– Автомат? – Марселино швырнул меня обратно на скамью. – О, нет. Возьмешь своего старого дружка. – Он прошел к ящику с ужасными «Диглами» и открыл его. – Один или два?
– Два! – крикнул я и встал. – Так даже лучше. Может, Рикардо сдохнет со смеху после первого залпа!
Марселино выдернул два пистолета. Вероника смотрела на меня испытующе – ждала, когда я сломаюсь. А я, щупая почву у себя в голове, понимал, что не сломаюсь. Я даже комбез надевать не хотел. Выйду, как есть, в ледяной холод и кромешную радиоактивную тьму, и – плевать. На всё, с высокой колокольни, слюной, кровью и желчью – плевать!
– Он прав.
Я повернул голову к Джеронимо, который, видимо, как раз закончил какой-то важный мыслительный цикл.
– Конечно, прав! – Марселино подошел ко мне. Пистолеты в его руках крутнулись, будто сами по себе, и оказались рукоятками ко мне.
Джеронимо закатил глаза:
– Хватит разводить его на «слабо». Ему не слабо. А если из-за вас, дебилов, я потеряю Тролля, можете тоже повешаться. Николас прав, нет смысла выводить роботов на поверхность.
– «Нас, дебилов»? – возмутилась Вероника. – Это ты обо мне говоришь?
Джеронимо посмотрел на нее.
– По-твоему, я так быстро забыл про твое дьявольское коварство? Про ту лживую мантию-невидимку? Ты разбила мне сердце и втоптала мое детство в грязь! Так что не жди в ближайшее время особого отношения. Кстати, я уже открытым текстом сказал: у меня сегодня день рождения. И? Где мой настоящий подарок? Где мой, черт побери, торт со взбитыми сливками и пятнадцатью свечами? Где стриптизерша-медсестра?
Пока Вероника краснела и бледнела, я ударил Марселино по руке, протягивающей страшный «Дигл».
– Убери это! Верни мне мой пистолет, тот, который ты вытащил из танка. Мне его хватит.
От ярости Марселино громко сопел, раздувался и сдувался, будто баян. Вероника не знала, куда кинуться. Вполглаза присматривая за мной и Марселино, она лепетала Джеронимо оправдания, что, мол, откуда ей знать, какой сегодня день, смартфон-то был только у него, а она от треволнений вообще потерялась в датах. Джеронимо купался в ее словах, как в бассейне с шампанским.
Наконец, ему это надоело. Взмахом руки остановив сестру, он обратился ко мне:
– Скажи, Николас, ты мог бы пожертвовать одним роботом, если бы я заверил тебя, что это действительно даст нам шанс на спасение?
Я молчал, не отваживаясь пока говорить ни «да», ни «нет».
– Видишь ли, – принялся разворачивать мысль Джеронимо, – вышвырнуть роботов на поверхность действительно не лучшая затея. Допустим, они победят. Что дальше? Сесть в очередной танк и ехать? Но мы здесь для того, чтобы забрать антиматерию. В масштабах миссии, нет особой разницы, куда мы поедем на танке без антиматерии: дальше на восток, или обратно, к папочке под крыло.
– Я бы предпочла решать проблемы по одной, – встряла Вероника. – Рикардо – проблема номер один, и…
Джеронимо вновь отмахнулся от сестры.
– Не слушай старуху, она в маразме, к тому же страшная, а потому притворяется умной. Слушай меня, у меня день рождения. И если ты подаришь мне одного робота, клянусь, я это зачту и не стану считать тебе проценты за пропущенный подарок. Идёт? – Он протянул руку.
– Ты уверен, что в смерти этого робота будет смысл? – спросил я, глядя на ладонь Джеронимо.
– Абсолютно. Страшный, бесчеловечный, но – смысл. Смысл, благодаря которому мы сумеем, надеюсь, выхватить антиматерию из-под самого носа у Рикардо.
Я представил себя на месте этого робота. Да что там представлять… Я и был на месте этого робота. Будь в моей смерти хоть какой-либо смысл, я бы решился. Потому что жизнь моя смыслами не изобиловала.
– Объясни уже, наконец, – сказал я, пожимая руку Джеронимо, – за каким чертом нам нужна эта антиматерия?
***
– Книга Августина Сантоса – это одновременно логично и безумно. Все как я люблю, – вещал голос Джеронимо в наушниках. – Та тварь, что сожрала Солнце и продолжает пожирать Землю, поистине непобедима. Если уж она питается самой материей, a. k. a. энергией, из которой соткан наш мир, то кормить ее пулями, гранатами и ядерными бомбами – как минимум наивно.
Джеронимо сидел в Центре Управления, а мы с Вероникой и Марселино стояли в гараже у открытого тоннеля, из которого веяло дыханием смерти. На лицо Марселино я старался не смотреть. Очень уж отчетливо там читалось желание схватить меня за шкирку и бросить в тоннель.
– Поэтому, – продолжал Джеронимо, – единственным мыслимым оружием против нее является антиматерия. Напомню физику: при соприкосновении молекулы материи и антиматерии феерически аннигилируются, осуществляя колоссальный выброс энергии. Читай: рванет так, что мама дорогая. Как я понял, в каждой пробирке три грамма антивещества. Это даст удар мощью в сто пятьдесят килотонн. Для сравнения, на Хиросиму сбросили где-то восемнадцать. Три пробирки, Николас. Сечешь, как может жахнуть? Мне нужны они все, потому что я хочу офигитительный фейерверк, сопровождающий возвращение солнца!
– О-бал-деть, – произнес я, потому что других слов у меня не было. Разве что синонимы нецензурные. То, о чем говорил Джеронимо, напоминало апокалипсис. Это ж с какого расстояния придется кидать антиматерию? Может, лучше уже отсюда?..
– Круто, правда? – Джеронимо не допускал и мысли об унынии. – Вы там готовы? Я готов!
Я посмотрел на Веронику и Марселино. Они стояли в таких же наушниках – их Джеронимо обнаружил в своем бездонном рюкзаке – и молча слушали. Они по правую сторону от тоннеля, я – по левую.
– Сеньор Робби! – крикнул я. – Ты готов?
– Готов, сеньор Риверос! – донесся электронный голос от дверей в лабораторию
– Тогда – давай!
Пол задрожал под ударами металлических ног. Я увидел через раскрытую дверь, как серебристое пятно перепрыгнуло через танк, а в следующую секунду оно уже влетело в гараж. Миг – и загрохотали пулеметы.
Я не решался заглянуть в тоннель. Лишь слышал, как там стрекочет, ревет и гремит. Чуть дольше, чем когда Джеронимо бросил гаечный ключ. Может, на мгновение. А потом, когда из тоннеля выкатилась половина головы сеньора Робби, всё стихло.
Половина головы остановилась, крутясь на том месте, где у человека должно быть ухо. Когда она остановилась, на меня безмолвным укором смотрел глаз робота. Гаснущая фара.
– И-и-и, спасибо всем! – воскликнул Джеронимо. – Тех, кого это шокировало, призываю выплакаться на груди друг друга. Конец связи.
Глава 21
Из гаража я выбежал. Никто не бросился меня останавливать, да и слава богу. Добежав до, казалось бы, нужной двери, я рванул на себя ручку, толкнул – заперто. Ах ты… Это не туалет, это гребаная Комната Сексуального Уединения.
– Сейчас открою, Ник, – встрял голос Джеронимо из наушников. – Не думал, что тебя это зрелище так возбудит.
Я швырнул наушники на пол, подлетел к соседней двери, нажал на ручку – открыто!
С унитазом я обнимался долго и страстно. Я всю душу в него вывернул, закончив исповедь горькой слизью и сухими спазмами. Полегчало. Как будто с психотерапевтом поговорил.
– Что скажете, доктор? – просипел я в белоснежную фаянсовую глубину.
Я старался не думать о том, что здесь бесчисленные тысячи раз сидела здоровенная задница Марселино Рамиреза. Я вообще старался не думать. Если бы не сигналы, которые получал мозг, я бы, наверное, считался потерявшим сознание. И, как всегда бывает у меня в таких ситуациях, сознание начало выкидывать фортели.
– Мне кажется, ты расстроен, – густым басом сказал унитаз. – Мы имеем тут дело с типичным случаем переноса. Ты, Николас, ассоциируешь себя с роботами. Они – бесполезные в текущей ситуации железяки, умеющие мыслить и чувствовать. Ты тоже не можешь найти себе применения, но мыслишь и чувствуешь. И теперь, когда при твоем пособничестве уничтожен один из этих роботов, ты с одной стороны ощущаешь себя предателем, а с другой – чувствуешь опасность. Смотри…
Унитаз выбрался из пола. Сам унитаз оказался головой существа, состоящего из ржавых труб. Труба-тело, трубы-руки, трубы-ноги. Человек-канализация прошелся по туалету, размахивая трубами-руками.
– Робот, погибший сегодня, – это лишь один из множества. Ты увидел, как он легко может погибнуть по воле того, кто знает или думает, что знает, как правильно действовать в текущей ситуации. И ты понимаешь, что когда придет твой черед, это не будет красивой сценой, как до сих пор рисовалось в твоем воображении. Тебя просто уничтожат – и все. Ты – песчинка в жерновах истории, до масштабов которой твоему скудному уму не дотянуться и за тысячу лет. И если вся твоя жизнь была унылой лужей жидкого дерьмеца, с чего ты взял, что после смерти или во время нее станешь героем?
Уперев руки-тру́бы в бока трубы́-туловища, он навис надо мной.
– Прости, – хрипло сказал я, – а ты точно психотерапевт?
– Нет, Николас. Я – унитаз.
Видение рассеялось. Я все так же висел над унитазом, бездумно таращась в ту субстанцию, что вылетела из моего чрева.
Нажав смыв, я подумал, что в нашем безумном мире, где синтезаторы питания генерируют пророчества, заставляющие людей убивать друг друга, вполне бы нашлось место для еще одного изобретения. Унитаз, который анализирует блевотину и различные спектры излучений мозга при рвотоизвержении, а потом дает блюющему сеанс психоанализа.
«Сеньор, вы находитесь в глубокой стадии алкогольного опьянения. А напились вы, чтобы ненадолго заглушить ощущение того, какой вы бесполезный и нелепый мудак по жизни».
Тьфу, опять я о себе… Надо завязывать с этой эгоцентричностью, ничего хорошего не выйдет. Нужна какая-то другая центричность. Например, марселиноцентричность – стараться стать таким же крутым, как он. Или вероникоцентричность – каждым своим действием стараться к ней приблизиться. А может, джеронимоцентричность? Нет… Раньше я мог стоять рядом с этим безумным гением, но теперь, когда мой разум опутан чувствами, это чересчур.
Умывшись и прополоскав рот, я вышел из уборной. В зале было пусто. Сердце у меня нехорошо ёкнуло. Только что здесь толпилась целая куча роботов, и вдруг – ни одного?!