Европейский союз государств-победителей Александр назовёт “Священным”. Кажется, впервые в истории в основу мирного сосуществования государств будут положены евангельские, а не материальные ценности. При той пестроте национальностей, освобождённых Россией, при очевидной разнице их традиций и уровня развития – основой коллективной европейской безопасности, по мнению Александра, могло бы стать христианство, общее для всех, пусть и в разных формах католицизма, православия и лютеранства. Это, по сути, романтическое, экуменическое “единство в многообразии” Александр желает установить в Европе ради мира и процветания. Он не скрывает симпатий к католицизму.
Идея “Священного Союза” немало изумила прагматичных европейских властителей; англичане и вообще не увидели в нём ничего, кроме “произведения, состоящего из возвышенного мистицизма и нонсенса”. Но победителя не судят. Уже в сентябре 1815 года – императоры Франц I Австрийский и Фридрих-Вильгельм III Прусский подпишут союзное соглашение “во имя Пресвятыя и Нераздельныя Троицы”.
“Их величества Император Австрийский, король Прусский и Император Российский вследствие великих происшествий, ознаменовавших в Европе течение последних трёх лет, наипаче же вследствие благодеяний, которые Божиему Провидению было угодно излиять на государства, коих правительства возложили свою надежду и упование на единого Бога, восчувствовав внутреннее убеждение в том, сколь необходимо предлежащим Державам образ взаимных отношений подчинить высоким истинам, внушаемым вечным законом Бога Спасителя:
Объявляют торжественно, что предмет настоящего акта есть открыть пред лицем Вселенной их непоколебимую решимость, как в правлении вверенными им Государствами, так и в политических отношениях ко всем другим правительствам, руководствоваться не иными какими-либо правилами, как заповедями сей Святой Веры, заповедями любви, правды и мира”.
Замечательно, как некоторые строки договора перекликаются со словами Батюшкова, который примерно в то же время пишет в Каменце “религиозные” очерки. Подобно Александру, Константин Николаевич говорит о необходимости “основать учение на истинах Евангелия, кротких, постоянных и незыблемых, достойных великого народа, населяющего страну необозримую; достойных великого человека, им управляющего!”
После победы над Наполеоном Александр возвратился домой с твёрдым намерением реформировать Россию. Рабское положение крестьян особенно омрачало образ самодержца – подателя свобод, которому император хотел соответствовать. Он искренне желал отблагодарить народ, поскольку не раз убедился, что из обстоятельств, стечение которых привело его к победе, безоглядная жертвенность простых людей была едва ли не главным.
В качестве “опытного поля реформ” Александр рассматривал Польшу. Хоть и присоединённая навеки к Российской империи, она получала некоторые свободы, а именно Конституционную Хартию, гарантировавшую свободу слова и национального языка, а также неприкосновенность частной собственности и, главное, избирательное право. На открытии польского парламента (Сейма) в марте 1818 года Александр произнесёт речь, подтверждающую “курс на либерализацию” Польши, а также пообещает со временем распространить “польский опыт” на всю Российскую империю.
Как уже было сказано, первым и главным мечтанием Александра было освобождение крестьян от рабства. Но как это сделать на огромной территории России? С её мелким и средним дворянством, чьё благосостояние и лояльность власти целиком держится на крепостном праве? Большинство реформаторских проектов, предоставленных Александру, сводилось к выкупу крестьян с последующим переводом в свободные хлебопашцы. С ежегодным бюджетом в 5 миллионов рублей дело постепенно пошло бы в ход. Однако разорённые войной и санкциями, дворяне не собирались добровольно продавать государству рабочую силу. И Александр не решился рубить сук, на котором сидел. А вскоре исчез под сукном и “Проект Государственной уставной грамоты Российской империи”.
О том, что в июне 1818 года варшавская канцелярия Его Величества занималась составлением такой “грамоты”, и что сам император принимал в её редакции живое участие – стало известно только в 1831-м. Текст конституции был обнаружен при разборе бумаг императорского посланника в Варшаве Николая Новосильцева. То, что проект составлялся подальше от столицы и втайне, говорило о том, что Александр не слишком верил в его реализацию. Замечательно, что в работе над ним принимал участие Пётр Вяземский, состоявший с весны 1818 года на дипломатической службе в Варшаве переводчиком с французского. Так и не рождённая русская конституция гарантировала подданным свободу печати и неприкосновенность частной собственности, а также возможность свободного переселения за границу с имуществом и множество других свобод, крупных и мелких. Что касается политического устройства, русскому народу даровалось право парламентского представительства с законодательными полномочиями. Власть самодержца, однако, эта Хартия нисколько не ограничивала – а об освобождении крестьян в ней не было речи и вовсе. Череда европейских революций 1818–1819 годов заставила русского императора усомниться в своевременности реформ в России. Дело потихоньку стали сворачивать. Александр всё больше убеждался, что рациональные идеи Просвещения, лежавшие в основе гражданских свобод, ведут не только к свободам, но и к атеизму. А мистически настроенный император не мог допустить подобного. Он всё меньше симпатизировал либеральным убеждениям собственной юности, хотя и не преследовал тех, кто оставался этим убеждениям верен. Очевидно, что запрос на реформы отставал или не совпадал с обстоятельствами большого исторического времени. Не проведённые вовремя и отложенные, они приведут к радикализации офицеров военного поколения, а через семь лет и к декабристскому восстанию. Священный Союз перестанет быть гарантом “эры милосердия” и превратится в охранителя консервативных ценностей европейских монархий. Свою роль сыграет и “История государства Российского”, вышедшая как раз в 1818 году, в которой Карамзин убедительно живописал сильную самодержавную власть как единственно возможную для процветания России.
Николай КарамзинКарамзин перевёз в Царское не только семейство, но и ящики с материалами к “Истории”. Печатание сочинения такого масштаба требовало дотошной вычитки и сверки. Однако поотшельничать как следует Николаю Михайловичу, разумеется, не удавалось – в китайский домик нередко съезжались гости, прежде всего арзамасцы, среди которых самым частым слыл юный Пушкин, тем более что и жил по соседству в Лицее. Литературная молва многие годы приписывала Александру Сергеевичу любовную страсть к жене историка Екатерине Андреевне и даже называла её “утаённой любовью Пушкина”; отношение к Карамзиной, почти на двадцать лет старшей Пушкина, во все последующие годы и вправду было у поэта особенным; по другой версии лакей просто перепутал записки, и та, любовная, предназначенная некой царскосельской фрейлине-“цирцее” – попала в руки жены историка; дело, когда выяснилось, кончилось анекдотом.
Перебравшись на зиму в Петербург, Карамзин стал искать издателя, но типографии, зная, кто оплачивает заказ, ломили цены. Тогда Александр I распорядился печатать “Историю” в казённой типографии. Однако её начальник Закревский сразу предупредил историка, что дело затянется. “Судьба наша решилась тем, – пишет Карамзин в одном из писем, – что мы должны остаться в Петербурге года на два”. “Государь без моей просьбы велел печатать «Историю» мою в военной типографии, желая тем изъявить к нам милость! Отказаться невозможно, хотя, кроме всего прочего, сама «История» будет там напечатана весьма некрасиво”.
Карамзин поселился на Захарьевской улице в доме Баженовой. Квартира для большого семейства обошлась в 4000 на год. Этот год он, как и Батюшков, проводит в вычитках и сверках. Но все восемь томов привезут из типографии на Захарьевскую только в феврале 1818 года. Спецтираж на дорогой веленевой бумаге будет отпечатан отдельно для императора и преподнесён ему Карамзиным накануне отъезда того (через Москву) на первое заседание парламента в Польше. Основной тираж в 3000 экземпляров будет по тем временам баснословным. Восьмитомник поступит в продажу по 50 рублей. Однако слава писателя и легенды о его трудах окажутся настолько обширными, что книгу сметут с прилавков за месяц. Подстёгиваемая примером монаршего участия, публика кинется читать и обсуждать издание. Увы, уровень восприятия “Истории” окажется удручающе низким. “Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка – Коломбом”, – напишет Пушкин, и добавит: “Когда, по моему выздоровлению, я снова явился в свет, толки были во всей силе. Признаюсь, они были в состоянии отучить всякого от охоты к славе”. Тем не менее тираж был раскуплен, и Карамзину стоило подумать о переиздании, тем более, что денег, вырученных от “Истории”, всё равно не хватало, чтобы давнишняя мечта Николая Михайловича – купить домик с садиком в любимой Москве и доживать жизнь подобно другу Дмитриеву – так и не станет явью.