Но и этого мало. Когда все уладилось как нельзя лучше, он не попросил для своих товарищей каких-нибудь продуктов, ему напомнил об этом Тимофей. Он обо всем на свете забыл, он хотел только поскорее вернуться к своим. Конечно же он несказанно благодарен и председателю и его жене, а рюкзак с едой вроде бы взял у них из любезности, не поблагодарив толком. Отчего это он так странно себя ведет, ведь не безумный же он человек, а, кажется, вполне нормальный?
И все это оттого, что он привык замечать в других недостатки и утратил способность видеть чужие достоинства. Хорош комсомольский вожак, — привык наставлять, указывать, поправлять, а говорить людям спасибо за их доброту и внимание разучился! Как он покажется теперь им на глаза?
И вдруг над холмом, возле которого были раскиданы бревна очередного дома Джергеева, заколыхались ветвистые рога оленей, запряженных в нарты.
Играя раскидистыми рогами, дыша клубами пара, мелькая темными голяшками, олени быстро мчались навстречу Тогойкину, прямо с ходу свернули в сторону и остановились на снежной целине. Откуда-то из середины стада выскочил Прокопий, высоко держа в руке тонкую палку — хорей:
— Ты зачем вернулся?
— Отсюда пойду в тайгу.
— А где отец?
— Решили, что он поведет людей.
— Он?
— Да. Те края знает только он.
— Ох ты!..
Олени сжались и присели, чтобы сделать прыжок вперед, но Прокопий что-то пронзительно крикнул, выдернул из саней лыжи и сунул их Тогойкину.
— Пойдешь на этих. Ружье, продукты и все остальное возьмешь у моей Акулины. Гей! — Прокопий едва закинул ногу на нарты, как олени резко рванулись вперед и потонули в облаке снежной пыли.
С этого момента мрачное настроение покинуло Тогойкина.
— «Ружье, продукты и все остальное…» — с удовольствием повторил он вслух.
До чего чист и бескорыстен этот прекрасный парень! Тогойкин соскочил с саней и, не отпуская вожжи, взбежал на пригорок.
Удивительно хорошие здесь люди! Из всех, с кем он сегодня встретился, попался только один неважненький человечишко. Некогда им всем счеты с ним сводить, поэтому он и процветает. Ну ничего, кончится война, и не посмеют людишки вроде Джергеева посты занимать. Спроси его, почем он купил дома и за сколько продал, — ведь затрясется от страха этот негодяй, это ничтожество…
А все-таки, пожалуй, излишне строго он судил себя. Такой ли уж он тупица и никудышный парень? Пришел из леса очень усталый. Чертовски были напряжены нервы. Поэтому и обиделся на Титовых, что уложили его спать, хотелось как можно скорее попасть в правление. А то, что он толком ничего рассказать не мог, так ведь в конечном-то счете от него же узнали, где люди и в каком они состоянии. Важно, что меры приняты и люди будут спасены.
Да и то, что врачиха ему не сразу понравилась, тоже в общем пустяки, — кому он этим навредил? Едва ли этого прекрасного человека, эту замечательную женщину, сколько-нибудь интересовало, что подумал о ней Тогойкин! Правда, он еще не сумел выразить своей благодарности Тимофею и его жене. Но ведь и не нужна им его благодарность! Будут спасены люди, и это для всех Титовых, для всего колхоза будет большой радостью… А вот то, что он выхватил рюкзак и со всех ног бросился бежать во двор, — это, наверно, было просто смешно!
Егор Джергеев ворвется к секретарю райкома, развевая свои косматые кудри и побрякивая вставными зубами, чтобы пожаловаться на Титова. Но тут же, почуяв, что тот одобряет действия председателя, притихнет, поставит на место свои вставные зубы и, придыхая и присвистывая, обстоятельно и доверительно начнет рассказывать. И получится так, что главное сделано им, Джергеевым. Потом он опять закатит пламенную речь, приедет вместе с районными работниками в колхоз и, устрашающе брякая вставными зубами, будет кричать и суетиться, возмущаясь медлительностью председателя и его помощников. И самое противное, что на первый взгляд может показаться, будто этот негодяй делает больше, чем Тимофей Титов, настоящий коммунист, солдат и скромный человек.
Николай подъезжал к узкой поляне, что неподалеку от дома Титовых, когда впереди раздался лай собаки, а вскоре послышались и детские голоса. Ему навстречу бежали малыши и старый пес. Пес, делая вид, что окончательно выдохся, первым вскочил в сани. За ним прыгнули запыхавшиеся мальчишки. С шумом и веселыми возгласами они въехали во двор, и тут как раз подоспела Акулина. Она привезла на быке лед и принялась развязывать веревки, которыми были накрест перетянуты большущие льдины.
— Погоди, я помогу! — Тогойкин подскочил и, перекидывая под навес льдины, рассказал, что дед Иван едет в тайгу, а что он прямо сейчас уходит отсюда к своим, что дорогой он встретил Прокопия, что тот дал ему свои лыжи и сказал: «Ружье, продукты и все остальное возьмешь у моей Акулины!»
Николай засмеялся.
— Ну что же, и бери, — просто сказала Акулина и поглядела на Николая, недоумевая, чего это он смеется.
А потом все гуськом зашли в дом. Акулина первым делом сняла чайник с весело топившейся печки.
— Не надо, я не стану задерживаться.
— Отдохни немного.
— Я сегодня целый день отдыхал! И в санях, и в гостях…
— Будто бы! — произнесла Акулина как-то не по-взрослому и смущенно покосилась на него. — Все ружья его висят вон за печкой.
Ружья висели на крюке вниз стволами. На двенадцатикалиберном «зауэре» Тогойкин даже не остановился. Вспомнив о трех лосях, встретившихся ему в глубоком овраге, он схватил карабин, но тут же повесил его обратно и снял одноствольный дробовичок, тридцать второго калибра со скользящим затвором. Это будет лучше во всех отношениях: и носить легко, и отвечать недорого.
— Ну, Николай, пей чай, — позвала Акулина и, накинув платок, вышла из дома.
Тогойкин подошел с ружьем к столу.
— Идите, друзья, будем чай пить! — Николай поманил мальчиков, мрачно стоявших у печи.
— Не! — резко ответил Миша и отрицательно качнул головой.
Старший Вася просто отвернулся от гостя. А пес вопросительно поглядел на одного мальчугана, потом на второго и зевнул, широко разевая пасть. Тогойкин подошел к печи с чашкой чая в руках.
— Чем вы недовольны, друзья?
— Дедушку-у оставил!.. — дрожащими губами выдавил меньшой.
Не зная, как успокоить ребят, Николай решил молча подождать Акулину. К счастью, тут проснулся Владимир. Сталкивая ножонками одеяльце, он стал потягиваться. Тогойкин быстро поставил на стол недопитую чашку, взял ребенка на руки и, усевшись с ним у огня, тихо заговорил:
— Слушай, товарищ Владимир, что сказал мне твой дедушка: «Я уезжаю в тайгу спасать больных людей. А ты, Николай, поезжай к моим внукам и расскажи им об этом». Какой он милый, оказывается, ваш старый дедушка! Мне бы такого деда!
Малыш на руках Николая чему-то радовался, гулил и хватал его за подбородок. И старшие братья вдруг сразу подобрели и прижались к Николаю с обеих сторон, задрав кверху мордочки. Шутка ли сказать — человек приехал к ним с поручением от любимого деда!
— А когда он вернется? — спросил Миша.
— Послезавтра.
— А отец когда? — спросил Вася.
— Вместе с дедом.
— А дядя тоже?
— У дяди нет ноги! Ходить по лесу он не может, — прервал братишку Вася.
Со двора вошла Акулина, держа под мышкой мешок, и положила его на нары у двери.
— Это возьмешь с собой… Пострел мой уже проснулся? — Она подошла к пылающей печи, погрела у огня руки и взяла ребенка.
Тогойкин поднялся, раскрыл мешок и, заглянув в него, так и застыл, взволнованный и смущенный.
— У нас больше нет… А что же ты не пьешь чай?..
Два раза пыталась Акулина заговорить о продуктах и оба раза переводила разговор на другое. Она тоже была смущена тем, что посылает так мало.
— Я ведь в поселке взял знаешь сколько…
— Будто…
Наступило неловкое молчание. Николай отхлебывал остывший чай. Акулина прошла с ребенком за занавеску.
Напрасно он ей сказал, что Прокопий велел… И все по глупости. А теперь, если он ничего не возьмет, она обидится. Как быть?
Тогойкин выскочил во двор, выхватил из саней рюкзак, принес его и развязал.
— Смотрите, сколько я им несу!
Все встали вокруг, заглядывая в рюкзак.
— Правда, — прошептала Акулина, прижимая ребенка.
— А это моего дяди, — сказал кто-то из мальчиков, дергая рюкзак за лямку.
Тогойкин вытащил из мешка два кружка мороженого молока и трех карасей.
— Молоко и рыбу я, конечно, возьму. Теплое молоко отлично поддержит моих друзей… И горячая уха… Нам бы еще, Акулина Николаевна, коробок спичек, две-три заварки чаю и какой-нибудь ножичек… Да, и хоть бы одну газету…
Акулина уложила ребенка. И вдруг, неожиданно повеселев, стала на редкость ловкой и проворной, словно летний горностай. Она что-то быстро заворачивала, складывала, завязывала. Порывшись в небольшом ящичке, она принесла потертый кожаный патронташ, набитый патронами, и несколько номеров газеты «Кыым».
— У нас только якутские газеты. Ведь не все там понимают…
— А мы переведем! — Тогойкин сунул сложенные газеты в карман рюкзака и, быстро одевшись, опоясался патронташем.
— Муки возьми. Мы охотники, нам муку дают.
— Хватит. Да я и не смогу так много донести. — Николай подхватил рюкзак, закинул ружье за плечо и вышел из дома.
У самых дверей стояли прислоненные к стене его старые лыжи. Николай посмотрел на них, взял в руки, смахнул иней. У одной лыжи по самой середине отклеился наружный слой, на изгибе была глубокая трещина, а обе кромки обломались в нескольких местах. А вторая хоть и была поновее — ведь на ней он прошел не весь путь, — тоже заершилась и пошла трещинами по краям.
Он молча разглядывал и ощупывал лыжи, испытывая при этом чувство жалости и тоски, как при расставании с близким человеком. Тут появились в дверях мальчики и Акулина.
— Мой говорил: «Одна лыжа кое-как довела его до нас», — сказала молодая женщина, чтобы утешить парня, сразу почувствовав, что ему обидно бросать лыжи. Оно и понятно. Добрую они ему сослужили службу.