IV
Тогойкин скатился с горы, с треском ломая редкие чертовы посохи с зонтичными головками, стоявшие на пути, прошаркал по мерзлым верхушкам талинок, торчавших из-под снега, и, сводя концы лыж, замедлил ход. Лыжа, которую он пустил вперед, катилась вниз, временами взлетая. С разгону она сбила снежную шапку с куста и теперь лежала перевернутая. Это она здесь насмерть перепутала стадо косуль, жировавших среди кустов, и они бросились наутек, огромными плавными прыжками, словно улетали, мерно взмахивая крыльями. Косули тоже взяли направление на восток.
Торопливо привязывая запасную лыжу, Тогойкин оглянулся назад. Снеговая туча уже окутала вершину горы, с которой он только что скатился, и взлохматилась над ней, словно буйные серые кудри. Вьюжная белая сумятица без конца и края, от которой кружится голова и начинают болеть глаза.
Николай осмотрелся. Все что он видел сверху, исчезло. Ни густого, дремучего леса, видневшегося вдали, ни высокой горы, ни долины, уходящей куда-то в туманное марево. Перед ним — небольшое круглое озерко, окруженное плотным кольцом молодых деревьев. Кажется, что человек может идти только вокруг этого белого пятна, словно жеребенок в загоне.
Но он же знает, он собственными глазами видел, что было дальше, за этим кольцом деревьев. И Тогойкин смело пошел на стену лесной чащи.
Легко касаясь снега концами острых копытец, широкими прыжками промчались косули по этой же узкой полоске, что тянулась между высокой болотной травой и зарослями багульника.
Миновав одну лесную заросль и войдя в следующую, косули перешли на рысь, срывая на ходу побеги тальниковых прутьев, веточки березок и белотала. Потом они разбрелись и, глубоко погружая мордочки в снег, потряхивая головками, стали выдергивать прошлогоднюю траву.
Он шел на восток.
Все меньше обращал он теперь внимания на быстроногих и быстрокрылых, на больших и малых обитателей богатой тайги. И только когда натыкался на аккуратно нанизанные следы осторожной лисицы или когда видел рваные следы когтей остервенелого волка, он оглядывался и вправо и влево. Иногда улыбался, заметив плотно утоптанную заячью тропинку или со свистом взбегающую на дерево проворную белку. Но уже не останавливался у норы колонка или горностая.
Он нисколько не сомневался, что идет прямо на восток, не сворачивая и не уклоняясь. Он, дитя привольной тайги, безошибочно держит взятое направление, угадывая его сердцем. Упорно, настойчиво шел он по белоснежному морю, определяя направление по тому, куда склонились вершины осоки на берегу замерзшей речки, с какой стороны гуще ветви на деревьях.
Казалось, все, что подвластно его взору, с благожелательством встречает его и с благословением отправляет дальше.
Он нисколько не удивился, что вышел именно туда, куда наметил, — на край южной оконечности продолговатой долины. Ведь это была та самая долина, которую он видел с горы! Разве был бы он настоящим мужчиной, если бы проскочил мимо?
Лес по ту сторону должен быть не широкий. Дальше, за ним, должен выступать высокий мыс с крутым подъемом и с одиноким сухим деревом. Как только он пройдет под тем высоким мысом, через неширокую таежную низменность, перед ним развернется озеро или большая долина, — словом, то, что смутно белело вдали, когда он стоял на горе. А дальше уже рукой подать до той самой лысой горы…
Пройдя под высоким мысом, Тогойкин заскользил по середине довольно широкой низменной логовины, сплошь заросшей ерником.
Из кустов врассыпную вылетела стая куропаток, словно взметнулись хлопья снега. Птицы полетели, трепеща крылышками, и сели неподалеку. В этом кустарнике, видно, поселилось с десяток горностаев. Поселок горностаев!
Тогойкин перебрел логовину и вышел на опушку.
Лес тянулся по обеим сторонам логовины. А издали он казался одним сплошным массивом. Ведь и высохшее дерево на высоком мысу торчало как тонкий тальниковый прутик и было похоже на антенну.
«Хорошо бы бинокль!»
Тогойкин шел и смеялся над собой. А что ты еще хочешь? Говори уж по порядку! Как ты смотришь, например, на винчестер с тридцатью заводскими патронами? Может, тебе поставить тут палатку с железной печуркой? Оленей бы неплохо на две нарты. Хлеба с краковской колбасой. Жирной конины.
Как только он подумал о еде, у него засосало под ложечкой, начала кружиться голова, даже в глазах потемнело… Он остановился, несколько раз сильно встряхнул головой, вдохнул поглубже воздух, набрал в горсть снега, сунул в рот и, с хрустом разжевав его, проглотил.
Сразу стало легче, и он пошел дальше, испытывая чувство жалости, но не к себе, а вроде бы к другому, слабому человеку, «опасному спутнику»! Надо избегать мысли о еде.
Николай шел между деревьями, покрытыми снежным убором. Впереди замелькала чистая долина.
На высокий мыс он вышел шагах в ста от одинокого дерева. Так получилось потому, что голова его была занята ненужными, пустыми мыслями о еде. Если каждые два километра пути отклоняться даже на сотню шагов в сторону, то будет совсем плохо…
Хватая горстями и глотая снег, Тогойкин внимательно разглядывал засохшее дерево. Стоило ему оказаться на возвышенности, он начинал искать глазами признаки пусть хотя бы давно оставленного жилья. На старых деревьях с раздвоенной верхушкой можно обнаружить древнюю шаманскую жертвенную стрелу — кочай. Это бы значило, что здесь когда-то была окраина какого-нибудь селения. Поблизости от такого места непременно показались бы какие-нибудь приметы деятельности нынешнего колхоза…
Он свободно, легко и быстро скользил на лыжах по укрытым снегом кочкам. А летом здесь такое зыбкое болото, что запросто увязнет даже паук. Среди густых зарослей тростника, камыша и осоки виднелись многочисленные блюдечки замерзших озер. Большинство из них соединяли узенькие протоки.
По мере его продвижения горизонт отодвигался все дальше и дальше.
Ему захотелось развлечься, и он вспомнил строки из олонхо: «Птица журавль не нашла ее краев, красавец белоснежный стерх не увидал ее берегов», — но почему-то мысли ушли от героического эпоса и воображение его притащило сюда, в дальнюю глухомань, мощные машины, которые должны будут спустить воду из всех озер и осушить все болота. Останутся только реки. А потом люди разожгут здесь жаркие огни и сожгут все гнилые травы минувших годов. Тогда очистится, оздоровится земля и раскинутся на ней зеленые луга, тучные пашни, прекрасно возделанные огороды. Эта забытая земля могла бы прокормить половину населения всей Якутии…
А сколько такой земли, скрытой от людских глаз в безвестной дали влажных равнин, таежных полян, речных долин, на опушках девственных лесов!
Пусть кончится война, пусть вернутся с победой люди, пусть подрастут и получат образование дети. Все еще будет!
Тогойкин совсем забыл, что идет один-одинешенек по бескрайней, безлюдной тайге, забыл, что голоден, что устал, что скоро иссякнут силы. Он видел себя на зеленом бархате луга, в окружении друзей…
Справа и слева этой великой равнины сверкают и улыбаются стеклами окон двухэтажные каменные дома, поблескивают ровные широкие улицы главного колхозного поселка. На одной из скамеек зеленого парка, прочерченного песчаными дорожками и украшенного пестрыми от цветов клумбами, на той скамейке, что ближе к фонтану, сидит его престарелая мать и разговаривает с матерями его друзей. Там и дети его играют с детьми его друзей. Там и его подруга Лиза трудится вместе со своими подругами, такими же красивыми и приветливыми женщинами, как она сама.
Нигде во всем мире нет войн. Стальные мечи, проливавшие кровь, перекованы на плуги. Во всем мире царствуют армии счастливых бойцов-созидателей. Командуют этими победоносными армиями выдающиеся люди, ученые, высокоталантливые организаторы труда. Они исправляют ошибки и расточительность природы, осушая болота, орошая пустыни, согревая слишком холодные края, остужая чрезмерно жаркие… Выводят новые сорта хлебов, диковинные виды растений, разводят невиданно продуктивные породы животных.
Весь мир стал Родиной для всего человечества. Забыли люди про вражду и ненависть. Не стало оглушенных горем отцов и матерей, не стало детей-сирот. Старых дедушек и бабушек, спокойно отошедших на вечный покой, с глубоким уважением провожают в последний путь совсем пожилые дети и взрослые внуки…
Давно закрыты суды и тюрьмы, ибо забыты на земле убийства и грабежи. Нет зла и неправды. За ошибку или заблуждение, за проступок или нечаянную провинность самая строгая мера взыскания — общественный укор: «Ты ошибаешься, друг!..»
Каждый приносит пользу обществу в меру своих сил и умения и сам пользуется благами общества в меру потребностей своего сердца и разума.
Коммунизм победил во всем мире…
Когда Николай опомнился и огляделся, он уже подходил к опушке леса, казавшегося издали сплошной зубчатой стеной. Теперь он различал отдельные деревья.
Видимо, он шел очень долго. Но не устал, а, наоборот, чувствовал прилив сил и бодрости. Наверно, так бывает, когда стремишься к прекрасному, а мечты рисуют тебе это прекрасное осуществленным.
Между зарослями ивняка на опушке леса протянулся чей-то след. Не лошади ли? Он подошел ближе с судорожно бьющимся сердцем.
Нет… Будто по снегу проволокли тонкое бревно. Что же это? На некотором расстоянии он заметил другой такой же след, что тянулся параллельно первому. Дойдя до него, он увидел и дальше такой же след. Так с равными интервалами тянулось в одном направлении с десяток таких следов. Вдруг равномерные нити прервались широкими прыжками. Снег с низеньких зарослей ивняка был стряхнут и далеко раскидан. Тогойкин остановился и со злобою сплюнул. Опять волки!.. Они подползли к жирующим косулям и внезапно кинулись к ним. Косули умчались своими порхающими, легкими прыжками к середине болота. Волки остановились, даже не попытавшись погнаться за ними, и потрусили обратно в лес.
Радуясь за косуль и мысленно издеваясь над волками, Тогойкин стал пробираться между безупречно стройными и высокими лиственницами, будто специально выращенными для того, чтобы все люди строили из них высокие и крепкие дома, хозяйственные постройки, плотины и мосты, делали из них красивую и прочную мебель, создавали нежные, тонкие и прекрасные произведения искусства. Такие могучие, отборные лиственницы растут только на водораздельных хребтах и нагорьях великих рек.