— Где это ты все время пропадаешь? Сейчас же разведи костер! — воинственно встретила его Даша Сенькина, но, взглянув в лицо Тогойкина, совсем другим тоном спросила: — Что случилось?
— На дереве человек. Его там зажало…
— Ты рехнулся! Какой человек? Где зажало? Ты чего мелешь?
— Почему вы говорите по-якутски? О чем это вы советуетесь? Говорите по-русски! — встрепенулся Фокин, перестав стонать.
— Погодите, товарищ капитан! — Попов строго покосился на Фокина своим страшным глазом. Кожа теперь не наползала ему на глаз, девушки оттянули ее на лоб и перевязали чьим-то кашне. — Погодите!..
Тогойкин шепотом рассказал Губину о случившемся, и тот с криком: «Человек на дереве!» — выскочил из самолета.
— Человек!.. — Попов приподнялся на локтях, чтобы присесть, но со стоном упал на спину. — Человек… Иванов… Это Иванов! Он жив! Идите скорее, товарищи, спасите его!..
— Топор бы…
— Где его взять! — отозвался Попов. — Возьмите веревки! Идите скорее!.. Иванов жив!..
Еще не представляя себе, что он будет делать с веревками, Тогойкин начал озабоченно рыться в наваленных повсюду вещах. Он не помнил, сам ли он их нашел или кто-то сунул ему их в руки, но он выпрыгнул наружу, волоча за собой две веревки.
Катя и Даша вышли вслед за ним. Коловоротов поднялся и тоже направился к выходу.
— Все-то не уходите, зачем все!.. — заволновался капитан Фокин.
Но тут раздался раздраженный голос Попова:
— Да что вы в самом деле, товарищ капитан!
Коловоротов вдруг повернул обратно, будто что-то вспомнил.
— Не можешь идти, да, нога болит?
— Не в том дело… — прерывающимся от одышки голосом ответил Попову Коловоротов. — Лежите-то вы на пакле.
— Ну и что? — Капитан перестал стонать и уставился на Коловоротова злым взглядом. — Ну и что из того, что на пакле?
— Если уронить искру…
— Знаем… Я знаю. Ты не беспокойся. Я буду следить.
— За кем это ты будешь следить, Попов? — взъелся Фокин. — За кем, спрашиваю?!
Коловоротов не стал слушать и с трудом заковылял к выходу.
Тогойкин бежал и раздумывал. А ведь, оказывается, то дерево, что сверху, нельзя трогать. Оно может рухнуть и придавить человека. Хорошо, что у него тогда не хватило сил сдвинуть его. Да, но ведь Губин убежал вперед, ведь ему это может удаться. Николай почувствовал, что у него волосы на голове зашевелились от ужаса, и он во всю глотку заорал:
— Губи-ин! Ва-ся! Не трогай!
Не замечая, что потерял веревку, он пустился бегом, немного обогнав Катю и Дашу.
А человек наверху то тяжко стонал, то вдруг замолкал. Губин стоял поодаль от деревьев, задрав голову, и молящим голосом просил:
— Иван Васильевич… милый… Потерпи… Мы сейчас…
Пинками ноги Тогойкин отломал сук, привязал его к концу веревки и, отойдя на несколько шагов, замахнулся. Привязанный сук стремительно взметнулся вверх, но пролетел чуть ниже ствола.
Тут подбежали девушки.
— С ума вы спятили, он же разобьется! — закричала Даша.
— А там останется, так здравствовать будет? — огрызнулся Тогойкин и, сняв пальто, бросил его на снег.
— Ну, не ругайтесь… Ну, пожалуйста, не ругайтесь! — взмолилась Катя. Она говорила так трогательно, так жалобно, что, будь это в иной обстановке, все бы наверняка рассмеялись.
Тогойкин утоптал ногами снег, нашел надежную опору и, размахнувшись, снова с силой швырнул веревку. Сук взлетел на сей раз гораздо выше, зацепился за ветвь, и веревка осталась качаться наверху. Тогойкин отломил мерзлую ветку, зацепил ею болтающийся на веревке сук и подтянул. Тогда другой конец поднялся слишком высоко. Веревка была коротка.
— Постойте!..
Все обернулись. Это запыхавшийся Коловоротов ковылял к ним на помощь, подняв кверху руку с веревкой. Он нашел ее по пути.
Вася побежал навстречу Коловоротову, выхватил у него из рук веревку и бегом бросился назад. Тут же стянули с дерева первую веревку, связали ее со второй и снова закинули. Теперь все было в порядке. Нужно было тянуть за оба конца. Дерево начало немного поддаваться. Человек наверху застонал громче.
— Погодите-ка, — спокойно сказал Коловоротов. Все головы повернулись к нему. — Сделайте на концах веревки широкие петли и загрузите их чем-нибудь потяжелее. Может быть, оттуда притащим…
— Чего, кого притащим… — начала Катя Соловьева, но Тогойкин толчком локтя остановил ее и сразу же принялся вывязывать петли.
Кто сколько мог, натащили веток и палок и начали засовывать их в петли. Потом стали тянуть за оба конца веревки, и вот зазор между стволами несколько расширился.
Человек на дереве застонал еще громче. И люди на земле еще больше заволновались.
— Погодите-ка… — снова сказал Коловоротов. Он поднял руки, встал прямо под деревьями и позвал Тогойкина. — Вот гляди. Когда он начнет падать, его надо толкнуть вот так, на лету, в сторону… Вот так, вот так… — Он несколько раз толкнул ладонями воздух.
Тогойкин стал на место Коловоротова, а тот, припадая на больную ногу, отошел и взялся за веревку.
— Ну, давайте, тихонько… А ты будь настороже!
Скрипело мерзлое дерево. Люди тяжело дышали. Зазор между стволами становился все шире. И вот человека отпустило, он скользнул вниз головой, но зацепился голенищем за торчащий сук и задержался на миг.
— Берегись! — крикнул Коловоротов.
И тут человек сорвался. Тогойкин успел на лету толкнуть его. Взметнув снежную пыль, он тяжело плюхнулся в глубокий сугроб.
Оба парня и обе девушки с криком бросились туда, налетев друг на друга. Все разом закопошились, разгребая снег.
— Погодите-ка… — послышался голос Коловоротова, но на него никто не обратил внимания. Молодые люди подняли Иванова на руки и, не зная, что делать дальше, топтались на месте. — Погодите, говорю. Уложите его сюда, а потом… — Коловоротов говорил, расстилая на снегу пальто, брошенное Тогойкиным.
Бережно уложив Иванова на пальто, все молча окружили его.
— Скончался, — чуть слышно пробормотала Катя. — Скончался!.. И он!.. — вскрикнула она, упала на колени, рванулась было к лежавшему, но уткнулась лицом в снег и замерла.
— Разве он мог остаться в живых! — зло покосилась на Тогойкина Даша. — С такой высоты упал!
— Тише вы! Он жив! — спокойно проговорил Коловоротов.
— А? Что? — засуетилась Катя. — Что, что вы говорите!..
Мертвенно-бледное лицо Иванова начало розоветь.
— Иван Васильевич! — Вася Губин хотел броситься на грудь лежавшему, но Коловоротов остановил его рукой.
— Милый!
— Дорогой мой!
Обе девушки хотели склониться над ним, но Коловоротов и их мягко отстранил.
— Давайте лучше понесем его. Только очень, очень осторожно.
Малорослого, худенького и на удивление большеносого капитана, парторга управления авиатрассы Ивана Васильевича Иванова подняли на кожаном пальто Тогойкина и понесли к самолету.
IV
Полежав некоторое время молча, капитан Фокин весьма мирным тоном спросил:
— И что же это он тебе показывал?
— Кто? — Попов почему-то смешался. — А! Ведь мы лежим на пакле.
— Ну?
— Паклю подстелили, мы с вами лежим на пакле.
— Ну? — Голос капитана стал строже. — Что же из того?.. Что же из того, спрашиваю я?
— Ничего… Но можно ведь спичку случайно уронить.
— Понял! Горящую спичку уронить на паклю. Я понял. И ты обещал следить за этим. Но ведь мы с тобой тут вдвоем.
— Втроем, товарищ капитан!..
Калмыков, почти никогда не вынимавший изо рта трубки, сейчас в таком состоянии, что о табаке и спичках говорить не приходится. Так что он не в счет. Значит, сержант Попов должен следить за ним, начальником снабжения, капитаном Фокиным. О том, что опасно курить, лежа на пакле, понимает, значит, только он, сержант Попов! А капитан Фокин… Однако хорошо было бы разок затянуться!..
И вдруг ему невыносимо захотелось курить. В горле и в груди появилось ощущение легкого зуда и жжения. Так всегда бывает у курильщика, когда нет табака или когда нельзя курить. Какого черта напомнил о спичках этот старый колхозник в меховых галошах шерстью наружу!
Чтобы не думать о куреве и отвлечься от возникшего чувства обиды, Фокин застонал. Он стонал протяжно и настойчиво. А в голову лезли невеселые мысли.
Едва ли Иванов остался в живых… Почему они не идут? А не уйдут ли они, бросив их здесь?.. Нет, нельзя так плохо думать о людях. Нельзя! — упрекнул он вроде бы кого-то, кто внушал ему эти дурные мысли. Но этот кто-то оказался весьма хитроумным и изворотливым субъектом. Но ведь он, капитан Фокин, не говорит, что они нарочно сговорились и покинули самолет. Просто могли же они разойтись в разные стороны в поисках людей, в поисках дороги… Могли замерзнуть, могли, наконец, заблудиться… Нет, Эдуард Леонтьевич, нет, не надо выкручиваться. Это нехорошо, нехорошо! Нельзя так думать о своих товарищах… А вот закурить было бы неплохо. И чего ради этот тип напомнил о спичках!.. Что это? Вроде бы каркнул ворон… Наверно, зарится на покойников, от жадности слюни глотает. А разве ворон зимует в такой пустынной тайге?.. Тьфу ты, надо же было напомнить о табаке!..
Фокин осторожно посмотрел в сторону своих. За Поповым видна широкая колышущаяся грудь Калмыкова. Кашне, которым крепко перевязали голову Попову, пропиталось кровью и стало черно-бурым. Следы крови и на лице подернулись светлым налетом. Левый глаз широко раскрыт, поражающий ясностью взгляд настороженно устремлен вверх.
Попов почувствовал, что капитан смотрит на него, и смущенно заморгал:
— Товарищ капитан, вы слышали ворона?
— Кого? Ворона? Нет! — Фокин сам удивился своей беспричинной лжи. Помолчав какое-то время, он тихо спросил: — А с чего это он закаркал?
— С чего? Людей боится.
— Неужели от страха? А не от радости ли?
— Со страху, со страху, товарищ капитан! Людей-то много бродит, спасая товарища, он этому рад не будет. Когда он, подлец, радуется, так булькает, точно пустая бутылка, брошенная в воду!..