Среди записей автографы Гёте и Гамильтона. Стендаль. Несколько слов любимого Батюшковым Шатобриана. Автограф самого Константина Николаевича.
Точно так, как Тиверий, которого остров пред моим окном, не знал с чего начать послание своё к сенату, – так я, в волнении различных чувств, посреди забот и рассеяния, посреди визитов и счетов, при безпрерывном крике народа, покрывающего набережную, при звуке цепей преступников, при пении полишинелей, лазаронов и прачек, не знаю, не умею, с чего начать вам моё письмо.
(К.Н. Батюшков – А.И. Тургеневу из мартовского Неаполя)
Лазаронами называли босяков и нищих, отиравшихся в квартале Меркато – как правило, в обносках наподобие прокажённого Лазаря из Евангелия от Луки. Они же могли быть и “гидами” по Везувию.
После обеда подъём продолжается пешим ходом. Вид со склона – в разрывах вулканического пара и облаков – головокружителен. Здесь воет холодный ветер, земля покрыта бесформенными глыбами. А внизу на зеленоватой, искрящей в лучах воде залива – встают, облитые светом как декорации в театре – острова Иския и Капри. На горе всё хаос, всё смерть. Внизу – книга, исписанная белыми буквами парусных лодок, – книга гармонии, книга жизни.
“Прелестная земля! Здесь бывают землетрясения, наводнения, извержение Везувия, с горящей лавой и с пеплом; здесь бывают, при том, пожары, повальные болезни, горячка. Целые горы скрываются, и горы выходят из моря; другие вдруг превращаются в огнедышащие. Здесь от болот или испарений земли волканической воздух заражается и рождает заразу: люди умирают, как мухи. Но зато здесь солнце вечное, пламенное, луна тихая и кроткая, и самый воздух, в котором таится смерть, благовонен и сладок!”
Горы скрываются, и горы выходят из моря…
Lacryma Christi буквально “слёзы Христовы”, но эта легенда – о божественной красоте природы. Люцифер, низвергнутый с Небес, утащил с собой фрагмент Рая, который на земле превратился в Неаполитанский залив. Христос, обнаружив пропажу, оплакал её; слезы, упавшие на склоны Везувия, превратились в лозы.
Бобров мог бы написать на этот сюжет поэму.
На кромке жерла комки застывшей лавы напоминают невиданных зверей и растения. Солнце едва пробивается сквозь вулканический пар. Оно окрашивает лаву странным сероватым светом. Трудно представить, что когда-то камни текли как огненные реки, и что с неба падали огни com di neve in Alpe senza vento (сравнивает Шатобриан).
“Как снег в безветрии нагорных скал” (в переводе Лозинского).
Иным являлись там мегеры,
Иным летучи дромадеры,
Иным драконы и церберы,
Которы ревами, на разные манеры,
Глушили слух,
Мутили дух.
(Описание сказочной горы
в “Душеньке” Богдановича)
Всё имеет свою выгодную сторону; Плиний погибает под пеплом, племянник описывает смерть дядюшки. На пепле вырастает славный виноград и сочные овощи…
(Из письма К.Н. Батюшкова)
Горы скрываются, и горы выходят из моря…
Дантов Ад имеет форму сужающейся к низу воронки —
в точности по форме жерла вулкана.
Под слоем золы и пепла, стоит опустить в пепел руку, дышит жар подземного мира; в любую секунду тишина, когда слышен стук собственной крови – может взорваться огнём и смертью. Это просыпается змеиноногое чудовище Тифон. Поверженное и придавленное Зевсом, время от времени оно ворочается под спудом тяжёлого камня; пламя, которое он изрыгает, уничтожает города, в особенности те, где поклоняются вечному врагу Тифона, великой богине Исиде.
Теперь погода прелестная, такая, как у нас в июле до жаров. Из моих окон вид истинно чудесный: море, усеянное островами. Он рассеивает мою грусть, ибо мне с приезда очень грустно.
На Везувий Батюшков поднимается в большой компании – весной 1819 года в Неаполе гостит младший брат Александра, великий князь Михаил Павлович. В свите немало известных людей, в том числе педагог и просветитель Лагарп, когда-то выбранный Екатериной в наставники Александру. В Неаполе Батюшкову доведётся общаться с ним. Лагарп, скажет он, “бодр телом и духом”. На момент их встречи ему шестьдесят пять лет. “Обращение его столько же просто, сколько ум тонок…” При восхождении на Везувий “к стыду нашему, опередил молодёжь…”
В свите великого князя Батюшков объездит все знаменитые места и окрестности Неаполя за исключением могилы Вергилия (“Не видал гробницы Виргилевой: не достоин!”). Не забывает он римских друзей-художников и даже убеждает Михаила Павловича заказать Щедрину неапольские виды. Что, во-первых, финансово поддержит Сильвестра Феодосиевича, а во-вторых, приведёт его из тесного и душного Рима, где вот-вот разразится холера, в приморский Неаполь – ведь с отъездом великого князя и его блестящей свиты потихоньку разъедутся и прочие русские, и Батюшков затоскует.
О Неаполе Тасс говорит в письме к какому-то кардиналу, что Неаполь ничего, кроме любезного и весёлого, не производит.
Я давно веселья не знаю и в глаза.
В мае в Неаполь из Рима прибывает австрийский император. Батюшков облачается в темно-зелёный кафтан. Белый камзол. Белые штаны, шляпа. Воротник – из чёрного бархата. По долгу службы он обязан бывать на приёмах. В городе он снимает квартиру прямо на набережной Санта-Лючия. Хозяйка-француженка m-me S. Ange сдаёт поэту две комнаты, в остальных живёт сама – с двумя прелестными дочками. Жильё опрятное и содержится в чистоте. Рядом театр и виа Толедо, здешний Невский. Однако шум! До поздней ночи невозможно уснуть – на набережной толпа. Смех, звон стаканов. Гитары. После захода солнца жизнь словно навёрстывает упущенное. Комната отделена от улицы лишь ставней. Но стена между одиночеством Батюшкова и весельем снаружи непроницаема. Никаким движением разума и сердца невозможно прильнуть к этой жизни, тем более – стать частью.
В Портичи и в окрестных местах колодцы начинают высыхать: знак, по словам наблюдателей, что вулкан станет работать.
Прелестная земля!
О чём мог думать европейски образованный, чувствительный герой, спустившись в вулканическое жерло? О том, как совместить безмолвие и гром, здесь некогда гремевший? Иль о сияющем всевластии природы, раскинувшей сады на улицах Помпей? О плодородии земли, удобренной золой и пеплом, сулившими когда-то смерть и ужас? Или о человеческом беспамятстве, ведь век от века о Помпеях никто не помнил? и даже смысл названия заросшего урочища (“La Citta” – “Город”) – для поколений был неясным? Или о том, как бренна история людей с их войнами империй – перед Везувием? В одно мгновение вулкан меняет берега материков, а значит и империй, которые на них воздвигнуты – но сколько бы не грохотал Тифон, во всякий век народы, которые он пожирает, несчастны. Не в сладости гармонии и неги, а в войнах и крови он застаёт людей, и так было от века, ведь что находит современный странник в руинах города? Орудия пыток и скелеты в цепях и ошейниках.
Прелестная земля!
Накануне землетрясения, уничтожившего в августе 79-го Геркуланум и Помпеи, над горой выросло мрачное облако, по форме похожее на гигантскую пинию. В доме Плиниев на другой стороне залива первым заметила облако Марчелла – сестра историка и флотоводца Плиния-старшего, мать “младшего”. До катастрофы оставалось несколько часов и большая часть жителей Помпей успела покинуть город. А те, что остались, решили переждать “на авось” в погребах и ямах. Но “каменный дождь” усиливался, и город стал утопать под слоем небольших, размером с орех, камней пемзы, которые стеной сыпались с неба. Потом двухметровым слоем выпал пепел – и там, где был город, из пепла теперь торчали только верхушки храмов.
Мы видели, как море отходит от берега; земля, сотрясаясь, как бы отталкивала его от себя. Оно отступало: на песке лежало много морских животных. С другой стороны в чёрной страшной туче там и сям вспыхивали и перебегали огненные зигзаги, и она раскалывалась длинными полосами пламени, похожими на молнии…
(Плиний-младший)
Эти зигзаги отчётливо видны на знаменитой картине Брюллова. Мостовая покрыта черными точками – камешками пемзы. От “каменного дождя” люди укрываются: кто рукой, кто плащом, кто накидкой, а сам художник ящиком с красками. Через несколько минут после момента, запечатлённого на картине, камнепад усилится настолько, что несчастные будут вязнуть в толстом слое пемзы; вязнуть и погибать в тучах пепла. Большинство останков тех, кого нарисовал Брюллов, будет найдено археологами именно в верхнем слое. А Плиний-старший, проводивший спасательную операцию в Стабиях, умрёт от отравления серой, он был астматик.
Неизвестно, бывал ли Батюшков в Портичи, где тогда хранились фрески из Помпей и Геркуланума, а если и бывал, воспоминаний не оставил. “В них совершенно отсутствует светотень, мало колорита, довольно хороший рисунок и много лёгкости”, – скажет Стендаль за два года до Константина Николаевича.
Зато Помпеи Батюшковым четырежды исхожены.
Помпей не можно назвать развалинами, как обыкновенно называют остатки древности. Здесь не видите следов времени или разрушения; основания домов совершенно целы, недостаёт кровель. Вы ходите по улицам из одной в другую, мимо рядов колонн, красивых гробниц и стен, на коих живопись не утратила ни красоты, ни свежести.
Вместе с письмом Карамзину Батюшков отправляет историку модную флорентинскую шляпку для его жены Катерины Андреевны – и ноты для Веры, жены Вяземского.
…все отборные и новые арии, как меня здесь уверяли.
Я ничего не смыслю в этом деле.
Смыслит или нет, но в опере бывает. “Каждый день народ волнами притекает в обширный театр восхищаться музыкой Россини и усладительным пением своих сирен”, – сообщает он Тургеневу.
Сан-Карло есть скучнейший театр в целом мире.
(К.Н. Батюшков – Е.Ф. Муравьёвой)