Девушки часто по очереди бегали к своим. Нельзя было их оставлять подолгу без присмотра.
Так в радостной беготне и смехе, при молчаливом участии Коловоротова, они натаскали к костру большую кучу топлива.
— Постойте! — крикнул Тогойкин, скинув с плеча вязанку рогатых сучьев. Он вытащил из-за пазухи пучок волос и подбежал к девушкам, которые снова двинулись было к лесу. — Возьмите, девочки… Спасибо вам… Идите в самолет, а я еще разок схожу в лес, ладно? — Стараясь унять волнение и держаться как можно беззаботнее и свободнее, Николай ушел прочь от костра.
Девушки, оторопев от неожиданности, держались за пучок своих волос одна правой рукой, другая левой и, постояв немного, пошли рядом по узенькой тропиночке к своим.
Трое мужчин сидели у костра и были весьма расположены к мирному разговору. Но из самолета послышались истошные вопли Фокина. Сначала все трое решили не встревать в очередной скандал, но потом пожалели товарищей и нехотя пошли в самолет.
— Вот, явился! — во всю глотку заорал Фокин, протягивая руки к вошедшему Тогойкину. — Вот он, ваш герой!
— Успокойтесь, Эдуард Леонтьевич, пожалуйста, успокойтесь… — Катя пыталась поднести к его губам кружку воды.
Тогойкин в полной растерянности остановился у дверей:
— Они обещали… Они приедут…
— Обещали! Приедут!.. Обещанного три года ждут. А мы и трех дней не проживем. Тебе-то что, встанешь на лыжи и дашь драпу!
— Вот каркает, что твой ворон! — сплюнул Попов.
— Молчать! — заорал Фокин. — Молчать, говорю! Ни до какого колхоза он не дошел, никого он не видел! Все он врет…
— Эдуард Леонтьевич! — усмехнулся Иванов. — Вы прямо как ребенок. Ну что значит никого не видел? А откуда продукты, лыжи, ружье?
— А разве все это можно раздобыть только в колхозе? — Поняв, что явно запутался, Фокин в замешательстве умолк. Затем начал наступать еще более решительно: — Ну, допустим, он с кем-то и виделся. Пусть так! А почему прибежал один?
— Обрадовать нас хотел, — сказала Катя.
— Ах, обрадовать нас? А я, должен признаться, не так уж рад ему. Ты-то обрадовалась.
— Я обрадовалась.
— Ты и должна радоваться! Но ведь я не старая дева. Обещали! Верить их обещаниям, их слову…
— Слово советских людей…
— Ах, советских людей! — прошамкал Фокин, передразнивая старика Коловоротова. — Слово колхозников!
— Да, колхозников!
— Ты еще скажи — слово якутов!
— Ну, якутов!
— Жил вместе, скажи.
— И живу!
— Героически сражался в Якутии в гражданскую войну…
— Сражался! — Старик дернулся в сторону Фокина. — Замолчи! Я тебе говорю, замолчи! И тогда погибали люди в десять раз лучше тебя!
— Семен Ильич, успокойся, не обращай ты на него внимания.
Коловоротов умолк.
Молчал и Фокин, обидевшись на Иванова. «Не обращай на него внимания…» Подумать только, как он вознес старика и как унизил его, Фокина! Но он не станет выражать обиду вслух, это еще больше унизит его.
Наконец, ни к кому не обращаясь, Фокин тихо заговорил:
— Более серьезный человек организовал бы все. Сам бы привел сюда людей. Мало ли что может им помешать… А то и просто могут в тайге заблудиться. Почему он один примчался? Я хочу выяснить только это. Мне говорят — чтобы нас обрадовать. Но почему мы должны радоваться тому, что он пришел один? Что изменилось в нашей судьбе? Я решительно не могу этого понять…
Тогойкину показалось, что и товарищи стали поглядывать на него с недоумением. И его самого вдруг охватила тревога. В упреках Фокина была логика. Он не смог бы теперь толком объяснить, зачем он так спешил сюда. Лучше бы он задержался на несколько часов. А то примчался, даже не повидавшись с людьми, которые должны были прибыть в колхоз из районного центра, не узнал, сколько человек поедет, на скольких оленях… Что же это получается? Ушел отсюда, чтобы поскорее добраться до людей. Бежал оттуда, чтобы поскорее прийти сюда… А вдруг старый Иван Титов заболеет или не вспомнит места, где бывал в молодости, лет тридцать тому назад?.. «Таежное озеро меняется каждый год», — сказал ему старик. А разве сама тайга не могла измениться за тридцать лет? А вдруг они не разыщут оленей? Или Егору Джергееву удастся убедить райком, что мы находимся не на их территории, а на территории другого района, а те для перестраховки дадут знать республиканским организациям?.. И, пока они там будут извещать друг друга, выяснять, разъяснять, пройдет еще пять-шесть дней…
— А для чего, собственно, он пошел? — настойчиво спрашивал Фокин.
Товарищи посматривали на Николая, требуя ясного ответа, который заставил бы Фокина замолчать, Тогойкина сковало от напряжения. Он молчал.
— Выйдем! — Вася Губин подошел к нему и подергал за рукав. — Выйдем, Коля, к костру. Это панихидное нытье едва ли сегодня кончится…
— Молчать! — истерически заорал Фокин. — Дурак ты…
— Выходите, — тихо, но повелительно заговорил Попов. — Все ходячие выходите на свежий воздух, на широкий простор! Эх, если бы я мог ходить, я бы не стал слушать этого…
— Сержант!..
— И правда, успокойтесь, Эдуард Леонтьевич.
— Я, кажется, был капитаном, товарищ капитан!
— Товарищ Фокин! — голос Иванова стал тверже и строже. — Вы много говорили, и мы вас слушали. Хватит! Клочок тучи способен заслонить солнце, ложка дегтя портит бочку меда. Но нельзя же, чтобы радость стольких людей так старательно омрачалась вашей жалкой болтовней…
— Что, что вы сказали?
— Я сказал, что нам надоела ваша болтовня. Мы радуемся, верим, мы благодарны Тогойкину.
Люди зашевелились, будто сразу избавились от сковывавшего их кошмара.
— Допустим, что я клочок тучи и ложка дегтя, а вы все и солнце и мед… Так я вас понял, товарищ капитан? — И, словно желая еще раз выслушать разъяснения Иванова, Фокин приставил руку к уху и полежал так некоторое время. — И я ведь не хочу умирать… Прошу хоть на сей раз мне поверить, капитан Иванов… И тем не менее не знаю кому и за что я должен быть благодарен… Ах, да-а, прошу прощения! Спасибо, Тогойкин! Я благодарю тебя за полкружки хорошего, действительно очень хорошего супа…
Калмыков беспрерывно стонал. Это значило, что он спит. Стонал он только во сне. А когда не спал, у него мелко дрожали веки и он прерывисто дышал. По этому признаку его и кормили.
Все, кто мог ходить, вышли из самолета и захлопотали у костра.
— Тяжелый человек! — Вася Губин подбородком указал в сторону самолета. — Ведь он и меня чуть было не захомутал. Спасибо Иванову…
— Да ладно, поговорим о чем-нибудь другом, — замахала руками Даша. — Ага, а это что? — Она выдернула из кармана рюкзака свернутые номера газеты «Кыым». — Ты и правда, Николай, очумел, забыл про газеты.
— Дашенька, читай! Что на фронте? Читай, милая…
Когда волнуется уравновешенный человек, его голос звучит как-то особенно тихо и спокойно. И это останавливает людей от суеты и громких выкриков. Все сразу притихли, и только Даша шелестела газетами, подбирая их по номерам.
— Читать я буду потом, всем сразу, в самолете. А на фронте… Вот газета от четвертого, мы ее уже не видели, на аэродроме были… Третьего наши войска взяли Ржев и Льгов… Шестого — Гжатск… Двенадцатого — Вязьму…
Катя забрала у подруги газеты и молча направилась к самолету.
Называя освобожденные города, она раздала газеты.
— К сожалению, я еще не превратился тут в якута. Опять насмехаетесь! — Фокин отбросил в сторону газету.
Катя смутилась. Она не сообразила, что товарищи не умеют читать по-якутски. Ведь и она тоже не умеет, это ей просто показалось, что она прочла об освобожденных городах. Даша прочла. В это время Александр Попов с неожиданной радостью загудел, словно возвещал исключительно важную новость:
— «Кы-ым»!.. Написано: «Кы-ым», товарищи!
— Да-а… — согласился с ним Иванов, с необычайным вниманием и интересом глядевший на развернутую газету. — Вот Даша и прочтет нам…
Катя вышла. У костра уже ссорились Даша и Николай.
— Я, видно, поступил неправильно, — говорил огорченный и озадаченный Тогойкин. — На рассвете мне придется снова пойти…
— Вы только послушайте его! — возмутилась Даша, бросая негодующие взгляды на Тогойкина, словно услышала от него что-то по меньшей мере неприличное. — Вы поняли, что он сказал? Он сказал, что зря спешил к нам.
— Как зря? Почему?
— А вот спросите у него!
Какое-то время все молча смотрели на Николая.
— Как я догадываюсь, — медленно начал Коловоротов, — ты, Даша, напрямки судишь. А тут обмозговать надо. Видно, тот бездельник, — старик потыкал указательным пальцем в сторону самолета, — спутал все в голове нашего Николая… Людям надо верить, Коля! Они обязательно приедут! А пришел ты, Коля, чтобы успокоить нас и накормить!
Слова старика прозвучали настолько уверенно, что и девушки и Вася начали хвалить своего друга.
Если бы он знал, как плохо им было без него! Как мучила и угнетала их неизвестность! Как обрадовались они, что он вернулся! Как важно, что он пришел раньше всех, презирая трудности и опасность похода… А уж как он устал, как изнурен, это они видят. Но вот то, что он из-за пустой болтовни одного слабого духом человека чуть не потерял веру в людей, — это плохо, очень даже плохо!..
— Если этой ночью не приедут…
— Приедут, обязательно приедут! — воскликнули все разом, не давая Николаю договорить.
— Приедут! — Катя вытянула из костра палку, которой шуровала угли, ткнула горящий конец в снег и неожиданно далее для себя самой на удивление уверенно запела:
Широка страна моя родная…
Все, словно только и ждали этого, дружно и громко подхватили:
Много в ней лесов, полей и рек…
В самолет, где тихо и молча лежали люди, донеслась песня. Попов вытянул вперед руку с газетой и громко провозгласил:
— Вот это здорово! Поют…
— Ну, так как же насчет тучи и дегтя? — завел снова Фокин, но Иванов шепотом взмолился: