Баудолино был сражен тонким и острым аргументом и попросил Зосиму пояснить ему, в каком же виде Косма, а следовательно и Иоанн, отображают вселенную. – Ну уж нет! – отказался Зосима. – Я, разумеется, знаю, где взять карту, но с какой же стати я должен дарить ее тебе и твоему императору?
– Пусть лучше он тебе даст столько золота, чтоб хватило снарядиться с группой хорошо вооруженных людей…
– Именно!
С этой минуты Зосима ни словечком не обмолвился относительно карты Космы. Вернее сказать, словечки-то он ронял поминутно, особенно обретаясь на пике опьянения, но ими и отделывался. Самое большее – прорисовывал пальцем в воздухе таинственные кривые и тут же замирал, будто боясь проговориться. Баудолино подливал ему вина и задавал наводящие вопросы. – Ну, а если в близости Индии мы загоним коней, можно пересесть на слонов?
– Вероятно, – отвечал на это Зосима. – Ибо в той Индии водятся разные животные, упомянутые в твоем письме. И другие животные. Не водятся только кони. Но и кони тамошнему народу знакомы. Они получают коней из Синисты.
– А это что еще за страна?
– Синиста – страна, куда ездят за шелковыми червями.
– Шелковые черви? Что это значит?
– Значит, что в Синисте есть такие маленькие яички, которые кладут женщинам за пазуху, и от тепла за пазухой у женщин вылупливается черва. Черву укладывают на тутовые листья и она ими кормится. Выкормившись, червяки оплетаются шелковыми нитями и погребают себя в шелку, как в саркофаге. Затем они превращаются в чудных и многоцветных бабочек и, пробив дыру, выходят из кокона. Прежде чем улететь, самцы овладевают самочками сзади. Те и другие, не востребуя пищи, живут жаром былого соития. Самочки издыхают, насиживая детву.
– Человеку, который убеждает, будто шелк берется из червяков, доверять, конечно, невозможно, – говорил Баудолино Никите. – Он шпионил на василевса. Однако в поход на Господина Индий был готов и на деньги Фридриха. Возьми мы да снаряди тот поход… только б мы Зосиму и видели! И все-таки меня будоражили разговоры о карте Космы. Я думал о карте как о вифлеемской звезде, зовущей в обратную дорогу. В обратную дорогу Волхвоцарей. И так, полагая, что я хитрее Зосимы, я разжигал его в излишествах, думал, он потеряет бдительность, проговорится…
– А он?
– А он оказался хитрей меня. На другой день его и след простыл. Другие монахи сказали, что он уплыл в Константинополь. Мне он оставил письмецо. Оно гласило: «Как рыбы издыхают на сухоте, так инок, не уклоняющийся от мира, ослабевает свой союз с Богом. Намедни я закосневал в грехе; изыду, приникну к кладезю благостыни».
– Могло соответствовать истине…
– Какое там! Просто он надумал, как выдоить золото из василевса. Мне на погибель.
17Баудолино видит, что пресвитер пишет кому попало
В июле следующего года Фридрих прибыл в Венецию морем от Равенны до Кьоджи в сопровождении сына дожа, остановился возле церкви Святого Николая на Лидо и в воскресенье двадцать четвертого числа посередине площади Святого Марка пал к ногам папы Александра. Тот поднял и облобызал его, выставляя напоказ душевную склонность. Все вокруг запели Те Deum. Это был самый настоящий триумф, хотя и непонятно: папы или Барбароссы. В любом случае кончилась война, продлившаяся восемнадцать лет. В те же дни император подписал шестилетнее перемирие с ломбардскими коммунами. Фридрих был до того обрадован, что решил задержаться еще на месяц в Венеции.
В августе однажды утром Христиан фон Бух позвал Баудолино и его товарищей, пригласил всю компанию к императору и пред лицом Барбароссы преподнес ему драматическим жестом лист, увешанный печатями, как бусами: – Это грамота пресвитера Иоанна, – произнес он. – Конфиденциальным путем доставлена из Византии.
– Иоанна? – вскрикнул Фридрих. – Да ведь мы еще ее не разослали!
– Именно. Не наша грамота, чужая. И написанная не к тебе, а к василевсу Мануилу. В остальном все совпадает дословно.
– Что же, этот пресвитер сначала звал в союз меня, а теперь зазывает ромеев? – вознегодовал Фридрих.
Баудолино просто рот разинул. Как он отлично знал, грамота Иоанна была на свете только одна, сочиненная лично им. Если пресвитер существует, он мог свободно написать что-нибудь другое, но ведь не теми же словами! Он попросил себе в руки документ и, пробежав его глазами, сказал: – Совпадает, но не дословно, есть несколько мелких расхождений. Отец, если позволишь, я хотел бы повнимательнее изучить этот лист.
Он удалился в сопровождении друзей. Усевшись вместе, они прочли и многократно перечитали грамоту. Первое: язык был тот же самый, латинский. Нелепо, сказал по этому поводу рабби Соломон, зачем пресвитеру писать латынью к греческому василевсу. Начало выглядело следующим образом:
«Пресвитер Иоанн, всемогуществом Божиим и властью Владыки нашего Иисуса Христа царь царей, владыка владык, желает Мануилу, ромейскому наместнику, здравствовать и благоденствовать силой крестною, Божией милостию и помощью…»
– Вторая нелепость, – произнес Баудолино, – это что он отчего-то именует Мануила наместником ромеев, а не василевсом. Значит, грамоту точно написали не при императоровом дворе греков. Этот лист писал некто не признающий Мануйловых прав.
– То есть, – заключил Поэт, – настоящий Иоанн пресвитер! Он считает себя владыкой владык!
– Давай дальше, – оборвал его Баудолино. – Я покажу вам те слова и отрывки, которые изменены по сравнению с нашим образцом.
«…Было возвещено нашему величеству, что ты сильно уважаешь наше превосходительство и что достигло до тебя известие о нашей славе. Также узнали мы от нашего апокрисиария, что ты желал направить нам нечто приятное и занимательное, на забаву нашего миролюбия. Мы из рода человеческого, и благосклонно принимаем твой дар, и посредством нашего апокрисиария посылаем тебе знак наших щедрот, желая знать, есть ли у тебя общая с нами истинная вера и придерживаешься ли ты во всех делах Иисуса Христа? Между тем как мы признаем, что из рода человеческого, greculi твои тебя мнят богом. Нам же, напротив, ведомо, что ты смертен и преклонен к человеческим слабостям. От широты нашей милостыни: изъяви, что тебе в удовольствие, изъяви нам, в знак принятия нашего дара и в знак твоего благорасположения…»
– Тут уж нелепостей вообще без счету, – сказал рабби Соломон. – С одной стороны, он высокомерничает и презрительно обращается к василевсу с его подопечными greculi… прямо даже оскорбительно… а с другой, употребляет именно греческую терминологию. Если я не ошибаюсь, апокрисиарий – слово греческое.
– Да, и означает «посредник», – сказал Баудолино. – Но послушайте: там, где мы указывали, что за стол пресвитера садятся самаркандский митрополит и протодиакон Сузы, тут они пишут… protopapaten Sarmagantinum и archiprotopapaten de Susis. Протопоп и архипротопоп. Кроме того, в ряду чудес Иоаннова царства появляется средство против злых духов – полынь, называемая здесь трава assidios. Все три термина – греческие.
– То есть, – подытожил Поэт, – грамота написана греком, оскорбляющим всех греков. Разобраться бы.
Тем временем лист перешел в руки Абдула. – Еще вот… В нашем описании процесса сбора перца возникли новые детали. Тут добавлено, что в царстве Иоанна очень мало лошадей. А в отрывке о саламандрах сообщается, что эти твари окружены тончайшей пленкой, подобно черве, вырабатывающей шелк, и что пленку эту передают прачкам, работающим при дворе, и те ее моют, после чего используют как ткань для одежды, в особенности для владыческих покровов, а моют эту ткань на живом огне…
– Как, как? – забеспокоился Баудолино.
– Вот так. И еще, – читал из грамоты Абдул, – в перечне существ, которые обитают в царстве, наряду с рогачами, фавнами, пигмеями и псиглавцами, тут есть метацыпленарии, камететерны и финсиреты, насчет которых мы даже рта не открывали.
– Мать Пресвятая Богородица! – взвыл Баудолино. – Ведь и брехню о червяках я слышал-то от Зосимы! И тот же Зосима оповестил меня, что, по словам Космы Индикоплова, в Индии не водятся лошади! И он же, он же пытался втереть мне метацыпленариев и прочих, иже с ними! О сын блудницы, поместилище кала, лгун, вор, лицемер, сладострастник, прелюбодей, малодушный, невоздержанный, чревоугодник, скупец и расточитель, гневливец, еретик, ересиарх, сводник и обольститель, льстец, святокупец, прорицатель, мздоимец, лукавый советчик, некромант, зачинщик раздора, подделыцик металлов, поддельщик людей, денег и слов!
– Да что он сделал тебе?
– Вы до сих пор не догадались? В тот вечер, что я показал ему письмо, он подпоил меня и списал текст! Потом помчался к своему дерьмовому василевсу, уведомил его, что Фридрих собирается выступить в роли друга-наследника пресвитера, и тут же сфабриковал вот эту подделку, но уже с обращением к Мануилу! Таким манером он опередил нас! Вот почему писавший кичливо обращается к василевсу! Отводит подозрения от василевсовой канцелярии! И вот зачем туда впихнуты грецизмы! Они создают такой стиль, будто текст – это латинский перевод с оригинала, написанного Иоанном по-гречески. И переведенного на латинский, чтобы дошло не только до одного Мануила, а до правительств всех латинских владык! Чтобы дошло до римского папы!
– Да, вот еще одна мелочь, которая от нас ускользнула, – вставил Гийот. – Помните о Братине, которую пресвитер вроде посылал Фридриху в подарок? Мы высказывались о ней уклончиво: ковчежец истины, veram arcam… Об этом ты тоже говорил с Зосимой?
– Нет, воздержался…
– Вот видишь, и Зосима написал невнятное yeracam… Пресвитер посылает василевсу yeracam!
– То есть в каком это смысле? – спросил Поэт.
– Да Зосима и сам не знает, – ответил Баудолино. – Вы видите наш оригинал. На этом месте почерк Абдула не слишком четок. Зосима слышит звон, да не знает, где он, и подумал о каком-то высокопоставленном даре. Так и объясняется «ерака». О я презренный! Все по моей вине! Доверился негодяю. Ведь это стыд. Как теперь признаваться императору?