После «отдачи» я пришел в себя на противоположном краю площадки. Фигасе, двадцать метров пролететь. Этак он меня и вовсе вниз скинет. Это будет считаться поражением, или мы продолжим битву там? Нет, лучше не падать. И не думать лишнего. Марселино уже несся на меня, подобно бронепоезду, сошедшему с запасного пути.
– Мальчики, мальчики, не надо, прекратите драться! – послышалось со стороны столба.
Мы замерли и обратили взоры к Веронике. Та недовольно поерзала в ремнях.
– Это не я, – пояснила она. – Тут какая-то хрень, которая говорит моим голосом.
Еще прежде чем она договорила, ее же голос, но звучащий как будто со стороны, простонал:
– Прошу вас, мальчики, я люблю вас обоих!
– Да заткнись ты! – заорала Вероника, наливаясь краской.
Марселино пришел в себя первым. Я опять проморгал удар и покатился по полу, путая верх и низ. А какая-то из Вероник кричала:
– Так его! Ты всегда мне больше нравился, Рамирез! Возьми меня прямо здесь и сейчас!
Вот сколько, интересно, труда и времени вбухал Сантос в создание системы, которая скопирует голос Вероники и начнет меня им деморализовывать? Впрочем, надо отдать должное, прием работал. Взгляд мой то и дело устремлялся к столбу, чтобы убедиться: настоящая Вероника лишь скрипит зубами и неустанно пытается вырваться.
Марселино же пёр как танк, не зная преград и сомнений. Схватил меня, лежащего, за бока, поднял и, повернувшись, швырнул на пол. Вновь боль от удара тяжело отдалась в спину. Я закрыл глаза…
И все встало на свои места. Я – Риверос, управляющий механическим устройством. Я – одно целое с ним. Оно – мое зрение. И зрение стало абсолютным, а движения – легкими.
Удивление Марселино чувствовалось даже сквозь зеркально непрозрачное стекло, когда я обрушил на него серию ударов. От контратак уходил не задумываясь. Приседал, уклонялся, и бил, бил стальными кулаками по стальному туловищу, по защитному стеклу.
Я теснил Марселино к краю, и тот все больше уходил в глухую оборону, стараясь блокировать удары.
– Так его, мой герой номер два, не-Рамирез! – ликовал голос Вероники. – Размажь его, и я вся твоя! Можешь делать со мной, что захочешь!
Я недооценил противника. Оказавшись на самом краю, Марселино вдруг скользнул вниз. Пока я недоумевал и наклонялся, чтобы увидеть, как он грянется об пол, он провернул вот что.
Марселино не упал. Он ухватился за край площадки и, как только я перегнулся вперед, он сделал выход силой, технически безупречный, но с переходом в прыжок. Шишечка головы долбанула меня в стекло, я покатился по полу, а Марселино, судя по звуку, приземлился где-то неподалеку.
Пинок в стекло. Хватает, швыряет… Где я, черт побери? Как мне подняться на ноги, когда меня непрерывно избивает Марселино?!
«Давай сделаем что-нибудь очень крутое?» – обратился я с рацпредложением к своей оболочке. Это ведь хотя бы отчасти транспортное средство. У него должна быть душа!
Голос ме́ха у меня в сознании был безжизненным, равнодушным: «Я – это ты, и ты – это я. Во мне нет никаких секретов, я ничего не могу».
«Ну, тогда нам конец».
«Ну, конец так конец. Что ж мы, концов никогда не видели?»
От его унылого тона мне невпопад захотелось спать. Однако добрый, заботливый Марселино подбодрил меня борцовским броском. Перекинул через себя, и я долбанулся условной шеей о площадку, по которой пошла вибрация.
– Убей его, Рамирез! – визжала «Вероника». – Размажь это ничтожество по полу!
Не то от удара, не то из-за крика «Вероники», но что-то во мне сдвинулось, и некий фрагментик астроментальной мозаики встал на свое место. Я слышал, как рычит Марселино, вошедший в экстаз битвы. Видел, как он разворачивается, готовясь меня уничтожить. И понял: он слаб. Воин, поддавшийся эмоциям, всегда слабее того, кто трезво и холодно оценивает ситуацию. Я слышал это в каком-то фильме, где старый китаец тренировал пацана-задрота, который в конце завоевал сердце красавицы.
Второй фрагментик неспешно пополз к заданной позиции. Все это, все, что сказано об эмоциях, не имеет отношения ко мне. Потому что мои эмоции – это моя сила.
– Мое отчаяние – пламя, – прошептал я, вставая.
Я и в самом деле ощутил себя сгустком пламени. Удар Марселино я даже не пытался блокировать. Его кулак угодил мне куда-то в область плеча, но боли не было. Не было ни малейшего сотрясения. Я подался вперед, позволяя и Марселино следовать избранной амплитуде. Моя рука метнулась вперед и разворотила шишечку его головы. Оттуда брызнули снопы искр, показались провода и схемы. Бьющий огонь лишь обжигается сам.
Марселино отшатнулся. По металлическому корпусу пробежал электрический разряд, и я пожалел, что защитные стёкла непрозрачные. Увидел бы перекошенную рожу Марселино. Но даже и без того я, сверхэмпат по жизни, ощущал его эмоции. Раздражение, страх, ненависть, ярость…
Он бросился на меня, заглотив наживку. Ах, Марселино… Если бы ты сейчас успокоился, то скорее одолел бы меня, ведь я не умею драться. Но ты впустую расплескиваешь силу, как будто по-прежнему стоишь в Комнате Сексуального Уединения перед этим пошлым зеркалом.
А я мог ни в чем себе не отказывать. Нащупав очередную эмоцию – страх – я превратил его в силу. Боишься умереть, Риверос? Боишься потерять Веронику? Сражайся так, чтобы этого не случилось!
Страх бросил меня на колени в тот самый миг, когда кулаки Марселино должны были превратить меня в груду металлолома. Вместо этого он об меня споткнулся и кубарем покатился к краю. Почти низвергнувшись, он остановился. Стальные пальцы впились в стальной пол, прочертив глубокие борозды. Он серьезно разозлился. Даже развороченная шишечка заискрила с особой яростью.
Бой продолжался. Если обычных людей эмоции ослепляют и ослабляют, то меня они наоборот делали зрячим и могущественным. Всего-то нужно было не поддаваться им, а перехватывать и направлять в нужное русло. Любовь, ненависть, грусть, страх, отчаяние, радость – все они, будто сухие дрова, питали огонь моей жизни, и жизнь эта не собиралась сдаваться смерти.
Но реальность не любит, когда ее обманывают. Сегодня мы уже попрали и физику, и логику. Всему хорошему приходит конец. И человек, столетиями отрабатывавший приемы боевых искусств, приспособился к моему хаотическому способу борьбы.
Я пропустил удар, потом – еще один. Упал, схлопотал пинок в стекло, немедленно подернувшееся сетью трещин. Да, Марселино дрался на эмоциях куда хуже, чем мог бы, а я – куда лучше. Но даже если боксер-тяжеловес не в форме, он все равно замесит шахматиста.
Марселино навалился на меня на краю нашей арены. Одной рукой придержал плечо, кулаком другой разнес вдребезги стекло. Я зажмурился, ощущая, как царапают щеку осколки, но открыл глаза, услышав мягкий гул.
Защитное стекло ме́ха Марселино поднялось, и я увидел его перекошенное лицо.
– Когда мы выберемся из этих штук, я тебя похороню здесь, малахольный! Понял?
Он говорил, не замечая, как капли слюны летят мне в лицо. В глазах его я видел свою смерть. Стальной кулак блестел в галогеновых лучах, готовясь обрушиться на меня, оборвать мою жизнь, а не только разрушить мой экзоскелет.
– Марселино, не смей!
– Рамирез, давай!
Две Вероники закричали хором. Глаза Марселино Рамиреза сверкнули. В этот миг всё было решено…
И тут самый распоследний паззл скользнул на свободное место в середине мозаики. Я улыбнулся, и металлические скобы отпустили мои руки.
– Помнишь, как меня называет пророчество, сладкий? – проворковал я и коснулся ладонями висков Марселино.
Все то, что некогда делал мой эмоциональный двойник, мог на самом деле и я. Дыхание перехватило, когда бурный поток незатейливых эмоций Марселино хлынул в меня, наполняя душу и тело. Кажется, я даже перестарался. Пальцами ощущал бешеную пульсацию вен, но в тот миг, когда проснувшийся во мне Тролль пожрал эмоции Марселино, биение прекратилось. Лишь на миг, но сердце человека остановилось в замешательстве.
Огонь исчез из глаз. Дрогнув, опустилась металлическая рука. Марселино несколько раз моргнул, будто только проснулся. Приоткрыл рот, чтобы спросить, где он, и что происходит. Но не успел.
Его ярость переполняла меня, и, хотя я не сдался ей, отчетливо понимал, что чувству нужно дать выход прямо сейчас. Это – грязная, чужая энергия, ее нельзя аккумулировать, ее не швырнешь в энергетические контуры бронетранспортера и не превратишь в движение материи сквозь ядовитую атмосферу.
Мой ме́ха поднял правую ногу, принимая на нее вес Марселино. Удар-бросок вышел безупречно. Тот, кто считал себя победителем, перекувырнулся через голову и полетел спиной вниз с арены.
Я спрыгнул следом, также завершив движение кувырком. В полете скобы, фиксирующие ноги, разжались, и я выпрямился, стоя в кабине. Удар об пол я предвидел и заранее согнул колени. В нужный момент я подпрыгнул, оттолкнувшись от спружинившего ме́ха, и приземлился в кабине Марселино. Присел над ним, усмехнулся, глядя в лицо.
– Ты крут, парень. Возможно, ты даже чересчур крут. Но пока я здесь, ты всегда будешь лишь вторым номером.
Марселино смотрел на меня пустыми глазами, в которые медленно возвращалась жизнь. Смотрел и молча дышал, мелко-мелко.
Глава 43
Джеронимо стоял на коленях, касаясь лбом пола, и беззвучно плакал. Я сошел с поверженного соперника и бросился к нему.
– Что с тобой? – завопил я. – Тебя ранило? Какая-то часть Марселино отлетела, ударила тебя в живот и причинила боль?!
Джеронимо медленно поднял голову и посмотрел мне в глаза. Слезы текли по его лицу, но губы улыбались, а в глазах полыхал знакомый огонек безумия.
– Это было самое крутое, что я когда-либо в жизни видел, – прошептал Джеронимо. – Я преклоняю колена перед твоим величием, Николас. Отныне и присно, и во веки веков – я твой фанат номер один. Я закажу майки с принтом, как только доберемся до ближайшего торгового центра. Я изваяю твою статую и построю церковь имени тебя. Риверианство станет мировой религией. Все Дома́ склонятся…