Признаться, вопросы те были легкими и давно знакомыми. Но кажется, нарком хотел, чтобы отвечали ему не по писаному и заученному, а как ребята думали сами. О комсомоле и о долге комсомольца, о том, что такое на самом деле щит и меч на эмблеме НКВД, о задачах Интернационала и мировой революции, о деле Зиновьева и о происках троцкистов. Говорил больше Игер, а Тили часто и согласно кивала, хотя, когда нарком спросил о новой Конституции, тут и она смогла блеснуть, потому что учила наизусть и знала лучше брата. Большой гость остался очень доволен и под конец обеда спросил, что они намерены делать после школы. Игер ответил – может, пойдет в военное училище, станет кадровым офицером, лучше летчиком, Тили хотелось учиться на врача. Тогда нарком осведомился, не думалось ли им когда-нибудь примерить на себя чекистскую форму и встать под знамена столь уважаемого в их доме щита и меча? Конечно, они бы с удовольствием, но разве можно об этом мечтать вот так сразу? Они пока еще ничем не проявили себя, никаких особенных заслуг у них нет, а в доблестные ряды абы кого не принимают. Что же, раз так, то для них будет сделано исключение, пообещал нарком. Тоже, само собой, не сразу. А надо что? Учиться, учиться и еще раз учиться. Например, в недавно открытой школе специального назначения. Правда, туда принимают только тех, кто уже имеет кое-какие боевые навыки и опыт, однако наверстать им будет совсем нетрудно, Большой гость уже наслышан об их удивительных талантах и необыкновенной силе и выносливости. Так вот, этим их качествам пришла пора послужить на благо молодого советского государства. Близнецы радостно согласились, еще бы! Такая удача! Игер столь сильно воодушевился, что отважился спросить: не желает ли товарищ нарком посмотреть на него в действии, для Большого гостя он был готов обращаться хоть целый день. Но Большой гость только улыбнулся и ответил, что и так знает о них все, не сомневается в их замечательных способностях, и близнецы почувствовали себя несколько неловко, будто Игер неуместно предложил сыграть в прятки. Большой гость тут же добродушно это смущение рассеял, пообещав, что скоро один человек непременно захочет на них посмотреть, и тогда брат с сестрой смогут показать себя во всей красе. Глаза наркома вспыхнули стеклянным огнем на мгновение в сторону Тили, будто он давал понять, что в ее красе он особенно не сомневается, но тут же погасли, и в них оттенком показался самый настоящий страх. Как если бы Большой гость забавы ради протянул руку к открытому огню и тут же отдернул обратно. Все же близнецы ни на миг не подумали, будто бы страх этот относился к ним лично, скорее Большой гость забоялся собственного комплимента. О нем и без того ходили игривые и порой нехорошие слухи, как о чрезмерном дамском угоднике. Тили украдкой пожалела несчастного наркома, такого жизнелюбивого и щедрого, которого враги только и мечтают уличить в неблаговидном поступке. Вот он теперь, бедняга, даже теплое слово боится сказать незнакомой девушке.
Наркомовские обещания вскоре сбылись, и даже больше, чем они надеялись и думали когда-нибудь. Школа эта, расположенная за шлагбаумом у высоченного глухого забора в стороне от Ярославского шоссе, оказалась заведением за семью печатями с очень строгим пропускным и отпускным режимом. Но и в школе, предназначенной для специальной диверсионной подготовки, ребята оказались на особом положении. Вместе с ними за оплетенный колючей проволокой забор попал инструктором и дядя Жора Карякин. Это как раз оказалось неудивительным, ведь дядя Жора был одним из посвященных в тайну близнецов. Он по большей части с ними и занимался, отдельно от всех, государственные секреты есть государственные секреты, ничего не попишешь. Преподавал начала рукопашного боя, правила тактики и маневра, причем заставлял ребят применять и превращение на местности, чтобы они уяснили и овладели собственными возможностями. Дополнительно им было выделено совершенно отдельное помещение, огромный сарай с ловушками, оборудованный даже небольшим бассейном. А еще вместе с другими курсантами, в большей своей части заслуженными уже красными бойцами и партизанами, ребят учили стрелять из винтовки и автоматического оружия, метать ножи, вести правильное наблюдение. Брат и сестра тренировали память замысловатыми упражнениями. Ежедневно старенькая сухопарая дама, Элеонора Карловна Зингер, преподавала им расширенный курс немецкого и краткий английского языков. Вообще-то в умственных дисциплинах Тили особенно не блистала, не то что ее брат, но все старалась держаться не слишком ниже среднего уровня. Хотя, кажется, в школе этим ее успехам большого значения не придавали, а дядя Жора был ученицей весьма доволен.
Однажды, еще и года не прошло, как числились они в курсантском звании, ребят вызвали при полной форме на проходную и там, без дяди Жоры и без знакомого сопровождения, повезли прочь в глухом, черном автомобиле. По дороге, где-то на задворках кажется Казанского вокзала, к ним присоединился Иван Лукич. Его тоже впихнули в машину, к ребятам на заднее сиденье, не грубо, только без должного уважения. И поехали дальше. Впереди сидели двое строгих мужчин кавказского типа, один управлял автомобилем, второй смотрел прямо перед собой, а на коленях держал расстегнутую пистолетную кобуру. Ни с кем эти мрачные дядьки не разговаривали, вопросов не задавали, на чужие не отвечали, а сзади мчалось такое же черное авто, словно хищная пантера, стелющаяся по следу. Скоро показался пост охраны – внушительная будка белого камня, из машины всем велели выйти, сопровождающие достали нужные бумаги, бог весть, что в них было, а Иван Лукич – свое удостоверение. Потом близнецов и их приемного отца тщательно обыскали, очень профессионально, брат с сестрой в этом деле уже понимали довольно. После досмотра отвели в чистенькую, скромно обставленную комнату и велели очень тихо ждать. Все трое сели чинно в ряд на предложенные стулья с удобными высокими спинками, близнецы сложили руки на коленках ладошками вниз, как принято еще было в школе. Они попытались, однако, спросить Капитоныча хоть о чем, но тот категорически замотал головой, нахмурил брови и приложил указательный палец к губам. И каждый раз строго сверкал глазами при попытке ребят нарушить эту покойницкую тишину. Они просидели так, наверное, целый час, не меньше. Пока за ними наконец не пришли. Настоящий генерал, в обморок упасть можно, какой важный. Иван Лукич вытянулся в струнку, близнецы тоже приняли торжественный вид. Их повели куда-то по прохладным залам, на дворе стояла довольно душная весна, и вот вышли в чудесный сад, а в саду стоял плетеный диванчик под белоснежным зонтом, на диванчике мирно дремал усатый человек. Перед ним на ажурном и не слишком устойчивом столике было сервировано легкое угощение: свежая ранняя клубника, иноземные апельсины, открытая коробка конфет. А еще начатая бутылка красного вина и минеральная вода, пузырящаяся в графине.
Услышав приближающиеся шаги, человек проснулся – важный генерал словно нарочно ступал с резким хрустом новеньких сапог, покашливал на ходу и явно производил более шума, чем было необходимо. Наверное, чтобы предупредить дремлющего человека об их приближении. Что же, Игеру, например, не стало бы приятно, вздумай кто подкрадываться к нему даже в шутку. Человек, мирно раскинувшийся на подушке в углу диванчика, широко открыл глаза и повернул седоватую голову навстречу гостям. Вот это да! У близнецов перехватило дыхание, Тили от неожиданности даже ойкнула. Сам товарищ Сталин, да не может быть! А вот, оказалось, может.
Вождю вроде бы по нраву пришлось их детское замешательство, по крайней мере, он изобразил подобие улыбки. И велел ребятам подойти поближе. Остальных пока спровадил небрежным жестом руки, тоже и Капитоныча, хотя важный генерал попытался выразить некоторое лишнее опасение, но добился в свой адрес лишь недовольно-высокомерной гримасы. Тут же и ретировался.
А близнецы остались наедине с Вождем. Еле-еле их уговорили сесть на такие же плетеные стулья, пока Вождь не прикрикнул, и то на самый краешек, сидели, будто деревянные, слова выдавить не могли. Но вскоре освоились понемногу. Игер даже осмелился взять предложенный апельсин, правда, скушать его не решился, а так и сжимал оранжевый плод в руке, пока, плохо рассчитав силу, окончательно не раздавил заморский фрукт в совершеннейшую кашу. И тут Вождь рассмеялся, и стало легче. Их расспрашивали, они отвечали. Пожирали великого человека глазами, забыв о наставлениях старших. Впрочем, Вождю эта их невольная бестактность очень понравилась, он так и сказал: если бы все смотрели столь же прямо, то не было бы сомнения, кто друг, а кто враг. Они закивали согласно. Игер и сам не любил, еще с детства, когда косят в сторону. Обычно вслед за этим берут ружье и стреляют в спину. Он тоже так и сказал Вождю, а тот похвалил, мол, молодец. Потом предложил им показать обращение. Игер робко намекнул, что жалко – он попортит траву, она красивая, ухоженная. Вождь снисходительно улыбнулся – пустяки, вырастет еще. Они наскоро разделись, даже Тили не сильно стеснялась, и в спецшколе привыкла, и вообще, это же Вождь, а значит – для дела. Очень нужны такому великому человеку ее худые прелести.
Превращение, уж разумеется, Вождя нисколько не испугало, наоборот, весьма развеселило. От удовольствия в ладоши хлопнул пару раз. А вскоре отпустил домой, насильно заставив взять со стола все конфеты. Близнецам ни капельки не сделалось обидно. Ну и что, подумаешь, как с детьми! Для Вождя все советские люди – его родные дети!
Дальше уж так и повелось. Чуть не раз в месяц, а то и два, если у Вождя случалось свободное время, их привозили к нему на загородную дачу вместе с Капитонычем, хотя тот обычно ждал отдельно в доме, и они гуляли вместе. Вождь неспешно ходил по парку среди деревьев, близнецы резвились поблизости, непременно в обращенном обличье, два молодых красивых волка. Отбегали в сторону, возвращались, делали круги, иногда выступали рядом по бокам, нюхали воздух, будто несли охранное дежурство. А Вождь говорил, адресуясь к самому себе и в то же время к ним, порой репетировал очередную речь, близнецы ловили каждое слово, задыхаясь от счастья, что слышат великую мудрость из первоисточника. Чего-то слишком особенного в тех речах не содержалось: жалобы на дураков, которые не понимают, еще большие – на дураков, которые понимают, да делают бестолково; что не на кого положиться, кроме как на самого себя, а в мире очень тяжелое поло