Подойдя к самолету, он вдруг свернул в сторону и устремился к своему рабочему месту. Пришел, вскочил на крыло и только собрался прорезать борозду, как крыло под ним вздрогнуло. Вася замер. Нет, видимо, он сам его пошевелил. Экая слабонервная истеричка!.. И вдруг в кабине явственно кашлянул человек, оттуда послышалась возня.
Когда Вася опомнился, он стоял в стороне от кабины, увязнув по пояс в глубоком снегу.
— Вася!
— Семен Ильич!
Вася рванулся по направлению к кабине, но остановился. Старик Коловоротов! До чего же спокойный у него голос! И дверца кабины открыта настежь. Надо успокоиться, нельзя показывать свое волнение.
— Зайди сюда, Вася!
Вася поглубже надвинул шапку; отдышался и пошел.
— Вон сколько здесь всякого металла, а мы мучились… — Семен Ильич сидел в углу и звякал железками. — Пойдем! Завтра придем засветло! А сейчас я за тобой.
— Пойдем, Семен Ильич.
Вася взял старика под руку, проводил его до самолета и вернулся к костру. Подложил сучьев, постоял.
Нет, с Тогойкиным что-то случилось…
Вася сорвался с места, добежал до кабины и вскочил на крыло. И чего он так боялся! Вот ведь когда не трусишь, и нож хорошо режет, и работа идет на лад!
Трудился он довольно долго, вырезал большую заготовку и начал прочерчивать и прорезать борозду для новой. Тут послышались шаги. Вася сполз с крыла и побежал навстречу шагам.
Парни столкнулись друг с другом.
— Ты пришел, Коля?
— Пришел.
Вместе подошли к крылу, и Вася вручил другу вырезанную полоску.
— Молодец! Я могу завтра идти.
— Куда? Ах, да… — Вася чуть было не сказал: «Не ходи, без тебя здесь плохо…» — Да, хорошо… Почему ты так долго?
— А я сперва ставил петли на куропаток. А потом…
— Петли? Из чего?
— Из волос девчат.
— Что-о?.. Ах, понимаю! — В душе у Васи шевельнулась обида. Говорит: «Из волос девчат»… Зачем так шутить, товарищ секретарь!.. А впрочем, почему и не пошутить, пусть даже и не очень кстати.
Вася усмехнулся, пожал своими костлявыми плечами еще не возмужавшего человека и спросил:
— А где же куропатки?
— Погоди, друг! На охоте не так все скоро… А потом собирал ягоды.
— Ягоды?
— Да, и еще рвал листья хрена, собирал олений мох. Я уже все отдал.
— Пойдем!
На этот раз парни не поняли друг друга. То, что Вася заторопился к своим, Тогойкин расценил так, что ему не терпится посмотреть добычу. А на самом деле Вася заторопился, почувствовав, что разговор не получается. Да и как он мог получиться, когда Николай явно подтрунивал над ним. И петли он, видите ли, ставил из девичьих волос, и ягоды из-под снега выкапывал… Решил посмеяться над тем, что Вася не знает местных условий. Смеяться, конечно, лучше, чем унывать, но и огорчать друг друга тоже не следует.
Увидев, что Коловоротов возится у костра, Тогойкин свернул к нему, а Вася вошел в самолет.
Лыжи уже здесь, стоят у входа. У людей оживленный вид. Оба капитана и Попов лежат с кружками на груди, что-то достают оттуда и кладут в рот. Девушки склонились над Калмыковым и кормят его.
— Вася, это тебе! — Даша подошла к нему и насыпала полную горсть дробно застучавших мерзлых ягод.
Лесные ягоды! Вася был поражен. Он взял одну в рот и зажмурился от удовольствия. Какая сладкая и холодная!
Значит, Николай сказал правду. А как петли, хрен? Спросить у девушек насчет петель он из деликатности не решился. Съел ягоды и пошел к костру.
— А вдруг и попадет что-нибудь! — говорил Коловоротов, помешивая палочкой какое-то шипящее и булькающее на огне варево. — Калмыкова бы напоили супом…
— Поглядим! — Тогойкин ломал ногой палки и откладывал их в сторону. — Я делаю лопаточки для каши, — сказал он, обернувшись к подошедшему Васе. — А ягоды попробовал? Под снегом и сейчас много всякой пищи! Ягоды, хрен, олений мох, где-то, наверно, еще есть шиповник, красная смородина, боярышник…
— По берегам речек и озер, под глыбами обвальных льдов наверняка лежит мерзлая мелкая рыбешка… Да и в твои петли, может, еще попадет что-нибудь.
— Может!
— Коля! Ты, оказывается, правда… — смущенно протянул Вася.
— Не люблю врать, дорогой мой друг! Уселся я, значит, на кочку, чтобы петли сделать. Дашины черные волосы до того выделяются на снегу, просто даже отливают синим. А Катины почти сливаются со снегом. Смешал я их вместе. Насучил с десяток петель и расставил вот так, вот так…
Когда он рассказывал, показывая жестами, как и что он делал, выходило все очень просто и ясно, Вася глядел на друга с любовью и восторгом.
— Каша готова, пойдем, ребятки!
Фокин отказался от каши:
— Нет, спасибо! Не для моего это желудка. Вместо этого дайте мне немножко, совсем немножко сухариков.
Медленно оглядев негодующих в душе людей, Иванов глухо сказал:
— Дайте… Ему и Калмыкову. — И по обыкновению звонким голосом добавил: — Ну, живее за кашу!
У каши из листьев хрена, сдобренной маслом, оказался весьма аппетитный запах, хотя и несколько горьковатый вкус.
— Теперь вы, ребята, поспите, — сказал Иванов. — Поберегите силы для всех нас. Ваше здоровье — отныне казенное богатство. Вы, как говорится, казенные клячи! Поймите это!
— Не попытаться ли мне все-таки завтра пойти? — завел свое Тогойкин.
— Дай-ка сюда! — Попов протянул руку к лыжам. Тогойкин схватил одну лыжу и подал ему. — Нет, другую! — Попов взял вторую лыжу, протер ее ладонью, поднес поближе к глазам, поцарапал ногтем, постучал указательным пальцем и тихо проговорил: — Так и есть. Мне сразу не понравилось, что в этом месте прилип снег.
Тогойкин взял лыжу и разглядел между двумя отверстиями для ремня извилистую, тонкую, как нитка, трещину.
— Новую сделаем.
— Да! Но только деревянную!
— Самая надежная будет из лиственницы, — послышался из темного угла спокойный голос Коловоротова.
Так прошел пятый день.
I
Тогойкин долго лежал без сна.
Вася заснул сразу, но спал беспокойно, часто ворочался, стонал, перекладывал с места на место больную руку. Видимо, боль в руке не отпускала его даже во сне. Фокин громко храпел. Коловоротов набирал полную грудь воздуха и с шумом выпускал его. Иванов и Попов лежали тихо, так что нельзя было понять, спят они или нет. Девушки сидели, прислонившись друг к другу. Порой они заменяли угасающий жирник новым и снова прижимались друг к другу. Бедняжки, когда же они спят? Может быть, они успевают немного соснуть днем, по очереди, конечно, а может быть, довольствуются тем, что так вот сидя дремлют!
А лыжи все-таки действительно очень непрочные. Ведь как он осторожно шел. Там, где попадались кочки, да и в лесу тоже Тогойкин нес их в руках. Да, на таких далеко не уйдешь…
Нехорошо получилось, что он не выказал радости, узнав об идее Попова использовать обломки железа как клинья. Догадайся они об этом раньше, теперь бы, пожалуй, у них были лыжи. За это дело надо взяться с самого утра. Они, — нет, он очень уж медлителен… Наверное, еще о чем-нибудь забыли.
Он лежал вот так, раздумывая, и вдруг к нему тихо обратился Иванов:
— Спи, спи, Коля.
Девушки приподнялись и поглядели по сторонам.
— Там, говорят, много железа для клиньев. Серебряные лыжи, видно, не подойдут.
— Да, не подойдут, Иван Васильевич.
— Тс-с! — девушки повернулись к Николаю.
— А сейчас давай спать, — прошептал Иванов. — Будем слушаться наших хозяек… У Тиховарова был складной нож…
— Ну да!.. — вырвалось у Тогойкина, и он даже сел. — Как это было бы здорово!
Вдруг около него очутилась Даша и с негодованием зашептала:
— Не спишь, так дай хоть людям спокойно поспать!
— Ладно!
Тогойкин лег. Даша отошла. Воцарилась глубокая тишина.
Иванов, притворившись спящим, мерно посапывал, но вдруг чихнул. Попов подавил короткий смешок, а Тогойкин, чтобы не рассмеяться, уткнулся лицом в бок Васе и… заснул.
Проспал он недолго. Но проснулся со свежей головой, ощущая во всем теле бодрость.
Девушки, видно, уснули. Тогойкин осторожно поднялся, взял лыжи и тихо вышел. Только он встал на лыжи, как позади послышался встревоженный шепот Даши:
— Николай! Никуда не ходи! У тебя лыжа сломана.
— Знаю, — ответил он не оборачиваясь, чтоб не показать свое удивление.
— Ну, берегись!
— Не каркай!
Торопливо делая скользящие шаги, он устремился во мрак. Каким бы хорошим врачом была Даша! А чем она плоха на комсомольской работе? Да на любой работе такие люди хороши. Какой она по сути своей прекрасный человек! Только некоторые молодые люди почему-то стесняются быть учтивыми, приветливыми. «Ну, берегись!» Надо же так сказать! А ведь сказала она это, жалеючи его всем сердцем: сломается-де лыжа — замучаешься… А он тоже хорош! Сразу ощетинился: «Не каркай!» Будто отсох бы у него язык, скажи он: «Дашенька, не бойся, милая, я скоро вернусь».
Дойдя до края снежной равнины, Николай снял лыжи, а когда миновал неширокую полосу кустарника, снова заскользил по узенькому, словно лесная тропинка, чистому ложу замерзшего ручья. Но скоро он опять снял лыжи, воткнул их торчком в снег и, пробираясь между тоненькими березками и тальником, вышел к высоким кочкам, сплошь заросшим журавлиным горошком. Свежие следы куропаток испещрили здесь снег вдоль и поперек.
Тогойкин хотел снять иней с первой петли, но раздумал, решив сначала осмотреть все остальные петли. Пусто. Точно, пусто!.. Видимо, и вернется он с пустыми руками… Вторая, третья, четвертая петли так и стоят, как он их насторожил. Пятую куропатка втоптала в снег, а сама ушла на своих коротких мохнатых ножках. А вон их сколько обошло стороной, прямо-таки тракт протоптали.
Тогойкин волновался все больше, боясь и впрямь вернуться без добычи. То и дело спотыкаясь, он брел по глубокому снегу. Десятой петли на месте не оказалось, ее сволокло под густые заросли длинной осоки. Он выдернул ее вместе с комком примерзшего снега… Ба, да это вовсе и не снег, а куропатка!.. Николай схватил ее обеими руками, сунул за пазуху и протолкал поглубже к рукаву, словно боясь, что она вырвется. Довольный, он похлопал ладонью по вздувшейся одежде и только после этого немного успокоился.