по болезни служить музам и друзьям, отслужа Царю на поле брани”.
“Быть надворным советником” означает выйти на гражданскую из гвардии с новым повышением в Табели о рангах; три войны, ранение, болезни – поэт считает, что его боевое прошлое заслуживает награды; в ту весну положение Батюшкова и вообще всё больше напоминает отцово, когда после смерти жены Николай Львович ждёт в Петербурге повышения в чине, проживая последние деньги. “Ты знаешь, милый друг, – пишет Батюшков сестре Александре, – что я на себя довольно скуп и копейки даром не издерживаю; прихотей не имею вовсе и ныне приучил себя мало-помалу во всём отказывать, но поездки по службе, мундиры и тому подобное меня разоряют”.
“Послушайте далее. Он имеет некоторые таланты и не имеет никакого. Ни в чём не успел, а пишет очень часто. Ум его очень длинен и очень узок. Терпение его, от болезни ли, или от другой причины, очень слабо; внимание рассеянно, память вялая и притуплена чтением: посудите сами, как успеть ему в чём-нибудь? В обществе он иногда очень мил, иногда очень нравился каким-то особенным манером, тогда, как приносил в него доброту сердечную, беспечность и снисходительность к людям; но как стал приносить самолюбие, уважение к себе, упрямство и душу усталую, то все увидели в нём человека моего с профили. Он иногда удивительно красноречив: умеет войти, сказать; иногда туп, косноязычен, застенчив. Он жил в аде, он был на Олимпе. Это приметно в нём. Он благословен, он проклят каким-то гением. Три дни думает о добре, желает сделать доброе дело – вдруг недостанет терпения, на четвёртый он сделается зол, неблагодарен: тогда не смотрите на профиль его! Он умеет говорить очень колко; пишет иногда очень остро насчёт ближнего. Но тот человек, то-есть, добрый, любит людей и горестно плачет над эпиграммами чёрного человека. Белый человек спасает чёрного слезами перед творцом, слезами живого раскаяния и добрыми поступками перед людьми. Дурной человек всё портит и всему мешает: он надменнее сатаны, а белый не уступает в доброте ангелу-хранителю. Каким странным образом здесь два составляют одно? зло так тесно связано с добром и отличено столь резкими чертами? Откуда этот человек, или эти человеки, белый и чёрный, составляющие нашего знакомца?”
“В глубине души подобный человек и сам не знает, что он такое, – словно подхватывает Лабрюйер, – слишком много было обстоятельств, которые переделали, изменили, исказили его истинный облик”.
“Он совсем не таков, каков есть и каким кажется”.
“…в нём как бы живут две души, которые не знают друг друга, не связаны между собою, проявляются поочерёдно и каждая в своей особой сфере”.
Тем временем московская праздность – хороший повод разобраться не только с собой, но и с долгами. Их множество и погасить их разом невозможно, а только перезаложить одно, чтобы заплатить другое. Пока Батюшков жил в Каменце, делами его занимался Гнедич. Он многое запутал, не учёл, пропустил. И теперь через Муравьёву Батюшков пытается выяснить своё состояние; что с его имениями и крепостными душами, которые были заложены.
В отчаянном состоянии, прямо скажем.
Если выйдет приказ об его отставке и он, наконец, освободится от обязательств перед генералом Бахметевым – он тотчас поедет в имение, чтобы не проживать в Москве деньги. Он хотел бы обнять отца и приготавливает для него в подарок чай, а сводной сестре Юленьке покупает коленкор и ситец для платья. Не забыты и другие сёстры. В одной из московских лавок он обнаруживает большой диван в 20 аршин с подушками – на две комнаты. Можно было бы заказать диван в новый дом в Хантаново.
“Он – который из них, белый или чёрный? – он или они оба любят славу. Чёрный всё любит, даже готов стать на колени и Христа ради просить, чтобы его похвалили: так он суетен; другой, напротив того, любит славу, как любил её Ломоносов, и удивляется чёрному нахалу. У белого совесть чувствительна, у другого – медный лоб. Белый обожает друзей и готов для них в огонь; чёрный не даст и ногтей обстричь для дружества, так он любит себя пламенно. Но в дружестве, когда дело идёт о дружестве, чёрному нет места: белый на страже! В любви… но не кончим изображение, оно и гнусно, и прелестно! Всё, что ни скажешь хорошего насчёт белого, чёрный припишет себе”.
Послание Муравьёву-Апостолу, хоть и посвящено Ивану Матвеевичу, начинается с аллюзии на стихи Муравьёва другого: Михаила Никитича. Вот Батюшков: “Ты прав, любимец муз! От первых впечатлений, / От первых, свежих чувств заемлет силу гений…” А вот Муравьёв: “Любимцы гения от самой колыбели / Прекрасного заемлют нежный вкус” (“Сила гения”). Через Муравьёва-Апостола Батюшков как бы обращается к любимому поэту – собственному дяде, что и не странно, ведь формирование художественного вкуса Батюшкова проходило под крышей дома Михаила Никитича и при его прямом “покровительстве”.
К тому, о чём писал в “Силе гения” Михаил Никитич – Батюшков приходит своим путём. Муравьёв пишет о том, что “гений” не оставляет поэта, пока душа его сохраняет юношескую способность быть чувствительно отзывчивой. “Веселые, резвые, лёгкие сны” посещают поэта, пока “хладный опыт” не открывает ему “печальные истины”; пока поэт мечтает. Для Батюшкова, который к своему тридцатилетию уже, надо полагать, понял и свойства своего таланта, и характер “внутреннего человека” – пишет не столько послание, сколько декларацию; апологию творческого воображения. Можно сказать, десять лет спустя он подхватывает и продолжает собственную “Мечту” – стихотворение юношеское, где, однако, уже будут очерчены основные свойства работы художественного сознания и привилегий, которые творчество даёт поэту. “Послание к Муравьёву-Апостолу” словно подтверждает юношеские истины с высоты собственного, уже не заёмного, опыта. То, что Батюшков прозревал в “Мечте” интуитивно, подражательно, в русле поэтической традиции – сейчас сформулировано человеком, который собственной судьбой проверил истинность прежних мечтаний.
Точно как и в “Мечте”, в “Послании” Батюшков станет “нанизывать” образцы “счастливцев”: поэтов, сохранивших “от юности” дарование, то есть способность мечтать; замещать несовершенный, обречённый, грубый мир – прекрасной иллюзией гармонии; создавать “в мире дивный мир”. Как и в “Мечте”, к античным классикам он добавляет русских Державина, Дмитриева, Ломоносова.
Это “присоединение” будет ответом на вопрос, а где же “страна отцов” самого Батюшкова? Какая она? В его стихах нет упоминаний о детских впечатлениях. Ни реки Шексны, ни Волги, ни Сухоны в них так и не появится. “Страной отцов” для Батюшкова станет дом Муравьёва и та литература, которой Михаил Никитич окружил племянника. Отсюда и Гораций, и Державин, и Дмитриев. Вот его страна, как бы говорит поэт, вот его отечество. Вот его “пенаты”.
На жизненном пути ему дарует гений
Неиссякаемый источник наслаждений
В замену счастия и скудных мира благ… —
мог сказать лишь тот, кто, действительно, одолевал “жизненный путь”. Выходит, неудачи совсем не ослабили веру Батюшкова в поэтическое предназначение. Не важно, много ли ты написал и пишешь, или живёшь в молчании и праздности. Важен взгляд, мироощущение. Верность поэтическому восприятию мира.
В самом молчании он будет все пиит.
В самом бездействии он с деятельным духом,
Все сильно чувствует, все ловит взором, слухом.
Всем наслаждается, и всюду, наконец,
Готовит Фебу дань его грядущий жнец.
Но фигура Муравьёва-Апостола возникает у Батюшкова не только в силу бытовых обстоятельств. В “Послании” поэт продолжает диалог с “Письмами из Москвы в Нижний Новгород” (как продолжал в послании “К Дашкову”). Только не о французах-вандалах теперь идёт речь, а о воспитании нового поколения людей в России; о важности мечты и воображения для подобного воспитания. Батюшков размышляет о том, о чём недавно говорил в очерке о творчестве Муравьёва, который (очерк) займёт место предисловия в книге избранных муравьёвских сочинений, Батюшковым изданных. Гармонически организованная иллюзия, которую дарит человеку искусство, гармонизирует человека, пишет он. Не стоит забывать об этом в рассуждениях о воспитании. Без мечты сознательная нравственность общества будет неполной, а гуманитарная традиция, за укрепление которой ратовал Муравьёв-Апостол, – безжизненной. Оба они, и Иван Матвеевич, и Батюшков, каждый по-своему отстаивают статус человека умственного, гуманитарного труда, учёного и человека искусства – говоря нашим языком, интеллектуала.
Иван Муравьёв-Апостол