Человек в кимоно налил вино в бокал и протянул его мне.
Я уставился на мужчину, а тот невозмутимо ковырялся какой-то хреновиной в камине.
— Что происходит? Кто вы?
— Каин по сравнению с тобой просто агнец. Тот убил только брата, а ты — и отца, и ребенка, и любимую девушку. Кстати, мать свою ты тоже в некотором смысле убил. Ведь она спилась из-за тебя, мой мальчик.
— Да пошел ты в жопу, старый хер, — ответил я.
Я все понял. И к чему этот разговор, и кто передо мной, и почему такая дебильная обстановка. Искушающий дьявол из истории про Агнессу Израильскую, в честь которой была построена часовня в училище.
Не дождешься!
Мужчина рассмеялся.
— Признал-таки. Ну раз ты такой сообразительный, мне, видимо, ни к чему весь этот камуфляж.
«Закрой глаза! Не смотри, или сойдешь с ума!» — прошептал кто-то внутри меня, и я зажмурился.
«Кариночка, это ведь ты? Я хочу, чтобы это была ты. Потому что тогда это означает, что твой дух не проклинает меня… Хотя о чем это я? Я же не верю в загробную жизнь…»
— Полно, не делай вид, как будто ты сможешь жить со всем этим.
— Придется, — ответил я, выплескивая содержимое бокала на пол.
— Опять испортил ковер.
— Запиши на мой счет.
Дьявол расхохотался.
— Я запомню… Так ты, в самом деле, собрался жить дальше? Удушить последние ростки совести и стыда в душе?
— Умереть проще всего. Но кто-то должен позаботиться о моей матери и вылечить её, в конце концов. Кто-то должен помочь семье Карины…если им нужна моя помощь. Кто-то должен помнить о ней и… Если она вообще мертва! Может быть, это все чушь собачья, и на самом деле она жива и здорова! Я должен это узнать! Я хочу!
Я кричал все громче, сжимая веки все сильнее, пытаясь удержать соленую влагу внутри и не дать ей пролиться.
Яркая вспышка ослепила меня даже с закрытыми глазами.
Мое тело с безумной скоростью падало вниз.
Тишина.
Я лежал с закрытыми глазами на чем-то мягком. Пахло свежестью и лекарствами. Я боялся открывать глаза, потому что не знал, где окажусь в следующую секунду. Может быть, я уже умер и все, что происходило со мной, — это мой путь из жизни в смерть?
Но тогда ничего не случится, если я просто здесь полежу, наслаждаясь покоем и тишиной.
Постепенно я стал как-то по-новому ощущать свое тело. Оно как будто наливалось тяжестью и болью. В груди защемило.
Я вспомнил Карину…
— Игорь Александрович, присаживайтесь, пожалуйста! Будем пить таблеточки!
С трудом я принял вертикальное положение. Веки стали просто пудовыми, но в конце концов я все-таки совладал с ними.
Смятая белая простынь. Идиотская полосатая пижама. Тощие колени, проступающие под тонкой тканью штанов. И высохшие, коричневато-желтые морщинистые руки на этих коленях.
Мои руки.
Я поднес их к лицу, чтобы получше рассмотреть. Пальцы тряслись, как у последнего алкоголика. Взгляд с трудом фокусировался.
И в этот момент я почувствовал, как что-то теплое поползло по правой ноге.
Господи, я же мочусь.
Рефлекторно схватившись за ногу, я нащупал под штаниной мягкий пластиковый мешочек. Мочесборник. Вот почему не было ощущения сырости.
— Игорь Александрович? С вами все хорошо? — взволнованно спросила меня хорошенькая молодая медсестричка с подносом в руках.
Я хотел ей ответить, но забыл нужное слово. Да и что я хотел ей сказать?..
Мне нужно было встать. Медсестра подсунула мне коляску, но я должен был сделать это самостоятельно!
Снова и снова мое тело отказывалось подчиняться, становилось все трудней дышать, и я понял, что это конец.
Нужно остановиться.
Я провел рукой по своему лицу. Какое счастье, что я не мог его видеть.
Где я? В следующем аду? Или в единственной настоящей реальности?
— Как я здесь очутился? — прошамкал я, удивляясь, как же, оказывается, сложно говорить без зубов.
Медсестра не удивилась. Она с жалостью посмотрела на меня, и, проворно поправляя мою постель и подсовывая в очередной раз таблетку, заговорила отвратительным, сюсюкающим тоном, как говорят с маленькими детьми некоторые мамаши, отказывающие своим отпрыскам даже в подозрении их причастности к интеллекту.
— Вы в приюте Эдвардса. Вас сюда перевели из клиники доктора Грабовски семнадцать лет назад. В молодости вы работали на какой-то космической станции, и там с вами случилось несчастье…
— Что со мной случилось?
— Несчастье… — еще раз повторила она, как будто в сотый раз рассказывала сказку на ночь.
— Что конкретно?
Она удивленно замерла, словно не ожидала такой реакции.
— Я не знаю. Вы сегодня… не совсем обычный. Вы хорошо себя чувствуете?
Ком подкатил к горлу, а из горла вырвался сипящий смех.
— Просто сногсшибательно, как молодожен в медовый месяц. Почему я оказался в модной психушке?
— На почве полученных травм вам поставили редкий диагноз, и доктор Грабовски заинтересовался вашим случаем и взял на лечение.
— И что мне ставили кроме недержания?
— Раздвоение личности. Противостояние анимы и анимуса вашего «я». Об этом вся медицина шепталась.
Я помнил «Гефест». Помнил ту смену и моего напарника… Как же его звали… Потом темноволосая шлюшка. А потом я куда-то провалился…
И тут я отчетливо увидел одну сцену. Я сижу в мягком кресле. Рядом со мной стоит женщина. Она наклоняется ко мне, так низко, что ее дыхание щекочет мне лицо. Женщина гладит мои волосы.
И я вспомнил имя.
Магдалена.
Я застонал, пытаясь остановить хлынувший в мою память поток кровавых картинок и отвратительное, радостное чувство, обуревавшее меня…
Я?
— Все это делал я?..
Медсестричка попятилась.
— Поэтому я не могу сам подняться. Хитрая операция, как же она называется… Частичное рассечение сухожилий, вкупе с частичной парализацией для особо опасных преступников.
— Я позову доктора, — испуганно проговорила медсестра и выпорхнула в коридор.
Я смотрел в белый потолок и смеялся. По морщинистому лицу текли ручьи слез, в пластиковый мешок снова лилась моча, а я не мог остановить свой смех.
Вот и приехали.
А ведь я мог бы сейчас сидеть на диване с какой-нибудь бабкой, жрать ватрушки и беседовать о внуках. И пусть впереди у меня маячила бы та же печь крематория, за плечами были бы десятки лет воспоминаний. Настоящих, хороших. О том, как ел, как спал с любимой или нелюбимой женщиной, как работал, как заботился о ком-то.
Так что же я такое на самом деле?
У меня не осталось времени на покаяние.
Нет времени на разборы полетов и изучение работы клеток моего мозга или атомов психики. Все, что у меня есть — это проваленный рот, подрезанные жилы, медсестричка с жалостливым взглядом и пустота.
Единственное, что мне еще под силу сделать самому — это достойно встретить смерть. Какая ирония — я даже не мог сам назначить ей свидание!
Но однажды она все равно придет за мной. А я буду ждать. И когда она придет, я предстану перед ней собой.
Я должен четко определить для себя, что есть я в этой куче мусора.
Меня зовут Игорь Александрович Перов. Мне двадцать шесть лет. Я работаю…
Кто бы знал, как непросто иногда четко и ясно формулировать мысли. Но, как я уже понял, такое состояние то наступает, то пропадает вновь. Надо просто переждать и начать еще раз. Заново. Я буду начинать заново столько раз, сколько потребуется!
Меня зовут Игорь… Игорь… Я мучительно пытался вспомнить свое отчество, но оно ускользало от меня. И я начал снова.
Меня зовут Игорь Перов. Мне двадцать шесть лет. Мое отчество… Александрович! Да, точно! Я Игорь Александрович Перов, мне двадцать шесть…
Дверь открылась, и в палату вошла медсестра. Одна, без врача.
Подошла ко мне, наклонилась и поцеловала в лоб.
— Пойдем, — прошептала она, глядя мне в лицо прозрачными, как лед, светло-зелеными глазами.
Она взяла меня за руку. И я встал.
Пол покачнулся, и мы полетели куда-то вниз…
В доке было тихо.
На полу — три мертвых тела. Разбитое стекло. Праздничный стол так и стоял в стороне, почти нетронутый. А напротив меня стоял «Стренджер» с опущенным трапом.
Я схватился за лицо, выясняя, все ли вернулось в прежнее состояние. Облегченно вздохнул.
Может быть, я снова в больном бреду, но лучше так, чем на койке приюта Эдвардса.
Страх, колебания, поиск четкой логики в происходящем больше меня не беспокоили.
Я направился к кораблю, слушая скрип стекла под подошвами ботинок.
Ступив в темное брюхо «Стренджера», я словно оказался в молоке.
Вязкая белая субстанция окружала меня плотным кольцом. Она напоминала очень густой туман, только тот не ложится гирей на плечи и не парализует тело. И не пахнет так сладко.
Из молока вышла женская фигура.
Темные кудри. Светло-зеленые глаза. Полупрозрачное белое платье, из-под которого просвечивало черное кружево нижнего белья.
Я вспомнил имя — Магдалена.
— Извини за временное неудобство. Я подумала, нам обоим будет лучше, если ты не сможешь двигаться и не будешь отвлекаться на попытки реализации невозможных планов. Конечно, я вообще могла отказаться от нашей встречи, но победители игры — такая редкая порода…
Я скрипнул зубами.
— Сука.
Она погладила меня по плечу.
— Не надо так напрягаться.
— Что же ты такое?
Полуголая тварь улыбнулась.
— Ты и правда хочешь знать?
Она отвернулась. Белое платье упало вниз и пропало в тумане. Туда же отправилось белье.
А потом она развернулась ко мне, и я увидел абсолютно гладкое тело. То есть совсем гладкое, без каких-либо половых различий. Но страшней всего оказалось лицо. Оно было, и в то же время его не было. Размытая плоская маска с намеком на глаза и рот.
— Как видишь, я не женщина, и не мужчина. Но могу становиться и тем, и другим по собственному желанию.
Я просипел: