсы была построена в XVIII веке. Это трёхэтажное здание в стиле барокко с высокой красночерепичной крышей и выходом в парк с прудами. Замечательно, что крыша несколько раз фигурирует в истории Битвы народов. Самые ожесточённые схватки шли именно за Госсу; в первый день сражения деревня несколько раз переходила из рук в руки. Здесь совершил свой подвиг гренадёр Коренной; здесь был убит полковник Петин; во время атаки французской конницы неподалёку отсюда едва не попали в плен три императора; на развалинах Госсы Батюшков искал тело друга. Высокая “красная крыша” (или “красный дом”) была прекрасным ориентиром, и Батюшков упоминает её (“Под Лейпцигом мы бились <…> у красного дома”). Встречается “красная крыша” и в других воспоминаниях. А обычные солдаты могли и вообще не знать, как называется деревня, за которую они гибнут.
В 1813 году Лейпциг был вторым после Дрездена городом Саксонского королевства. Его король Фридрих Август и Наполеон союзничали, и саксонцы воевали в составе наполеоновской армии. После оставления Дрездена король перебрался в Лейпциг, который стал опорным городом и для Наполеона. Отсюда на запад тянулась коммуникационная линия французской армии.
В то время к Лейпцигу ближе прочих находилась Богемская армия австрийского генерала Шварценберга, ещё год назад воевавшая на стороне Наполеона. Она подошла с юга, а остальные армии должны были взять город в кольцо на других направлениях буквально со дня на день. Не имея численного преимущества, Наполеон мог нанести сокрушающий удар только в одном месте. Мощным натиском стотысячного войска он хотел опрокинуть центр Богемской армии, смять и обратить в бегство фланги, а если повезёт, даже взять в плен императоров. Сильно заболоченная на юге местность с ручьями и речушками не позволяла союзникам оперативно маневрировать с фланга на фланг; дамбы имели невысокую пропускную способность; Наполеон хотел воспользоваться рельефом местности.
Дело началось утром 16 октября сразу в нескольких местах на юге от города. Всё это были бои за высоты и деревни, не раз переходившие из рук в руки – тем кровопролитнее, что дома и ограды в таких деревнях строились из камня, и каждый из них становился для солдата крепостью. К трём часам пополудни армия союзников была измотана, её части понесли большие потери – при том, что существенного результата достигнуто не было. Наполеон не был отрезан от коммуникаций на западе и не отброшен к Лейпцигу с юга. Начиналась вторая половина дня. В дело вступала тяжёлая кавалерия Мюрата.
Лучший вид на “красный дом” открывался из дальнего угла парка. Обрамлённая высокими деревьями, усадьба была центром его перспективы. По сторонам аллеи светлели мраморные статуи полуобнажённых женщин – заросшие травой и кустарником, и пожелтевшие. Видно, что за парком никто особенно не присматривает. Памятный знак, о котором мне рассказали обитатели замка, нашёлся не сразу. Это была заросшая травой поляна, посреди которой стоял небольшой гранитный камень. Ничего, кроме католического креста и года (1813) на нём не значилось. Если правда, что в усадьбе был лазарет, то лежали в нём не только союзники, но и французы. Однако тела союзников было кому хоронить, умиравшие же от ран и брошенные французы, скорее всего, обретали покой в братской могиле на отшибе парка. Иван Петин вряд ли мог оказаться среди них. Батюшков пишет, Петина хоронил пастор, а в Госсе после жесточайшего сражени