– Вы испугались того, что внешность не соответствовала образу? – спросила Анна.
– Наверное, да. Но я только потом об этом стала задумываться. А тогда странница стала рассказывать, как я попаду в ад и меня будут варить заживо в кипящих котлах, но я не умру, а буду нестерпимо страдать. Как мне придется ходить по горящим углям и стопы окажутся сожжены до костей. И я стану лысой, потому что волосы сгорят быстрее всего.
Я пыталась вырвать руку, но странница продолжала меня удерживать, рассказывая, как грешники мучаются в аду. Наконец мне удалось сбежать. Больше я той дорогой не ходила, шла в обход. А спустя несколько дней побирушка-странница напугала маленькую дочь нашей соседки. Тоже схватила девчушку за руку и какие-то ужасы стала рассказывать. Девочке всего пять лет было, она по ночам после этого кричать начала. Но все молчали, никто не жаловался. Думали, раз странница, травница, то ей простительно, что ли. Странница же пошла вразнос. Перестала ставить свечки, молитв не читала и в дорогу тоже не собиралась. Зато испугала бабу Тоню, верную прихожанку, рассказав о пришедших видениях, в которых все умрут: дети, внуки, правнуки – в общем, вся ее семья. Только бабу Тоню бог не заберет, чтобы мучилась, и ей придется хоронить собственных внуков. Баба Тоня слегла сначала с давлением, а потом пришлось ее в больницу отвезти – бедная бабуля три недели в кардиологии пролежала. Сын и внук бабы Тони хотели пойти и помочь страннице собрать манатки, да и проводить с почестями куда подальше, но бабушка запретила. Сказала, что сама виновата, раз уши развесила, и надо было к батюшке идти, а не проходимку стоять и слушать.
Родственники бабы Тони пошли к батюшке, но тот развел руками – прогнать странницу он не мог. Не в его власти и силах. Но попытался с ней поговорить.
Когда странница испугала беременную дочь главы райсовета и у той случился выкидыш, общественность наконец взбунтовалась. Припомнили и случай с дочкой соседки, и мой, и, естественно, бабу Тоню. Родственники пострадавшей, имевшие связи, влияние и рычаги управления, соединили церковь с государством и отправили к страннице и милицию, и батюшку. Да еще и народные массы сами подключились. Странница, как выяснилось, не очень разбиралась в местной политике и не понимала, кого можно хватать за руку, а кого нет.
Пропала она в одночасье, будто и не было. Исчезла. Ходили слухи, что вроде утопленницу нашли, сильно похожую на нее.
– Ваша нянечка тоже пропала? – спросила Анна.
– Да, в один день. И никто не знал, куда она уехала и когда вернется. И вернется ли вообще, – ответила Людмила Никандровна. – Все у меня спрашивали, куда уехала баба Нюся. А мне нечего было ответить. Потом соседки стали интересоваться, не случилось ли чего у нас с ней. И что я должна была рассказать? Про выпитую случайно святую воду? Но я поначалу даже радовалась, что баба Нюся исчезла из нашей жизни. Все-таки посторонний человек в доме, каждый день, это… не всем подходит. Вот и я наслаждалась одиночеством в собственной квартире. Знаете, не все могут находиться в социуме постоянно. Когда у меня родители спрашивают, отдавать ли ребенка в детский сад или на продленку в младшей школе, я всегда их спрашиваю: «А вы можете оставаться целый день на людях? В коллективе? Не иметь возможности ни в носу поковыряться, ни зевнуть, ни, извините, пукнуть?» Вот я, оставшись без постоянного пригляда бабы Нюси, поняла, что мне это было необходимо. С нянечкой я старалась держать себя в руках – вставала, шла в душ, одевалась. Даже если не нужно было ехать на работу и рано вставать. Каждый ведь по-своему отдыхает – мне для восстановления нужны кровать, сон и не вылезать из ночнушки до обеда. А кому-то требуются утренняя пробежка, активные действия.
Баба Нюся с восьми утра начинала специально громыхать посудой и, стоило мне встать в туалет, уже заправляла кровать. Нянечка требовала от нас режима, а мы – я и Илья – его не соблюдали. Илье она делала скидку, а мне нет. Если я не шла на работу, баба Нюся начинала переживать и причитать: «Как же так? Как же можно не пойти на работу? Как это – взять отгул?» Проще было встать и уйти, чем объяснить бабе Нюсе, что хочется полежать на диване и почитать книгу. Кстати, если я лежала и читала, баба Нюся вообще впадала в панику – она считала, что это ненормально. Ну как можно просто лежать с книгой два часа? Тем более женщине. Мужчина да, пусть себе лежит, ему вроде как положено. Но женщина не имеет права. Хотя, когда наша нянечка видела Илью с книгой, переживала не меньше и включала ему телевизор. Чтобы он соответствовал ее представлениям о том, что до́лжно делать главе семейства. Так что исчезновение бабы Нюси я поначалу восприняла как счастье. Нет, свободой я начала наслаждаться дня через два. А до этого подскакивала, бежала в душ и собиралась на работу. И только уже когда стояла в коридоре, до меня доходило, что в квартире слишком тихо, нянечки нет и, значит, Настю оставить не с кем. И именно я должна сварить кашу и накормить дочь завтраком. На работе меня отпустили легко – я взяла отпуск, поменявшись с коллегой. Илья, оставшийся без привычных сырников на завтрак, не роптал, а пил кефир из бутылки при открытом холодильнике, как любил делать всегда и что категорически запрещала баба Нюся. Мы наслаждались давно забытым вкусом сосисок, ложились за полночь, валялись целый день. Илья жарил на ужин картошку, и мы ее ели, хватая прямо со сковороды. Вдруг стало легко, спокойно и весело. Даже Настя веселилась – Илья подбрасывал ее до потолка и ловил. Баба Нюся считала, что так делать нельзя, иначе мы ребенку растрясем мозг. Я купила соску, которая при бабе Нюсе тоже была под запретом – у ребенка будут кривые зубы, и Настя радостно сосала пустышку.
Кажется, целую неделю мы наслаждались жизнью, как школьники на каникулах. Мы будто почувствовали себя молодыми, не обремененными ответственностью, бытом и еще раз ответственностью, о чем неустанно твердила баба Нюся. Но через неделю я готова была поступиться собственной свободой и пересмотреть взгляды на воспитание младенцев. Настя, которой мы сбили режим, стала плохо спать, капризничала, плакала, плевала еду. Соска не помогала, как и игрушки. Илья рассматривал внутренности холодильника, в котором ничего не осталось, – мы подъели все припасы нашей нянечки.
– Даже колбасы нет? – спросил удивленно Илья.
– Нет. Сходи в магазин и купи, – рявкнула я, пытаясь угомонить Настю, которая плевалась кашей.
– Можешь мне яичницу пожарить? – попросил Илья.
– Не могу. Сам жарь. И когда пойдешь за колбасой, купи еще яйца, сыр, хлеб, молоко и все остальное, включая картошку, морковку. Да, еще лук. И мясо какое-нибудь.
Илья обиделся и забрал со стола горбушку. И за эту горбушку я его чуть не убила – я давала Насте ее помусолить, и она хоть на пять минут затихала.
– Это Настина горбушка! – заорала я.
Вот тогда до меня дошло, что каша для ребенка каждый день в одно и то же время, горячая еда для семьи и порядок в доме никак не предполагают активную жизненную позицию – работать, учиться, строить карьеру. Нужно выбирать. Миф и обман, что можно все успевать. Нельзя, невозможно. Быт убивает. Это я тоже осознала. Поскольку Илья сбежал, и не в магазин, а по вдруг появившимся срочным рабочим делам, мне пришлось идти за продуктами с Настей, стоять в очередях, слышать со всех сторон, какая я плохая мать и почему не могу успокоить ребенка. Потом готовить, убирать квартиру, гладить, чистить ванную. Я умела трудиться, была приучена к тяжелому труду. Да, я со всем справлялась, кроме одного – от усталости не могла читать, учиться, работать. Возможно, кому-то и это удается, но не мне. Ну и от Ильи я не ожидала такого наглого побега. Он в тот же день сбежал к маме. Позвонил сообщить, чтобы я его не ждала – останется у матери на ночь.
– Ты не хочешь мне помочь? – спросила я, отчетливо осознавая, что в этот самый момент уже могу считать себя незамужней женщиной, что мы с Ильей как ячейка общества больше не существуем. Илья не ответил. А как ответишь? Правду? Нет, не хочу?
Да, со стороны это может звучать дико и странно – подумаешь, осталась с ребенком на руках. Не в деревне, а в квартире. Воду таскать не надо, печь топить не приходится. Магазин рядом, вода горячая из крана льется. Вот ведь какая цаца – осталась без няньки. Ох, тоже мне трагедия – муж к матери сбежал. Значит, плохо о нем заботилась, сама виновата. Да и что за женщина такая, раз за одним ребенком и мужем не может присмотреть. Так про меня говорили соседки. Все верно, спорить сложно.
Наверное, у меня все-таки была послеродовая депрессия, хотя тогда и диагноза такого не существовало, не говоря уже о препаратах. Это сейчас модно, а раньше максимум, что могли посоветовать, – задницу оторвать от дивана и перестать ныть или лечь в клинику неврозов. Если исчезновение бабы Нюси я могла объяснить и даже понять, то бегство к маме Ильи расценивала как предательство. Тот факт, что он не принес в дом ни картошки, ни хлеба с молоком, стал для меня ударом, и очень болезненным. Я не могла на него рассчитывать в самом простом. Если баба Нюся перед уходом оставила забитый продуктами холодильник, перестиранное и переглаженное белье, образцовый порядок, то Илья сбежал, оставив после себя грязную чашку с опивками кофе и грязные же носки, валявшиеся на полу в ванной, – он их даже в корзину для грязного белья не потрудился бросить. А я наконец поняла, что хочу работать – до истерики, до одури. Хочу учиться, читать, ходить на работу, подскакивать рано утром и променять лежание на диване на утренние пробежки. Лежать мне надоело. А Настя засыпала только в одном положении – если лежала животом на моей груди.
– Нинка, я не справляюсь, – позвонила я подруге.
– Физический труд убивает клетки мозга! – как всегда расхохоталась подруга. – Помнишь, так всегда Лидия Ивановна говорила. А Наталья Ивановна возражала, мол «поле попашет, попишет стихи». Они еще спорили все время – Лидия Ивановна просила Димдимыча «не убивать» нас на тренировках перед экзаменами, а Наталья Ивановна, наоборот, считала, что мы на «уставших» мышцах включим наконец мозг.