Много времени прошло, пока он добрался до большого лесного массива. Из самой гущи его взметнулись кверху острые верхушки высоких елей, выросших островком. Под каждой елью вырисовывался оголенный кружок земли. Это оттого, что весь зимний снег осел на ветвях. Попади лыжами на такую плешину — непременно сломаешь. А вчера он их даже не заметил, но, к счастью, благополучно обошел.
Начиная с ельника, тайга постепенно, едва заметно сползала вниз, а затем где-то на горизонте довольно решительно взбиралась вверх.
Какое множество больших и малых лесов, перелесков, низин, покрытых кустарником, широких и узких болот, кочкарников прошел он вчера! И вроде бы не так уж много разгуливает тут разных птиц и зверей. Попадались мелкие следы, похожие на легкие и быстрые строки письма веселого молодого человека. Были и такие, что широко раскидывали свои ноги, оставляя на большом расстоянии один след от другого. Некоторые шагали вразвалочку на коротких и толстеньких ножках, словно вдавливали в снег березовые листья. А другие перед взлетом оставляли на снегу следы расправленных крыльев.
За ночь, казалось, все звери, начиная от крошечной бурой землеройки до громадного сохатого, а птицы — от маленькой снежной чечетки до черного глухаря, все сошлись с дальних уголков бескрайней тайги, чтобы поглазеть на следы его лыж. Правда, одни, увидев эти следы, в великом страхе давали стрекача, зато других неодолимое любопытство заставляло долго идти рядом с лыжней.
Тогойкин пересек узкую низину, заросшую кустарником, поднялся вверх, к сосновому бору, прошел его и, уже спускаясь к глубокому оврагу, заметил в сторонке одинокую старую сосну, склонившуюся над обрывом. Под ней возвышался большой бугор закуржавевшего инея. Николай подошел, слегка ударил палкой по бугру, и бугор рассыпался. Под ним оказался туго закатанный сверток из сухой осоки вперемежку со мхом, плотно втиснутый под наклонную сосну. Из конца свертка тихо вился теплый парок, издавая тяжелый запах неопрятного жилья. Когда Тогойкин разглядел на песке перед комом сена следы широкой босой человеческой подошвы, он сразу отпрянул.
Медвежья берлога…
Держа ружье наготове, чтобы успеть выстрелить, если медведь, выбив пробку своей берлоги, выскочит и погонится за ним, Николай свернул на свой след и двинулся дальше. Говорят, что косолапый просыпается весьма неохотно, а проснувшись, бывает вначале вял и неуклюж. Но чем черт не шутит…
Через какое-то время он перестал думать о медведе.
Лес был настороженно тих, словно прислушивался к чему-то. Изредка попадались на глаза красногрудые клесты, ковыряющие своими кривыми клювами шишки, чтобы извлечь оттуда семена. Или прыгали по краю какой-нибудь поляны серенькие воробышки, дергая и встряхивая будылья сухих длинных трав. Кое-где на вершинах сухих лиственниц сидели совы, пугливо вертя круглыми головами. Временами из зарослей ерниковых кустов взлетали врассыпную стаи белых куропаток. Из-под ног выскакивал вдруг белоснежный заяц, но тотчас улепетывал легкими прыжками.
А куда же девались все звери и птицы, те, что за одну только ночь оставили на снегу столько следов? Неужели все они незаметно ходят рядом или, слившись со снегом, лежат где-то поблизости, следя за ним зоркими глазками, чутко прислушиваясь, навострив ушки?
Узкая низина еще не успела показаться, а впереди уже вытянулась одинокая сухая лиственница, стоящая на высоком холме. Он вышел прямо к дереву и улыбнулся, вспомнив, как вчера был раздосадован тем, что не рассчитал и оказался чуть в сторонке от него. За холмом тянулась узкая полоса леса. Пройдя примерно до середины, он зашагал по своей вчерашней лыжне, и в скором времени перед ним сверкнула яркой белизной гора Крутая.
Последние лучи заходящего солнца осветили подножие горы. След его вчерашнего спуска был четко прочерчен сверху вниз, прерываясь на глубокой впадине посреди горы. Как стремительно проскользнул он по дну впадины и взлетел на ее край…
Когда смотришь снизу, понимаешь, что гора и в самом деле до жути крутая.
А что, если и сейчас «елочкой» взобраться на нее и сигануть вниз с другой стороны? Ведь с той стороны она менее крутая. Нет, это уже будет смахивать на похвальбу перед стариком Титовым. Да и много времени уйдет впустую.
Тогойкин обошел гору. Тем временем солнце закатилось за деревья. Начало смеркаться. Огромный лес за горой сурово нахмурился, помрачнел, словно решив никого не впускать в себя. Тот, кто прежде не бывал в этом лесу, мог бы, пожалуй, сробеть. А Николай так и шел по своей лыжне, все более углубляясь в потемневшую чащу. Временами в молочных сумерках лыжня терялась. Тогда Тогойкину приходилось ориентироваться по черневшим ветвям и сучьям, с которых он вчера стряхивал снег.
Казалось, что с наступлением темноты лес оживился. Бесшумно облетая лесные закоулки, филины то приближались совсем близко, то отлетали, издавая странный громкий крик: «У-у-гу!» Потом дико хохотали. Это они выгоняли из чащи на поляны зайцев и накидывались на них. С посвистыванием, шумно перебегали вверх-вниз, вверх-вниз по деревьям шустрые белки. Потрескивая сучками и шурша сухими былинками, убегали зайцы. Задевая мерзлые веточки деревьев и стебельки сухих трав, сопя и пофыркивая, затевали то ли дружественную возню, то ли смертельную драку какие-то невидимые маленькие зверьки. Где-то далеко, переходя с места на место, жутко выла волчья стая.
Так прошел десятый день.
I
Временами Тогойкин забывал, что один пробирается по зимней ночной тайге.
Самые разные мысли теснились у него в голове, вспоминались самые разные случаи из собственной жизни и жизни друзей, самые разные истории, где-то вычитанные или услышанные, всплывали в памяти.
На высоком берегу реки, на окраине поселка, жили две семьи Ивановых. Жили совсем рядом, бок о бок. Старики когда-то в молодости воевали в одном красном партизанском отряде. Один из них был очень крупным мужчиной, другой, наоборот, весьма мал и тщедушен. Одного прозвали Большой Иванов, второго — Малый Иванов. Неизвестно, с каких времен и по какой причине началась между ними вражда. Большой пугал своего соседа недюжинной силой, но при этом боялся острого на язык Малого. Правда, подолгу они не ругались, так, порычат друг на друга и расходятся.
И у того и у другого было по взрослому сыну. Парни дружили с самого детства.
Однажды ранним осенним утром, когда сыновья, по обыкновению, вместе ушли на работу, старики остались ругаться у забора, разделявшего их дворы. В короткой привычной схватке Большой Иванов грозился избить соседа до полусмерти, а Малый Иванов обещал засудить Большого. Затем они сошли вниз, к реке, заготовлять лед. Хотя им обоим было отлично известно, что легче рубить и вытаскивать льдины вдвоем, они, как непримиримые враги, стали работать врозь.
И случилось так, что Малый поскользнулся и упал в воду. Большой прибежал на помощь, но тоже поскользнулся и сам угодил в прорубь. И все же ему удалось выкинуть Малого на лед. Теперь уже Малый начал тащить из воды Большого, но силенок у него не хватало, он то и дело соскальзывал в воду, а Большой выталкивал его обратно на лед. Когда они оба, выбившись из сил, подняли крик, из поселка прибежали люди и спасли их. Стариков положили в больницу. Большой умер. Малый выжил. Каждое утро он подходил к их общему забору, где они всегда ругались, и горько плакал по соседу.
Как часто ссора начинается с какого-нибудь ничтожного повода, а потом, разжигаясь словесными перепалками и упрямым стремлением переговорить «противника», перерастает во вражду. А если бы при этих ерундовых недоразумениях люди попытались мирно объясниться, то дело бы не доходило до вражды, — ведь обе стороны поняли бы, что на ерунду не стоило тратить нервы и время.
Сейчас, конечно, смешно звучит слово в р а ж д а в применении к двум незадачливым старикам. Война не только притупила такие страсти, а просто стерла их. Николай и в толк не возьмет, чего он вдруг вспомнил Большого и Малого Ивановых. Просто, наверно, чтобы думать о чем-нибудь постороннем. Это отвлекает от усталости. Ведь как ни подбадривай себя, как ни уговаривай, что ничего нет особенного в твоем путешествии, а все-таки трудно… Спать хочется.
Деревья и кусты в ночной темноте, кажется, сдвигаются плотнее. Следов лыж не видать, но их чувствуешь подошвами. И Николай знает, что идет по своей лыжне.
Широко раздвинув в стороны перистые облака, выглянула, нет, выкатилась большая, круглая луна. И лиственницы сразу будто раздвинулись. Стволы деревьев осветились с одной стороны, и от этого казалось, что они покачиваются, накинув на плечи легкие белые шарфы. А тени на снегу перемещаются, будто играют в прятки.
Николай опасался, что скоро кончится царство лунного света и тайга снова погрузится во мрак. Но свет все ширился, а тьма отодвигалась все дальше и дальше.
На небе густо замерцали звезды. Над созвездием Плеяд засветилась яркая звезда. Значит, миновала полночь.
Движения Тогойкина стали еще более гибкими и эластичными. Порой ему чудилось, что он несется на легкой быстроходной лодке по мелкой ряби стремительных волн.
Но вот свет луны начал постепенно гаснуть. Разлилась непроглядная тьма, словно на весь мир натянули черный занавес. Мороз все больше ожесточался.
В зимнем таежном лесу после полуночи еще сильнее сгущается мрак и холод становится злее. Но сколько бы они ни старались, тьма и мороз, не одолеть им утренней зари, не прогнать лучей восходящего солнца.
Тогойкин даже не очень приглядывался к местности, по которой шел. Он твердо был уверен, что не заблудится. Казалось, он видел далеко впереди огонь их костра, и языки пламени манили его к себе.
Поднимаясь в ночной мгле на какое-то высокое нагорье, он вспомнил, что вчера видел здесь громадные и угрюмые старые лиственницы.
Но сегодня деревья выглядели приветливыми и добродушными. Упавшие лиственницы простерли кверху руки, прощаясь с оставшимися стоять деревьями и благословляя их. А те, что стояли, склонились над рухнувшими друзьями, сочувствуя им и скорбя. Молоденькая лесная поросль была готова сбежать вниз, в объятия стариков, чтобы утешить и унять их тревогу.