Честно говоря, я просто для очистки совести спустился в темный и сырой подвал и дошел до вонючей камеры без какого либо намека на окна, освещенной лишь скупым светом маломощной электрической лампочки под решетчатым колпаком.
Я прошел мимо решетки, отделяющей мир живых от мира тех, кого можно считать условно живыми. За решеткой находились существа, которых мне было трудно воспринимать как живых людей: грязные, вонючие, отчаявшиеся. В своем отчаянии они прошли разный путь: одни уже смирились со своей участью, другие не могли поверить в то, что ЭТО случилось именно с ними и с жадной надеждой смотрели на меня.
Одно из чумазых лиц показалось мне знакомым, но я не подал виду: всего лишь медленно прошел мимо, равнодушно скользя взглядом по бледному подобию лиц. И я совсем не удивлся, услышав тихий возглас:
— Господин офицер! Вы меня узнаете?
Разумеется, я его узнал: у меня превосходная зрительная память. Разведчик отряда «Дядя Вова» Земелин. Он вцепился в решетку, жадно впившись в меня взглядом.
— Хм… Земелин? А что вы здесь делаете? — удивился я.
— Вот, попал… как кур в ощип, — бледно улыбнулся Земелин. Его вымученная улыбка сказала мне больше, чем его слова: он был сломлен. На нем не было следов пыток, но то, что он низведен до уровня раздавленного червяка, не могло укрыться от моего наметанного взгляда.
— Считают, что я партизан, — почти жалобно сообщил Земелин.
— Ну, насколько я знаю, — правильно считают! — усмехнулся я.
— Да, я понимаю… но, какой же я теперь партизан! — воскликнул Земелин. — Когда разгромили отряд дяди Вовы, я с трудом избежал преследования и скитался по лесам. Я много думал, господин офицер! И когда меня застигли врасплох на одном хуторе, я даже не оказал сопротивления — можете это выяснить!
— Это разумно, что вы не оказали сопротивления, — согласился я. — Но уверяю вас, что награда вам за это не положена.
— Я не хочу, чтобы меня расстреляли с этими людьми, — твердо заявил Земелин. — Мы здесь сидим вовсе не как партизаны, а как подозреваемые непонятно в чем! Есть пара бежавших из гетто евреев, а у остальных просто небрежно оформленные в гебитскомиссариате документы, что и явилось причиной их ареста. В других обстоятельствах можно было бы ожидать освобождения, но я случайно узнал, что нас хотят расстрелять в качестве возмездия за смерть немецких военнослужащих. А я не хочу! Пусть меня допросят! Я ценный источник!
Потрясающе! Естественно, он всерьез считает, что его жизнь гораздо ценнее, чем жизнь его сокамерников: в конце концов он был не последней фигурой в отряде дяди Вовы. Но его надо поставить на место.
— Вы знаете, где находится Коровин? — сухо осведомился я.
— Нет, — признался Земелин. — Но я знаю в лицо человека, которого Коровин внедрил в СД.
Если бы Земелин заявил, что лично знаком с фюрером и является закадычным приятелем Баха, я бы удивился меньше. Неужели он знает шпиона?! Тут надо быть осторожным, как подкрадывающийся к голубю кот.
— Вот как? И в какой именно штаб СД он внедрен: штаб командира СД и полиции Вайсрутении, штаб начальника СД и полиции Минска или штаб Высшего руководителя СС и полиции «Руссланд — Митте»?
— Точно не знаю, — признался Земелин. — Но я знаю его в лицо и смогу опознать.
Вот как! Звучит обнадеживающе.
— Кто он? Переводчик?
— Нет, — отрицательно мотнул головой Земелин. — Он внедрен под видом немецкого офицера. Повторяю: я знаю его только в лицо.
— Земелин! Если вы собираетесь морочить мне голову ради того, чтобы продлить свое существование в этом мире, то вы глубоко ошибаетесь, — счел необходимым предупредить я. — Если я обнаружу хоть намек на подобное, то вы позавидуете участи ваших сокамерников, которых завтра отправят на расстрел.
— Я все понимаю, господин офицер! — обрадованно закивал головой Земелин. С разгромом отряда дяди Вовы, — и, надо полагать, в свете убедительных побед германского оружия, — удивительным образом исчез весь его партизанский кураж. Похоже, что ему элементарно хотелось жить! И эту привилегию мог даровать ему только я.
Я приказал выпустить Земелина и расписался в журнале дежурного.
— Вы бы привели вместо него кого — нибудь другого, штандартенфюрер, — попросил дежурный. — Утром нужно расстрелять пятьдесят заложников, мы как раз должны поставить десять человек. А без этого их окажется всего сорок девять: господин Штраух будет недоволен.
— Если вы так близко принимаете к сердцу душевное равновесие господина Штрауха, то почему бы вам, гауптшарфюрер, не встать к стенке самому, чтобы восполнить недостачу? — иронически осведомился я.
Гауптшарфюрер разинул рот, глядя на меня: он явно не оценил юмора. Поэтому я назидательно добавил:
— Нет большой разницы, сколько человек расстрелять в качестве заложников: сорок или пятьдесят. Ведь их единственная вина в том, что они оказались очень не вовремя в определенном месте. Только и всего!
Я отвел Земелина в казарму охраны штаба Баха и приказал тамошнему шпису привести Земелина в порядок и включить его в состав наряда по столовой.
— Я должен выдать ему форму манна СС? — замялся пожилой штурмшарфюрер.
— Разумеется, — раздраженно отозвался я. — Если не собираетесь одолжить для него форму у обергруппенфюрера.
— Но… он же русский, — решился пояснить причины своего смущения шпис.
— Да что вы?! А я думал, что он китаец! Слушайте, шар- фюрер! — рассердился я. — Мне нужно, чтобы этот человек был вымыт, выбрит, причесан и одет так, чтобы ничем не выделялся из состава наряда, обслуживающего столовую СД. Он должен быть там к началу ужина и ни минутой позже. Вы меня поняли?
— Да, штандартенфюрер! — опомнился шпис, вытягиваясь в струнку. Теперь можно было не сомневаться в том, что все будет сделано так, как я приказал.
Против моих ожиданий, в столовой мне не пришлось сидеть долго. Я не успел закончить трапезу, как возле меня появился Земелин и, ставя на стол чашку кофе и рюмку коньяка, негромко сообщил:
— Второй столик от первого окна, высокий блондин с кривым носом.
Я кивнул и приказал принести ему пепельницу и еще одну рюмку коньяка, мельком глянув в сторону указанного Земе- линым офицера. Я сразу узнал его и был несколько шокирован, так что вторая рюмка коньяка оказалась очень кстати.
В роли русского шпиона я ожидал увидеть проворовавшегося интенданта или кого — нибудь из охраны штаба. Но то, что русским шпионом окажется заместитель Штадле, СС-гауптштурмфюрер Райхель, это ввергло меня в состояние шока.
Почему Райхель? Как это могло произойти? Я знал, что есть солдаты и унтер — офицеры, — в основном из числа лиц с коммунистическим прошлым, — которые связаны с партизанами и даже передают им оружие и боеприпасы. Это были, как правило, военнослужащие тыловых частей вермахта. Но тут — офицер СС и СД, заместитель начальника оперативного отдела штаба Высшего руководителя СС и полиции «Руссланд — Митте». Подобное у меня просто не укладывалось в голове!
Поэтому я забрал Земелина с собой на базу-500. Мы улетели «шторхом» тем же вечером, а ночью я учинил ему строжайший допрос. Я несколько раз заставил Земелина повторить детали его пленения.
— Первая рота при переходе через шоссе попала в засаду, я был ранен и отстал от группы, — устало повторял Земелин. — Я решил пробраться в ближайшую деревню, где хотел укрыться у надежного человека. У меня был с собой действующий пропуск из гебитскомиссариата: будто бы я приехал продукты обменять. Ну и паспорт советский с настоящей пропиской и отметкой гебитскомиссариата, все как положено.
— И что же, пропуск вызвал подозрения?
— Нет, что вы! Хороший пропуск, надежный. Только полицаи его и смотреть не стали: избили, посадили в машину и отправили в Минск. Пропуск и паспорт, само собой, у них остались. А здесь, в Минске, меня сразу в эту камеру бросили.
— И вы ничего не пытались объяснить?
— А никто и не спрашивал. Мне переводчик, что приходил с офицером СД, объяснил, что из этой камеры всех от- правят утром на расстрел как заложников: дескать, немца какого — то убили и есть приказ расстрелять пятьдесят человек. Короче, никаких шансов! Так что как я вас увидел, тут же понял: вы моя единственная надежда.
— А почему я вам должен верить, Земелин? — поинтересовался я. — Что, если вас решил к нам внедрить Федорцов?
— Да уж, внедрился удачно, нечего сказать! — мрачно усмехнулся Земелин.
— Но вы сами понимаете, что ваше обвинение в шпионаже в пользу русской диверсионной группы, выдвинутое в адрес офицера СД, звучит само по себе неправдоподобно? — спросил я.
— Совсем неправдоподобно, — согласился Земелин. — Только если считать, что этот самый офицер СД действительно тот, за кого себя выдает. А это совсем не так!
— Вот как! И кто же он на самом деле?
— На самом деле он заместитель командира разведгруппы отряда дяди Вовы сержант госбезопасности Андрей Сибирцев, — сообщил Земелин.
— Каким же образом он вдруг стал офицером СД?
— Вы, конечно, можете мне не поверить, но это истинная правда, — вздохнул Земелин.
— Еще в июне командир приказал провести диверсию на железной дороге Минск — Барановичи. Выбрали участок с поворотом. Дорога тогда еще практически не охранялась, поезда ходили с большой скоростью, — не пуганые были, — так что заложили «рапиду» на повороте без затруднений, эшелон весь ушел под откос. Разведчики пошли прочесывать разбитые вагоны: добить раненых, документы собрать. И приволокли немца, офицера СД. Тот почти не пострадал, только лицо разбил и сломал нос. Когда Сибирцев его вязал, то немец умудрился ему сапогом в лицо заехать. У Сибирцева тоже нос оказался сломан, так что наши над ним даже подшучивали: дескать, вы теперь близнецы — братья, только у немца нос направо свернут, а у тебя налево, — только так и различишь.
— И что, они действительно так были похожи? — удивился я.
— Ну, не совсем, конечно… Одного роста почти, телосложения. Овал лица